И, не поясняя ничего, достал из кармана вчетверо сложенный листок бумаги.
Завтра комиссия приезжает. Вот нарисуешь такой лозунг и повесишь у ворот.
Салима молча взяла бумагу. Директор, не прощаясь, вышел.
Текст лозунга был написан небрежно, от руки. «Часа два уйдет!» уныло подумала Салима. Ей не хотелось отрываться от своей главной работы, и она решила отложить поручение директора на вечер. Утром повесят лозунг у ворот, наверняка комиссия раньше восьми не появится.
Перед самым концом смены в мастерскую забежала комсомольский секретарь.
Привет! бросила она бодро. Как дела? Чего это на тебя девчата жалуются? Зазналась, говорят, знаться ни с кем не хочешь. Угрожает, говорят, опозорить перед всей фабрикой. Чего это ты, а?
Глупости! вспыхнула Салима. Там у них в цехе ткань новую разворовывают, вот они и
Ладно! прервала ее секретарь, ничуть не удивляясь. Воровать, конечно, нехорошо, а ты с девушками помирись. Они у нас передовики производства и активные общественники. Не надо их подозрением обижать. И раз все о тебе говорят, что ты зазналась, значит, есть над чем подумать. Ясно?
Ничего мне не ясно.
Тогда мы тебя прорабатывать будем. Воспитывать то есть, поправилась секретарь и весело подмигнула: Но ты не расстраивайся, ладно? А сейчас шабаш работе! Через пять минут репетиция. Пошли!
И по тому, как легко она прыгала в разговоре от одной темы к другой, Салима поняла, что секретаря комитета меньше всего волнует ее ссора с девушками.
Никуда я не пойду! сказала она.
Секретарь посмотрела на нее удивленно, но уговаривать не стала.
Салима до позднего вечера проработала в мастерской, наедине со своими мыслями. Мысли были печальные.
А утром ее перехватила в проходной секретарь комитета комсомола:
Вчера совсем вылетело из головы, извини. Сегодня в горкоме совещание комсомольских «прожектористов». Выступать там не обязательно, но быть надо. Давай лети. До девяти успеешь.
Мне лозунг нужно повесить, растерялась Салима.
Где он?
В мастерской.
Дай мне ключ, я все сама сделаю.
Только, пожалуйста, не забудь!
Что ты!
И Салима побежала в горком комсомола. Народ на совещании подобрался боевой говорили горячо и по делу. И хотя она выступать не собиралась, попросили высказаться и ее. Салима ничего придумывать не стала, а рассказала, как все было и о разговоре с девушками, и о просьбе родственницы Замиры.
«Ты фамилии называй!» крикнул кто-то из зала. Она растерянно оглянулась на президиум. «Дайте, товарищи, ей договорить! сказал секретарь горкома комсомола в зал, а Салиме посоветовал: И в самом деле, надо говорить поконкретнее».
«Я говорю о явлении, которое широко распространилось на нашей фабрике, заметила Салима, укоризненно взглянув на секретаря. Я, конечно, могла бы назвать фамилии, но дело совсем не в этом. Мне не нравится, что наши руководители знают о воровстве, но все сводят только к выявлению конкретных виновников. А условия не изменяются. Мастера, начальники цехов смотрят на все сквозь пальцы».
В перерыве к ней подошел представитель горкома партии и похвалил за выступление: «Правильно ты все говорила. Будет трудно, обязательно заходи. Позвони и заходи».
А на другой день ее вызвал к себе директор фабрики. Она долго сидела в приемной. Хмурая секретарша с ней не разговаривала, демонстративно листала какой-то журнал. Салиме было ужасно одиноко и обидно что она ей-то сделала? Странные какие-то люди здесь, на фабрике! Ты еще и подумать не успеешь, а они уже наперед все знают
Она понимала, что несправедливо так судить сразу обо всех, но сердцу было неспокойно и тревожно. Вроде никакой вины за ней нет, работает по плану, что обещала выполнила, а не в свои дела лезет, так это ее общественная обязанность. Она ведь не напрашивалась в «Комсомольский прожектор» народ сам выбрал, как же можно его подводить?
Так она сидела и свои прегрешения перебирала, пока директор звонком не позвал ее к себе.
