На эту тему мы однажды с ним минут десять спорили, пока я в раздражении все с этой сковороды в мусорное ведро не вывалила. Поставила перед ним кружку с молоком, положила кусок хлеба и сказала нежно: «Ешь природные продукты и в следующий раз не капризничай. Я все-таки какая-никакая, а баба, а ты, какой-никакой, мужик. И если хочешь готовить ужин сам и по-своему, я с удовольствием тебе такую возможность предоставлю. И буду есть, не спрашивая, накрывал ты сковородку крышкой или не накрывал. Договорились?»
Вот такой у нас разговор получился, и он его хорошо запомнил. И я запомнила. Как миленький ел все, что я готовила, и больше носа ни в кастрюли, ни в сковородки не совал. Обиделся, конечно. Только я думаю, лучше сразу все точки над «и» ставить. Проще жить, когда знаешь, что одному не нравится, а другой от этого же в восторге. Что кто умеет, а что нет. И если не умеешь не берись. Соседа попроси помочь, пригласи за деньги кого. А то взялся однажды Амир крючок к потолку прилаживать, чтобы люстру новую подвесить. И конечно, разбил ее вдребезги, потому что никогда прежде, как я поняла, молотка в руках не держал, хотя и инженер.
Какого черта! сказала я мягко. Какого черта ты берешься за дело, в котором ничего не смыслишь? Сто пятьдесят рублей, конечно, для нас не деньги, как ты понимаешь, но все-таки Кстати, до зарплаты три дня, а у меня остался рупь
Да разве обо всем расскажешь?
Дочери нашей уже годика два было, когда стал Амир на работе задерживаться. В шахматы, видите ли, играл с приятелями. «А у вас там вместо ферзей да королей стаканчики с водкой, да?» интересуюсь я. «Да нет, отвечает, нормальные шахматы, просто иногда скидываемся по рублику, кто-нибудь в магазин сбегает, ну и» «Понятно, говорю я. Вот это «ну и» особенно интригует. В следующий раз оставайся там, в отделе своем, ночевать. Потому что с пьяным с тобой говорить не о чем, а дочери смотреть на тебя такого незачем. Договорились?»
Только, видно, поздно уже было договариваться. Некоторое время он держался, но потом снова все стало по-прежнему. Я оставила свой иронический тон и взялась за него по-настоящему. Боже, если бы кто видел меня в эти минуты, если бы слышал, какие слова слетали с моего языка! Уму непостижимо, где я их набралась?
Год борьбы закончился тем, что он все чаще стал ночевать где-то на стороне, а появившись, не утруждал себя никакими объяснениями. И в глазах его появилось упрямое, злое выражение, которое меня просто пугало, казалось, он был способен на все.
И я поняла, что проиграла. Почему? Как ответить на этот вопрос, если миллионы людей, потерявших и теряющих свой семейный очаг, не могут толком объяснить, с чего именно у них все началось. Когда большая, горячая любовь Амира начала остывать, когда мое робкое, теплое чувство, родившееся в первый месяц близости, исчезло невесть куда? С какой ссоры, с какого движения, с какого слова колыхнулся воздвигнутый нами обоими храм, чтобы рухнуть в одночасье?
Не знаю.
Шла я как-то, задумавшись, по улице, когда меня окликнула дальняя родственница. Мы редко встречались, но она была на нашей свадьбе, и Амир ей очень понравился.
Ну, купили штору? спросила она, улыбаясь.
Какую штору? удивилась я.
Как какую? в свою очередь удивилась родственница. Амир рассказывал финскую или югославскую. Прибежал, дай, говорит, взаймы, а то раскупят. Пятьдесят рублей было у меня, я и отдала.
Когда прибегал?
Да с месяц назад Он что, не говорил тебе?
А разве не отдал? Я уже все поняла. Мне было стыдно и я пыталась теперь как-то вывернуться из этой неловкости: ей-то зачем знать, что муж мой тайком от меня занимает деньги? Я и забыла уже И не спросила отдал, не отдал долг
Да ладно! махнула она рукой. Мне не к спеху. Не купили, значит?
Не досталось Так жаль хорошая финская штора! сказала я как можно более беспечно. И поспешила уйти, чтобы она ничего в моих глазах не прочитала.
Это был конец.
