Если бы вчера вовремя вернулась арба, Аузби нес бы сейчас сапетку с кукурузой к куче. Это совсем недалеко метров сто, может быть, двести. Подойди, стань рядом, и даже нагибаться не нужно, просто наклони сапетку, и с плеч не груз, радость падет. И снова метры эти отмеришь легкими шагами Елбызд только улыбнется, если Аузби на три его початка бросит в свою сапетку один.
Когда Аузби не знал еще, что фронтовые письма сворачивают треугольником, Елбызд объезжал поля верхом. Он бригадир, но ломает кукурузу вместе со всеми, потому что в колхозе теперь не две бригады, в бригаде не пять звеньев, в звене не двадцать пять человек. Если бы вчера вечером вернулась арба, кукурузу бы не стали рушить ночью Когда Елбызд завязывал мешок, он мог бы взглянуть мальчику в глаза. Елбызд никогда не держал книги в руках, но по глазам, по лицу он читать умеет. Аузби не сказал, как страшно ему думать о дороге, как дрожат его руки, как слышится ему вой голодного волка, видится кто-то, выползающий на дорогу. Слово, как спаситель, за словом можно спрятаться. Но не было в мире причины, которую уважил бы Елбызд
Ноги Аузби отяжелели, шаги стали медленней и короче. Он слышит странные звуки, не степью рожденные, придуманные им самим.
Путь свой мальчик разметил заранее: засветло он пройдет через два села, ночь не должна его застать в дороге; как первые вечерние звезды, засветятся окна родного селения. Но эта картина, возникнув, будто резинкой стертая, исчезла половина дороги терялась во мраке ночи, и тогда он подумал, утешая себя: он вернется обратно на полевой стан и вместе с Елбыздом будет ждать возвращения арбы, будет ждать день, пять, десять дней, жажду вытерпит, голод
Хрупкими, как осенние павшие листья, показались ему его страхи, и он не убавил шага, не оглянулся.
Кормильцем называют его. Слово это звучит нежно, когда его произносит мать, и совсем иначе, когда говорит Елбызд. Кормильцем называют Аузби, и он знает теперь смысл этого слова.
Елбызд станет громко проклинать войну и немцев, но что скажет он про себя, если Аузби вернется с полдороги? Что подумает он? Холодом повеет от него, неприязнью
Счастье улыбнулось мальчику, встретился ему камень, замшелый, приземистый такой не стронешь с места, и плуг его обходит стороной, и борона. Аузби опустил мешок, будто край теплого чурека отломил, будто вдохнул запах свежего хлеба. И подумалось ему успокоительное, радостное. Он помнил, что мысль не должна быть скороспелой, она должна утвердиться, как шаг идущего в атаку солдата, и он не торопился. Руки его устало легли на шероховатое тело камня. Представилось ему, как сосчитает он семь шагов, выроет яму. Кукурузное зерно не пачкается. Половину можно отсыпать из мешка и зарыть, и дорога тогда станет короче, и не нужно будет искать, как потерянные деньги, эти ямы, бугры и камни.
Он хотел было развязать мешок, но увидел буквы, когда-то написанные отцом. Буквы А. У. С. все равные по высоте, и после каждой точка. Первые две уже не такие ясные, как раньше, но прочесть их еще можно. Третья наполовину скрыта латкой. Если бы мать умела читать, она бы не закрыла букву, положила бы латку иначе.
Вспомнилось ему: недавно в лесу он вырезал на стволе липы буквы А. У. С. Вспомнилось еще: как-то раз младший брат его разломил свою долю чурека на десять маленьких кусочков и стал выковыривать из них тертую репу, которую мать добавила в тесто. Аузби толкнул бы брата, отругал бы его, но синеватая полусырая начинка из репы была так неприятна даже на вид, что его чуть не стошнило.
Вспомнилось это теперь, не раньше, когда Елбызд рушил отборные початки, и не тогда, когда полная арба покатила со стана, вспомнилось это сейчас, когда он собрался развязать мешок.
Аузби глянул на ту часть мешка, где стянется завязка, если половину зерна отсыпать. В этом мешочке мать носила солод на мельницу, и там он терялся среди других, гораздо больших мешков, терялся, будто в нем не было ни объема, ни веса.
