Бомбы, сброшенные немцами, кому-то угодили в огород, где-то взорвались на улице. К Адаго же бомба попала прямо во двор. На беду свою старик оказался дома.
Нет больше Адаго, старика с шелковистой белой бородой, нет тамады, произносящего хвалу всевышнему за праздничным столом.
Когда Уалинка и Госка уходили, соседка спросила Серафиму:
Что это ты к нам не заходишь? И Дунекка́ никак не выберется из дома. Заглянула бы хоть к ней
С верхнего конца села слышались причитания. Громкий крик сюда не донесся бы, а причитания были слышны.
«Каким дорогим стал человек, думала Серафима. До чего же мы бываем иногда равнодушными, как не умеем ценить друг друга!.. Кажется, это было в прошлом году. Адаго вез со двора правления мешок пшеницы на тележке. Серафима догнала его, и они потащили тележку вместе. На повороте девушка сказала старику: «Я помогу вам, провожу до самого дома». Адаго поблагодарил ее и сказал, что сам справится с тележкой. Серафима распрощалась с ним и пошла своей дорогой И теперь, через год, она поняла, что долго будет помнить об этом и горько жалеть.
Она стояла и, отирая слезы, вспоминала Адаго. Благодаря таким, как он, множился фарн села.
В голодном году Адаго сторожил колхозные амбары. Многие завидовали его должности. Говорили: хоть початок в день принесет домой и то прибыль. Пытались пробраться в амбары, но мимо зоркого сторожа не так-то просто было проскользнуть. Тогда решили взять старика хитростью. Достали крепкой араки и закуски. Как умел петь Адаго знало все село. И вот однажды вечером заговорщики пришли к нему: порадуй нас, мол, окрыли своей песней. Полилась арака, и взлетела, воспарила песня. Каждая песня старика сказание. Поведал Адаго о бедняке, который с гор на равнину приехал, чтобы купить немного хлеба для своих детей, поведал о том, как спесивые сыновья богатеев преградили ему путь. Оборвалась жизнь бедняка, но и он в долгу не остался Начал Адаго со времен нартов, и забыли злоумышленники о своем деле, стали ему подпевать
Серафима не могла больше работать. Она воткнула лопату в землю и пошла к дому. Остановилась. Стояла и смотрела рассеянно, как солнце садится за горы, и не понимала: зачем еще восходит оно? Зачем восходит, если не может согреть этот объятый холодом и страхом мир?
Нелепо было стоять на месте, но еще труднее взяться и сделать что-то. Поколебавшись, девушка решила: «Сбегаю-ка я к Дунекка, сходим вместе в дом к умершему. Станем у изголовья Адаго и наплачемся вдоволь?.
Выйдя из ворот, Серафима встретила Маро.
Девочка, дорогая моя, ты мне нужна.
Маро мало кого звала по имени.
Тесно стало в этом мире, сказала она. Даже покойника не проводишь в последний путь, как положено. С околицы нас вернули Черный ворон, принесший смерть Адаго, ушел невредимым, будь он проклят! Маро присела на камень, лежавший у ворот, сунула длинную руку за пазуху черного платья, стиранного много раз и вылинявшего, и улыбнулась просительно. Только я подумала зайти на почту, как встретила почтальона
Зайди в дом, Маро, сказала Серафима.
Не хочется мне в дом заходить
Тогда я вынесу стул.
На стульях будем сидеть после воины.
Маро не умела говорить мягко. После ее слова нелегко было произнести что-то, ответить по достоинству. С хмурым взглядом выходила она из дома, и люди привыкли видеть эту суровость, потому что всю жизнь ее сопровождали горе и невзгоды. Маро стала такой, наверное, в тот день, когда ее похитили. Муж ее был старшим сыном в семье. Трусоватый, осторожный домосед. Давно миновала пора, когда ему положено было жениться, а он сидел себе спокойно и знать ничего не хотел. Обычай не позволял младшим братьям жениться раньше старшего, и нужно было что-то предпринять Однажды мать его гостила в селе Маро, увидела девушку, и та ей приглянулась. Послали сватов, но отец Маро отправил их обратно. Тогда неугомонная мать позвала сыновей и сказала: «Пусть материнское молоко превратится для вас в яд, если вы не похитите эту девушку, потому что другая невестка мне не нужна» Похитители взяли с собой мешок с мясом. На окраине села, в котором жила Маро, сняли колеса с арбы и понесли кузов на руках. Бесшумно внесли арбу во двор Маро. Собакам кусок за куском побросали мясо. Подперли кольями дверь той комнаты, в которой спал отец Маро. Схватили девушку, завернули в бурку и унесли За похитителями погнались на бричке, но в перестрелке была ранена лошадь, и преследователи отстали
Серафима знала мужа Маро. И телосложения он был нормального, и на здоровье не жаловался, но чего-то не хватало ему какой-то жилы
Работал он на ферме, пас телят. Этим от века занимались подростки, и заведующий как-то предложил: «Хочешь, сторожем тебя назначим?» Услышав это, муж Маро вскочил, перепуганный: «Ей-богу, не обманешь ты меня, не обманешь»
Однажды мужу Маро поручили пасти дойных коров. Выгнал он их на луг, за реку, а к обеду река возьми да и выйди из берегов. Муж Маро поднял тревогу, закричал, замахал руками, стал звать на помощь. На ферме никого из мужчин в это время не было, и к реке побежали доярки.