Он даже навстречу ей не встал. Осмотрел, как в первый раз, с головы до ног и спросил:
А кто тебя уполномочивал выступать в горкоме о том, в чем ты не смыслишь?
Меня послали на совещание, ответила она растерянно. Я и пошла.
Я о выступлении спрашиваю! рявкнул директор так, что она вздрогнула от неожиданности.
Меня попросили выступить И потом, я сказала только то, что есть на самом деле. Я ничего не придумывала.
Ты у нас кто?
Салима широко открытыми глазами смотрела на директора, не зная, как отвечать на этот странный вопрос.
Ты у нас «подснежник», ответил сам, усмехнувшись. То есть ты есть и вроде бы тебя нет. Незаконная единица. И потому рта открывать тебе не полагалось. В общем, так: пойдешь в бригаду маляров. С завтрашнего дня.
Это несправедливо! сказала она тихо, борясь со слезами: чтобы они не побежали по щекам, ей пришлось еще шире раскрыть глаза и совсем не мигать.
Маляр хорошая профессия, успокоил он ее. Ничуть не хуже, чем твоя, а может, и получше даже.
Это несправедливо! повторила она. Вы сами пригласили меня художником-оформителем.
Я ошибся, признался директор с мягкой улыбкой. У нас, оказывается, нет в штатном расписании такой должности.
Но я же вам тогда говорила! И вы сказали, что это не имеет значения!
Надо исправлять свои ошибки. Я был тогда неправ.
Директор развел руками, показывая, как он огорчен случившимся. Он так стремительно менялся на ее глазах, что она перестала его узнавать. Неужели совсем недавно он кричал на нее?
И потом, добавил директор печально, ты очень меня подвела с этим лозунгом.
Каким лозунгом? удивилась Салима.
Тем, который я поручил тебе вчера написать и вывесить утром.
Я его написала! Вчера же!
Но не вывесила!
Его должна была вывесить Кудимова. Она мне обещала!
Вот видишь! укорил он. Все подводят друг друга. Мне звонят из горкома, спрашивают: разве у вас есть художник-оформитель? Я говорю нет. Тогда спрашивают кто же это вчера выступал на совещании? Я говорю не знаю. А какой же ты директор тогда, если не знаешь? Видишь, какой замкнутый круг получается. Из маленького обмана получается большая ложь. Ты согласна с этим?
Салима молча кивнула головой.
Так кто же тогда кого подвел? Ты меня или я тебя? спросил директор отеческим голосом. Пока никто не знал, что нам не положен художник-оформитель, ты могла работать. А как теперь? Да ты сама, я думаю, понимаешь, как нехорошо нарушать законы?
Салима снова кивнула головой.
Вот видишь! обрадовался директор. Я хотел, как лучше, а получается, что я, директор, нарушил закон. Вот что ты наделала, Салима!
Но я же не хотела вас подводить! растерянно проговорила она.
Теперь уже ничего не поделаешь! грустно сказал директор. Каждый из нас должен отвечать за свои ошибки Ищи другую работу.
Он обошел стол и проводил Салиму до самых дверей
В мастерскую она не стала заходить, а сразу же направилась в горком комсомола. Она хотела объяснить там, что директор не виноват: он, действительно, не знал о ее выступлении, а то, что она оформлена художником, объясняется не его неуважением к закону пониманием необходимости и важности прикладного искусства для воспитания советских людей. Так она шла и рассуждала, и все получалось очень убедительно.
Секретарь горкома комсомола, у которого были свои неприятности, очень куда-то спешил и, слушая ее, нетерпеливо стучал пальцем по столу.
Видишь ли, Салима, сказал он сожалеющим голосом. Ты вчера верно говорила факты воровства подтвердились. Но ты не права, что на фабрике ничего не делается. Вот у меня справка в прошлом месяце проведено три рейда, поймали пятерых и всех наказали. Значит, работа ведется. Нельзя людей обвинять зря. Вместе со справкой прислали характеристику на тебя: высокомерна, груба, неуживчива. Порученное дело до конца не доводишь. Не участвуешь в художественной самодеятельности. Вот что пишут! А мы о тебе были другого мнения
Салима не стала его дальше слушать встала и вышла
Вот как она оказалась в мастерской, где долго плакала и плохо думала о всех людях, а потом все-таки решила идти в горком партии, к тому человеку, который пожал ей после совещания руку и обещал помочь.