Да ты не сомневайся, закончил помощник. Мы проверяли: никакой вибрации нет. И инженеры смотрели.
Об инженерах он сказал не очень уверенно, и Сагит это тоже приметил.
Какую нагрузку давали машине? спросил Сагит.
Помощник назвал цифру.
Но это же самая малая нагрузка!
А больше пока и не требовалась!
Что значит не требовалась? Кому? Тебе или машине? Или, может, твоей резиновой прокладке?
Помощник молчал.
Ты меня слышишь?
Слышу, откликнулся тот и вздохнул.
Кто это все придумал? Ты?
Все придумывали.
«Значит, он», подумал Сагит, и ему захотелось посмотреть помощнику в глаза. Ну, просто до смерти захотелось!
Думал, я не скоро выйду, да? он не сумел справиться с голосом и почти заорал.
Мы хотели как лучше, помолчав, ответил помощник. И потом, нас торопили. Меня два раза вызывали на ковер.
Премию ждете?
Обещали помощник говорил так тихо, что Сагиту пришлось напрягать слух.
Мои поздравления после, ладно? сказал Сагит презрительно и повесил трубку.
Он вышел из кабины и глубоко подышал холодным воздухом, чтобы успокоиться.
Он ждал чего угодно, но только не этого.
Ему всегда думалось, что он хорошо знает своих ребят. И лучше всех, казалось, знал своего помощника, с которым дружили семьями.
Он понимал, как и что тут произошло.
Но он вспомнил вдруг Рахматуллу-бабая и партийный билет, пробитый пулей.
Такая маленькая, такая ничтожная дырка!
Прямо посередине страниц.
И выцветшие пятна крови по краям.
Почему именно сейчас, после разговора с помощником, после того, как узнал, что произошло здесь, пока валялся в больнице, вспомнил он о старом металлурге, его погибшем друге и партийном билете, пробитом пулей пятьдесят с лишним лет назад?
Видимо, существовала какая-то связь между всеми этими событиями.
И между тем что он должен будет завтра сделать и сделает, несмотря ни на что.
Даже если придется остановить шахту.
Вот что он знал совершенно точно и, выйдя из телефонной будки, глубоко вдохнул холодный воздух; посмотрел на небо, словно там, за многослойными облаками, можно было разглядеть звезды или еще чего-нибудь такое же таинственное, и пошел домой, где его никто сегодня не ждал, но где все равно будут рады и счастливы, что он вернулся наконец домой.
Он шел по слабо освещенным и не очень ровным улицам поселка, между похожими друг на друга пятиэтажными домами, в которых уже светились окна, мимо высоких уродливых сугробов, наваленных по обеим сторонам дороги, с торчащими из них жалкими палочками-веточками пятилетних тополей, мимо редких, покачивающихся на ветру фонарей с неверным желтым светом, мимо единственного на весь поселок газетно-журнального киоска, чье открытие было воспринято всеми как приобщение их крохотного поселка к великому сообществу городов страны, мимо родильного дома, где раз в неделю появлялся новый гражданин, в чье свидетельство о рождении вписывалось название поселка, которого, может, и не было еще на карте
Сагит шагал по первой улице, появившейся на пустом еще совсем недавно месте, и смотрел на все как человек, кто в ответе здесь за каждый дом, каждый тополек, каждое окно, светящееся в ночи
ЗАЧЕМ?
Я туда не поеду, сразу сказал Камил, услышав название деревни, куда направляли концертную бригаду.
Ты что? от удивления Заки Галимович даже привстал с бархатного кресла.
«Любишь ты шиковать», подумал Камил и сказал:
Найдите кого-нибудь другого
Когда Заки понял, что не ослышался, ему даже интересно стало, что Камил может такое сказать.
А почему? осторожно, даже ласково спросил он.
Не поеду, и все. Другого ищите
Я так буду искать, что тебя в самый последний ресторан не примут, весело сказал он. Ты кто? Марио Ланца?
«Самое поразительное и неприятное, что все гнусные слова он выговаривает умильным голоском», думал Камил, уже трясясь в «пазике» и с ненавистью вглядываясь в приплюснутую, с торчащими ушами, головку Заки, сидящего на первом сиденье.
Закончив свою программу, Камил сорвал галстук, сунул его в карман и через запасной выход выскочил на крылечко позади клуба. Только здесь, в полной темноте, вздохнул он с облегчением: в этот раз пел, не слыша, не чувствуя своего голоса, и только по аплодисментам в зале понял: все прошло нормально.
