Утром встал с головной болью. Поковырял в сковородке с жареной картошкой, выпил кружку молока. Сучок уже покрикивал в огороде, давая наказ жене. Николай присел на лавочку у дома.
За лесом закричала электричка. И тотчас же потянулись к разъезду люди. Ходу тут минут пятнадцать, а там час езды, и к восьми человек уже в Нагорске, пожалте, пропуск вахтеру в зубы и к станку или еще куда. А в пять у него еще есть времечко, чтобы к шестичасовой электричке забежать в пару магазинов да гостинцев семье купить или провианту. А живет в селе, на воздухе да при личном своем хозяйстве на колхозной землице. А что земля та, почитай, уже без рук обходится, то ему все одно не в укор. Любой расскажет историю своего ухода из села, так ему хоть орден давай за долготерпение и героизм. А вот земле-то как быть?
Сучок вынырнул из своей калитки веселый. Подсел рядом, лапнул Николая за пиджачный карман:
Дай махры
Ты ж сигареты куришь.
Ноне отвыкаю. Дюже накладно. С весны махру посажу. Полиэтилену достал метров с десяток. Жинку ублажил крышей До сей поры понять не может, чего это я сам все сварганил? Завтра скажу, что грядку у нее забираю с-под редиски. Ох, и крику будет.
Ничего, меньше в Нагорске на базаре торчать будет.
То да Не, все одно найдет, чего везти. Хоть кукурузу повезет. Ей это дело по душе. Медом не корми, а поторговать дай. А ты зря. Живая копейка вон как в хате нужна. Ты б Марью с помидором добросил до города, глядишь, прибыток в доме. А если б на грузовике Да я б А то на бульдозере дела нету. Круглый год навоз гребу. Вон, понюхай, рубаха вся провоняла. Я даже в хату ее не заношу. Прямо во дворе и сымаю.
Разговор был старый и привычный. Ведя его, можно было не думать о словах. Все говорено-переговорено, и шутки уже все сказаны по десятку, а то и боле раз, и возмущения уже были, и удивления всякие по причине определенного склада Сучкового ума.
Во дворе мастерских сторож Евсеич гонял приблудного кобеля. Рыжий с подпалинами пес, поджав хвост, медленно трусил кругом по двору, стараясь не подпускать к себе слишком близко преследователя. Евсеич, припадая на раненую ногу, кричал что-то угрожающее и размахивал палкой. Пес вовремя уловил момент, когда взбешенный недруг сделал замах покруче и запустил в него дубинку. Мужики, собравшиеся на крыльце мастерских в ожидании наряда, подбадривали животное сочувственными криками. Пес легко уклонился от палки, потом, опережая Евсеича, схватил ее зубами, отнес в глубину двора и уселся рядом, настороженно поглядывая на сторожа.
Слышь, Евсеич, кричал Ванька Рыбалкин, ты гляди, какая умная животина Чего ты пристал? Нехай до Дамки идет. Тебе что, жалко?
На крыльце заржали. Борьба против пришлых кобелей была тягостной обязанностью Евсеича с той поры, как Куренной привез откуда-то тощую суку с длинной узкой головой, поджарую, со злыми голодными глазами. Окрестили ее Дамкой, и она быстро привыкла к новому имени, раз и навсегда отвадив случайный люд от прогулок по двору мастерских. Куренной предупредил старика, что сука породистая и всяких дворняг допускать к ней не следует.
Вот прознаю, у кого такой же кобель, говорил председатель, привезу и тогда Собаки с породою нам во как нужны. Дамка-то какая? Молча подойдет и за штаны. А другой дурак еще за километр гавкать почнет. Так что гляди мне, Евсеич.
Так и пошло. Вот уже два года сторож напоминал Куренному про подлую и безрадостную Дамкину жизнь, заполненную одной лишь охраной общественного добра, без всяких что ни на есть личных мотивов, и Куренной виновато чесал пальцем за ухом, щурил глаза:
Вот черт, забыл И говорил же мне кто-то про такого кобеля. Ладно, учту критику: на той неделе, кровь из носу, добуду. Специально в город поеду.
Кровь из крепкого приплюснутого куренновского носа не показывалась, а Евсеич отчаянно отбивал все посягательства дамкиных поклонников, которые и сбегались сюда каждый день чуть ли не со всех окрестных сел.
