Аузби, как дорогу перед собой, видел мальчика из сказки. Его тоже ждут люди Ладе, Горги, мать, братишка Час, когда он войдет в село, Аузби все тянул, откладывал; час, когда понесут его на руках, когда ему скажут какие-то особенные слова в благодарность за свет и радость, которые он несет, об этом жалко было думать пока. Эту мысль он берег на потом, потому что опускались сумерки, и дорога впереди была видна не дальше того места, куда он смог бы забросить камень своей уставшей, слабой уже рукой.
Потом дорога разделится на две впереди должна быть развилка, но Аузби думал, что это еще не близко, и когда впереди он увидел силуэты деревьев, ему стало так хорошо, будто перед ним неожиданно возник крайний дом селения. Два силуэта, две акации, два гонца, возвестивших: здесь дорога делится, здесь развилка Та, что ответвляется вправо, незнакома мальчику; он должен идти прямо в свое село, к младшему брату
Аузби не мог не остановиться возле деревьев. Впервые он ясно увидел свой путь до конца, до самого порога.
Безмолвная степь простиралась вокруг. Он оглядывался в холодную мглу и видел глубокие воронки по обеим сторонам дороги. Дрогнет земля, стекла посыпятся из окон, он оглохнет на мгновение и лишь потом услышит злобный рев самолетов. Ему придется снять мешок, высвободить руки, подойти к ручью. Он хватит воды пересохшими губами, смочит виски, промоет запорошенные землею глаза Глубоки воронки по обеим сторонам дороги, в них может спрятаться какое-нибудь чудовище. Но Аузби не посмотрит туда, пройдет, не оглядываясь, он будет идти, идти, только идти.
Это было вчера, в сумерки, как сейчас, или чуть раньше. Когда мешок для мальчика был приготовлен, Елбызд сказал:
Попробуй-ка, вот все, что слышал мальчик от старика, взвали-ка дорогу на плечи, всю дорогу взвали, хватит ли тебе дня?
Аузби не должен был встретиться с ночью в степи; Елбызд не отпустил его, если бы знал.
Теперь мальчик шагал наугад по едва заметной полосе дороги. Вскоре акации стали воспоминанием. Дорога пошла вниз, отсюда до самого села мяч прокатился бы без заминки. Идти стало легче, боль в ногах поутихла. И снова явью стало то летнее утро, когда Аузби с отцом ездил в поле И другое Мать сидит у печки, подбрасывает в огонь дрова. Все чаще она топит печь просто так, чтобы из трубы шел дым, чтобы люди знали дом живет. И сколько дров ни тащи на себе, все не хватает, все мало. Яркое пламя бьется в печи, гудит, рвется наружу. Еще ярче радость матери.
В полдень через плетень улыбнулся им почтальон, остановился, заколотил в калитку весело, громко, часто. Младший брат выскочил из дому, подбежал к нему, крикнул что-то, но мать не разобрала слов; брат поднял тонкую руку к небу, а в руке, как горящий факел, треугольное письмо. И все вокруг засветилось, засверкало, слова уже ничего не значили: матери так легко, так хорошо стало, будто не три месяца, а только три дня ждала она этого письма. Яркие, радостные слезы текут по ее щекам, и она, смущенная, прижимает письмо к лицу; свое маленькое солнышко, своего младшего сына поднимает она высоко, целует
Потом братишка бежит искать Ладе или Горги. А мать теплой ладонью разглаживает письмо, и буквы кажутся ей емкими, большими, и, глядя на эти буквы, она видит небритое светлое лицо солдата. Видит котелок, вверх дном поставленный на колени, грязный измятый лист на котелке, огрызок карандаша Перед взором солдата возникает сначала младший сын, потом Аузби, потом она.
И чудится ей не дым пожарищ и не пороховая гарь, а запах пропотевшей солдатской рубашки, не стиранной давно, очень давно не стиранной ее руками Потом, как скупую радость, мать достала бы щепотку пшеничной муки, отломила бы кусочек сыра от припрятанного где-то круга; три треугольных пирога величиной с солдатское письмо появятся на столе. Младший брат, наглотавшись слюны, станет часто повторять «аммен», прерывая молитву матери
Дорога ползла нехотя, дорога петляла, хотела спрятаться. Аузби часто сбивался с пути, и он не хотел бы съесть весь пирог сразу. Сначала он снял бы верхнюю корочку так, как снимают ее с фыджина. С верхней корочки он начал бы потому, что на ней меньше сыра, а нижнюю корку и крошки сыра на ней он бы съел после.