Но и на задворках клуба, возле угадывавшейся во мгле ограды, за которой тяжело дышала и жевала корова, ему было не по себе. Как будто до сих пор из полутьмы небольшого зала на него смотрели колючие глаза, и только слепившие лампы по краям сцены не позволяли ему различить, чей это взгляд
Над землей уже повисла августовская ночь, высоко-высоко, в самой глубине неба, мигали искорки звезд, желтыми точками светили редкие огни в деревне.
«Все пришли в клуб», догадался Камил.
На этом, дорогие друзья, разрешите считать наш концерт, посвященный замечательным труженикам села с таким поэтическим названием Белые Вечера, оконченным! донесся до него со сцены торжественный голос Заки Галимовича. Эта сакраментальная фраза, прозванная в филармонии «стоп-машина», всегда вызывала у Камила ощущение расслабленности и облегчения. Но на этот раз напряжение не спадало, наоборот, пока шла до оскомины знакомая программа, Камил был уверен в себе и как бы защищен, а теперь остался один на один с деревней
Ребята, где мы ночуем? спросил он, заскочив за кулисы после выступления.
Кажется, остаемся здесь, ты у Заки спроси.
Обычно они успевали выступить в двух-трех деревнях, но пока пробирались к этим самым Белым Вечерам по размокшей дороге, наступили сумерки, второго концерта они теперь дать, конечно, не успели бы, возвращаться по такой темени в город не было даже надежды.
Значит, ночевать тут, в Белых Вечерах.
«Сейчас» подумал Камил, и в следующий момент шум и говор повалившего из клуба народа сломал тишину, улица осветилась и ожила. Рокот мотоциклов разбудил воздух. Желтый свет фар просверлил улицу, мазнул по серым домам, застывшим березам. Какой-то лихач сразу рванул на мотоцикле так, что через несколько секунд его было слышно уже с другого конца деревни.
Камил расстегнул воротничок рубашки.
Полная темнота возле крылечка, а ему все кажется, что он стоит на ярко освещенной сцене
«Так совсем можно свихнуться», решил Камил и пошел в клуб за кулисы.
Слушайте, ребята, начал было он, но тут же все захохотали, показывая на него, и Камил, не понимая, в чем дело, уставился на них.
Вот он, смотрите, живой и невредимый!
Заки Галимович уже второй раз собственноручно под сценой прополз, говорит, хотя бы тело найти!
Да что там Заки, Ляля уже волосы на себе рвет! с деланным возмущением вступился Лева бас-гитара из эстрадного ансамбля, а по совместительству баянист-аккомпаниатор Камила при исполнении народных песен. Мы ее успокаивали-успокаивали, в худшем случае, говорим, какая-нибудь местная красавица выкрала нашего Челентано, завтра утром вернет живым.
Прекрати трепаться! неожиданно для себя самого заорал Камил, и все с недоумением на него посмотрели: обычно после концерта подолгу не смолкали и не такие шутки.
Камил это ощутил и не знал, как сгладить невольную резкость: они-то при чем?
Ребята, здесь ночуем сегодня, что ли? виноватым тоном спросил он, и все поняли, что сорвался случайно.
Слушай, ну до чего ж ты любишь поспать! опять подхватил бас-гитара, как будто не слышал выкрика Камила. Весь вечер сегодня баиньки просится!
Ребята, а я сегодня не усну! Посмотрите, какая ночь! Ляля, отвлекая внимание от Камила, вышла в это время на крыльцо, где он недавно стоял, и откинула голову назад. Она как была в пуантах и гимнастическом трико, так и выскочила в темноту, только чей-то платок набросила на плечи. Ее фигура растаяла в темноте.
Тут появился сам Заки Галимович: маленький и круглый, как бочонок, он стремительно шел по сцене, успевая на ходу поправить футляр саксофона, съехавший вбок у спинки стула, дать распоряжение рабочему сцены и одновременно барабанщику Володьке единственному своему подневольному, улыбнуться куплетисту и балалаечнику Нурпеисову зятю директора республиканской филармонии и одновременно с умильной и снисходительной доброжелательностью столичного артиста обнимал незнакомого мужчину средних лет, которому явно жарко было в черном костюме с широким галстуком.