Мы расстались. После пощечины, которую он мне закатил в ответ на мои резкие слова. Я ее даже не почувствовала. Не боль, а отвращение вот что я испытала. Отвращение, как ненависть. Так, наверное, будет точнее сказать. Широко распахнув двери, я выбросила в коридор его чемодан с вещами и сказала: «Уходи и больше никогда не переступай этого порога!»
И он ушел, не оборачиваясь. Моя соседка, о которой я уже рассказывала, злорадно покачивала головой, высунув ее из своей комнаты. Она была довольна. Нет, она была, наверное, счастлива.
Первый раз в своей жизни счастлива по-настоящему.
* * *
Я стою и смотрю в окно.
Тусклые тучи плывут над моим городом. Моросит дождь. Как и тогда, много лет назад. И я стою там же и так же смотрю в окно. Словно и не было ничего. Просто прошло время. Но это не правда. Я уже давно не та, что была когда-то. И мысли мои не те.
Время не только дни, часы Это проживаемая нами жизнь. Единственная и неповторимая. Со всеми ее радостями и горестями, ошибками и заблуждениями. Но и счастьем! Пусть оно и длилось всего мгновение. Главное, что оно было.
Не знаю, смогла бы я прожить свою жизнь иначе или не смогла? Может да, может нет. Никто этого не знает. И никогда не узнает, увы.
На дворе осень.
Дождливая осень моей Уфы.
РАССКАЗЫ
ТУМАН
Мастерская, где Салима спряталась от беды и плакала сейчас обидными слезами, была совсем крохотной, но с большим окном на улицу. Полчаса назад, когда она бежала сюда, ей казалось, что здесь, в уютной тишине, среди недорисованных плакатов, разноцветных банок из-под красок, досок и фанерок, будет легче. Салима думала, что повесит плащ на кривой гвоздик в правом от двери углу и возьмется за кисть, чтобы закончить вчерашнюю работу, но в мастерской было сумрачно и холодно, будильник на подоконнике тикал навязчиво-равнодушно, и она растерянно села на табуретку. Слезы сразу набежали на глаза, словно только и ждали этого момента.
Так она сидела и плакала, пока слезы не кончились, потом утерлась и подошла к окну.
На улице клубился туман. Он был похож на огромное белое облако, которое ворочалось среди низеньких домиков. Мокро поблескивал тротуар, на ветках, прильнувших к стеклу снаружи, висели тяжелые пузатые капли. Мимо пробежали, смеясь, девушки.
Чему они радуются? Было странно видеть людей, у которых и в такую безобразную погоду хорошее настроение.
А что бы делали они сейчас, подумала Салима, если бы их, как ее, вызвал директор и сказал: «Ищи себе другую работу!»
Легко сказать «ищи!». А где и как искать, его, конечно, мало волнует. Как не волнует и то, что сам же полгода назад взял ее, художника-оформителя, на ставку маляра, как будто это одно и то же. Жаль, что не нашлась сразу, как ответить на такое глупое предложение искать другую работу, потому что ей была нужна не какая-нибудь работа вообще, а только та, которую она умела и любила делать.
От этой мысли ей стало жарко в холодной мастерской и захотелось действовать. Что она, в самом деле, распустила слезы? Надо идти в горком, там разберутся и помогут, не могут не помочь, потому что на то он и горком, чтобы разбираться в людских обидах и несправедливостях.
Поддержали же ее тогда, на совещании, даже руку партийный товарищ пожал, подойдя в перерыве. «Будет трудно, заходи!» сказал без улыбки, и потому она ему поверила не любезничал, а поддерживал, это сразу чувствуется. И еще она его взгляд запомнила твердый такой, уверенный, на нее смотрел не как на красивую девушку, а как на боевого товарища. Это тоже можно сразу отличить и понять.
Салима решительно встала и, закрыв мастерскую, вышла на улицу.
Туман словно подкарауливал ее навалился со всех сторон, обрызгав щеки мелкой влажной пылью. В двух шагах ничего не было видно, хорошо, что известно, куда идти. Город небольшой, и никакой туман не сможет здесь человека запугать или заставить его плутать по улицам. Главное, надо идти своей дорогой, никуда не сворачивая и не думая о том, что можешь заблудиться в тумане.
Так она про себя размышляла, и туман совсем ей не мешал. Наоборот, он тихо сидел на ее плечах и влажно дышал в затылок, роняя иногда теплые капли за воротник.
Сначала она подумала, что начался дождь, и даже посмотрела вверх, но там, наверху, тоже клубился туман, и она догадалась, в чем дело.