Аузби сбивался с дороги, потому что мать сидела рядом, глядела на буквы, будто умеет читать, и говорила голосом, полным радости и слез Аузби упрямится: сколько раз он уже писал отцу, что дров у них достаточно, что в дровах нужды нет Ноша его тяжелеет, тяжелеет Аузби не хочет писать об этом. А если останется еще бумага, он положит на лист худую руку брата и обведет ее карандашом, рука получится чистой, белой, отец не узнает про грязь под ногтями
Крик петуха раздался в ночи Аузби будто споткнулся об него, но тут же понял, что ему почудилось, и он не увидит света Если бы лампа горела до петухов, кончился бы фитиль, и свернутая трубкой газета продолжение разбитого стекла покрылась бы копотью, а на следующий день со стеклянной банкой в руке мать обходила бы соседей, выпрашивая керосин.
Аузби снял со спины мешок, положил его на дорогу, лег и вытянул ноги.
Ему было жарко, и было так приятно коснуться ладонями холодной земли.
Казалось, что ветреное сегодняшнее утро было так далеко, как то летнее, заревое, когда он ездил с отцом в поле.
Три солнца, три счастья
Будь я председателем сельсовета, я бы издал приказ, запрещающий женщинам таскать воду. А поглядите на наших девушек! На какую ни глянешь словно луна и солнце разом светятся, а улыбки их прекраснее зари. Где пройдут наши девушки, там цветы поднимаются.
Истинно так!
О женщинах я начал говорить Если собрались они вместе у родника, значит, в центре непременно Чызнал. Сказал бы, что летят они к ней, как пчелы к цветку, да не хочу душой кривить. Говорят, ей и в восемнадцать далеко было до цветка. Есть люди хоть сто раз их увидишь, а лица не запомнишь. Но если Чызнал однажды попадется вам на глаза будьте уверены, она навсегда останется в вашей памяти. Кто считал ее года? Как ни разглядывай возраста этой женщины не определишь.
Бывает, что на мельнице кончается зерно или река мелеет, но словесный родник Чызнал не иссякает никогда. Больше всего на свете она любит шнырять по дворам. То, что услышит сегодня, пересказывать будет целую неделю.
Доходят ее сплетни и до меня: старуха моя старается. Выходит из дому порожняком, а возвращается с полным коробом новостей. Не нужно быть ясновидцем, чтобы догадаться опять угодила она в паутину Чызнал. Когда моя старуха начинает болтать, я забиваюсь в угол, делаю вид, что занят чем-то, стараюсь ничего не слышать. А она мельтешит передо мной, и не дай бог заметит, что я не слушаю язык ее становится острее бритвы. А разозлится хоть святых выноси
Когда пришло время и стали мы готовиться к свадьбе младшего сына, старуха особенно волновалась, все принимала близко к сердцу Ожидание свадьбы похоже на ожидание счастья. Запасут араки, сварят черного пива, выберут самых тучных овец и тогда только вздохнут свободно все, кажется, готово.
Не обессудьте, раньше я таким не был. Старость пришла. Слезы на глаза наворачиваются Пусть ваши несчастья падут на мою голову Три сына было у нас, три солнца. Старший корабли водил, в море чувствовал себя как рыба. Второй от предков унаследовал силу небывалую, богатырей на лопатки клал, танк ему подчинялся Вон там, за селом, на кладбище их пустые могилы Светом глаз моих были сыновья, почему же не погасли глаза вместе с ними? Когда говорят о войне, встают рядом со мной мои дети. Там, где сражаются за правду, там мои сыновья
И младший такой же. Вот он стоит рядом. Молчит, но хочет, видно, сказать что-то важное. Кто лучше отца поймет взгляд сына?.. Сегодня наш младший достойно носит фамилию своих братьев Вот и готовили мы его свадьбу, равную трем свадьбам
Искреннее слово должно доходить до самого сердца, как первый утренний вдох. Уж коли начал о старухе, все, как на духу, выложу Не могу поклясться, что она, услышав новость, не добавит к ней своего узелка. Не знаю, откуда что берется, но ни одна из женщин не лишена этого таланта. В нужный момент моя старуха такие слова отыщет, как косой по лугу пройдется А стряпает она Да что хвалить ее стряпню милости просим, заходите!..