Пришел мой конец, Госка! вопил с того берега незадачливый пастух. Спасайте меня, спасайте коров, иначе вода нас утащит!..
Все женщины были моложе Госка, стеснялись войти в воду оголить при мужчине ноги. Госка перешла речку в платье. Завернула она коров, те нехотя вступили в бурную воду и двинулись вброд. Течение было таким сильным, что коровы едва не падали с ног.
Ой, утонут они! причитал муж Маро. Ой, утонут!..
Когда стадо переправилось, Госка отвернулась в сторону, подождала, пока пастух разденется, потом протянула ему руку. Так и вошли они в воду Госка впереди, муж Маро следом за ней. На том берегу доярки со смеху валились на землю. А муж Маро бормотал:
Прости меня, Госка Ради бога, прости меня, если можешь
Когда дошли до стремнины, Госка едва удерживала его руку в своей так сильно он дрожал.
Не отпускай меня, Госка! умолял он. Не бросай, прошу тебя! Не дай мне пропасть!..
Когда выбрались на берег, пастух снова запричитал:
Ой, конец мне, конец Брюки мои там остались!
Пусть за ними кто-нибудь другой сходит, отмахнулась Госка.
Ради бога, принеси мои брюки! Принеси
Госка сняла с себя платок, через плечо передала его и сказала:
На, укутайся пока. Сейчас пошлем к Маро кого-нибудь, принесут тебе штаны.
Нет, нет, не говорите ей ничего! взмолился пастух. Она не перенесет позора Не перенесет
Маро и сено сама косила, и дрова из лесу привозила. И, как вол, который всю жизнь тяжкие грузы тащит, ходила, глядя в землю. В день смерти мужа, она не проронила ни слезинки, хоть женщины и подходили к ней, обнимали, как положено, говорили ей что-то жалостливое.
Никого я не встретила, кто мог бы его прочитать, говорила Маро, держа руку за пазухой. По бумаге и по тому, как свернуто, вижу, что оно от Канамата.
Она вытащила письмо, но не торопилась передавать его, словно самого Канамата за руку держала.
Серафима едва сдерживалась. И она понимала сейчас, что никогда не была равнодушной к Канамату, что его нельзя забыть, как звезду, упавшую с неба и растаявшую вдали.
Письма с фронта это опорные столбы, поддерживающие дома, это тепло, согревающее людей, это радость, заставляющая голодных забыть о пище Почтальон редко стучался в ворота, от ожидания в глазах белело И если письмо Канамата дошло до села, может быть, завтра придет весточка от отца Серафимы, от брата, от Кайти
Учитель осетинского языка часто вызывал к доске Канамата. Буквы получались у мальчика нарядными, как празднично одетые пионеры, казалось, он не писал, а вырисовывал их. Сам же всегда был сдержанным, строгим. Ни слова лишнего, ни улыбки
Она жадно вглядывалась в написанные карандашом строчки, и виделось ей Канамат расстелил шинель, прилег, раскрыл книгу, и вспомнилось ему, наверное, как стоял он возле доски и весь класс слушал тихое постукивание мела, которым он писал
Когда начинался урок, учитель превращался в охотника, высматривая в журнале очередную жертву. В эта тревожные мгновения Серафима удивлялась Канамату тот сидел спокойно и ничуть не боялся, что вызовут именно его. Но и руку он никогда не тянул вверх, и девочка думала, что он не хочет лишний раз выходить к доске, выставлять напоказ разноцветные латки на штанах. Может, потому и смотрел он, стоя у доски, так, словно не видел никого в классе