Кулешов появился минут через пять. Невысокий, чуть сутуловатый, очки в футляре держал в руке, будто выжидал момента, когда их можно будет надеть. Было ясно, что молодому мужику стыдновато носить их постоянно, а обстоятельства требовали этого. Бригадир Грошев подал ему бумагу, и инженер почти неуловимым движением вздернул очки на переносицу, начал зачитывать, кому куда нынче ехать. Николаю выходило на князевские поля, возить помидоры. Утром туда должны были доставить городских, с завода «Тяжмаш». Народ надежный, эти будут обязательно, не то что свои, деревенские. Грошев наверняка уже побегал по хатам, разбираясь с проблемами. Свекловичницы сейчас кто куда: на базаре в городе страда, идут заготовки, сотнями килограммов хватают огурцы и помидоры. Совестить людей нынче трудно, как что заявление на стол город рядом, пригреет. Грошев, почитай, уже в дипломаты запросто пошел бы, так наловчился развязывать разные узелки. Чем воздействуешь нынче на селянина? Криком? Пустое дело. В момент уйдет в город. Будет жить тут же, а по утрам на электричку. Материальным стимулом? Тоже не годится. Нынче двести рублей и в городе шутя возьмешь, да еще с нормированным днем.
Эх, Кулешов-Кулешов. Что ж ты, а? Ладно, пусть как есть. Пусть.
Машина завелась сразу. Погонял на холостых, постучал сапогом по скатам. Залез в кузов, выгреб остатки соломы. Сучок высунулся из кабины бульдозера, что-то прокричал. У него и впрямь один и тот же наряд: на телятник, навозом командовать. Следом за Костей пополз самосвал Рыбалкина, навоз возить. Когда пришла машина новая, Николай был против того, чтобы давали ее Ваньке: легкомысленный, нет основательности. Не послушали. И вот уже за год дважды побывал в ремонте новый автомобиль. Черта какого-то намалевал на кабине Ванька, автоинспектора на него никак не находится. Сказал ему недавно пару слов Николай, обиделся парень. Морду воротит вот уже с неделю. Пускай. Они, пацаны, нынче все с характером. Пока жизнью потрет, пусть побрыкается. Хотя какой он уже пацан, лет-то двадцать пять уже точно есть. Семья, двое ребят. Пора б и остепениться.
Любил думать в дороге. Так уж сложилось, что под километры, вроде, яснее все. Сестра вот письмо прислала. Ответить надо бы, да все недосуг. Сроду не любил письма писать. Яблонька у изгороди, видать, совсем пропала. По осени придется выкапывать. А жаль. Так и не пришлось с нее яблок спробовать. Надо б когда-то в питомник слетать да выбрать другое деревцо.
Князевская дорога битая-перебитая. Денег на новую нет. А коли с водохранилищем выйдет дело, так в Князевку два села переселять будут. Тогда тут толкотня пойдет такая Болтовня одна. Куренному, ясное дело, денег взять негде, один километр асфальта великие тыщи стоит. Среди поля в Князевке стен нагородили для переселенцев. Дома не дома, а на бараки прямое сходство имеют. Участки, правда, богатые наметили для усадеб, а дома не глядятся. Межколхозстрой все торопился деньги взять, кирпичная кладка подороже, под крышу строение заведут и бросят, отделка-то с морокой связана. Вот наклепали уродин и ушли. Кто туда поедет жить? Ни дерева тебе, ни леска поблизости. Это в наших-то красивых местах.
На поле было уже людно. Сотни две женщин и девушек сновали по рядам с корзинами. Мужики кучковались возле ящиков, вроде бы на самую силовую работу. По полю шнырял худенький мужичок в сеточной рубашке и соломенной шляпе, начальство заводское, видать. Николай зарулил прямо к ящикам. Мужичок кинулся к нему, вытирая с лица пот голубеньким платочком, сказал неожиданно басовито:
Здравствуйте Передайте вашим, с тарой плохо. Если через час не подвезете будем стоять.
Скажу, пообещал Николай и полез открывать борта.
Нагрузили в момент. Пока мужики устанавливали ящики покрепче, к Николаю подкатился дюжий парняга в солдатских кирзовых сапогах. Подмигнув, увел на другую сторону машины:
Слышь, батя, вот тебе пятерка Ты там в магазине пару бутылок гнилухи прихвати. Рабочий класс страдает, понимаешь.
Ты ж работать, вроде, приехал.
Точно.
Так работай.
Да ты не суетись, батя. Мне одному три бутылки нужно, чтоб до нутра дошло. Слово тебе даю, производительность не рухнет. Глянь, мускулатура какая. Так возьмешь?
Нет.
Эх, батя-батя Парень отвернулся, сунул деньги в карман.