И, словно упрек услышав, Аузби не стал рыть яму, не стал тратить времени. Он обрадовался, вдруг подумав, что мыши не доберутся подземными ходами до янтарных отборных зерен. И будто помог ему кто-то, одним махом взвалил он на спину свою ношу. И Аузби понял, что радость будет продолжительной, почувствовал это с первых же шагов, с первых же движений.
Вспомнилось ему и то время, когда они, деревенские мальчишки, играли в чижика. Каждая игра, как испытание, кто красивее заточит концы чижика, чей чижик выше подскочит, кто отыщет красивее плитку или круглый, как мяч, камень. Забавам не было конца. Кто, интересно, первым придумал эти игры, подумал Аузби и позавидовал. Жаль, что хлеб, который нес он, не был таким легким и веселым, как игра в чижика. Тогда и дорога виделась бы до конца легкой, прямой
Далеко впереди стояли, словно кто-то поднял их торчмя, две метлы. Аузби подумал, что должен был увидеть их раньше, и понял, что все это время он ждал их. Дорога тянулась к метлам и, казалось, уходила под них. Аузби услышал собак тоже из-под метел гав! гав! гав! Потом один раз гав! И снова три раза. А мальчику слышалось, звенело в ушах кау! кау! кау!
Мысль его парила легко, как ласточка: до тех пор пока метлы не увидятся тополями, нечего думать об отдыхе. Дорога проходит через село, и по улицам его надо шагать, не чувствуя усталости, будто не мешок за плечами, а охапка шерсти.
Он подошел совсем близко к селу, остановился у ручья. Чистая бегучая вода казалась вкусной, а юркие волны возбуждали в Аузби нетерпенье. Он смотрел на ручей и не мог насмотреться. Тут же улегся бы он на землю и стал пить ни ведра не нужно, ни кружки. Но мальчик знал, что надо остыть сначала, и потому сдерживался.
Младшего дружинника из отряда сельской самообороны вспомнить бы ему потом, когда он уже встал и взвалил себе на плечи мешок. Но мальчик, сидя еще, вспомнил его неожиданно, как неожиданно рыба выплескивается из воды.
Этот дружинник обязательно встретит его. Аузби станет объяснять, будто документы показывать. Дружинник, и сам еще мальчишка, заговорит, поигрывая карабином, и слова его будут, как выстрелы. Аузби не хотел бы встретиться с ним, и он не знал, почему младший дружинник всегда нетерпеливее, вспыльчивее других
Холодные дома прятались под заиндевелыми деревьями, мутными окнами смотрели вслед мальчику. Тропинка, как всегда, была протоптана не посредине улицы, а с краю, вдоль заборов. Старухи глядели на Аузби, козырьком приставив ладонь ко лбу, глядели, переговариваясь негромко.
Мальчишки, такие же, как он, и еще меньше, стояли на углу. Одеты они были не по росту, кто в чем, ватники и пальто на них, как бурки.
Не дойдя до окраины, Аузби остановился. Не потому, что вокруг никого не было, и не потому, что, прислонившись к тутовнику, можно было стоя отдохнуть. Он вдохнул теплый вкусный запах чего-то жареного. Этот запах, давно забытый, шел из дома напротив, из закопченной трубы, из окон, из каждой щели. Мальчик сглотнул слюну, вместе со слюной запах картошки на сале, и саму картошку тоже. Будто и не существовал никогда, как сквозь землю провалился младший дружинник. Аузби радовался, что никто не сможет догадаться, почему стоит он здесь, и никто не будет подсмеиваться над ним: просто человек устал в дороге, остановился передохнуть. Кусок чурека, который дал ему Елбызд, оттопыривал карман. Мальчик знал, что чурек черствый, твердый, как камень, и отломил чуть, не потому, что солнце клонилось к западу, и не потому, что раз за разом сглатывал слюну: слишком силен был запах жареного, и чурек вроде бы стал мягче и теплее.
Проглотив последний кусочек, он вдохнул еще и, тронувшись в путь, еще раз вдохнул запах жаренной на сале картошки
Гуси цепочкой переходили дорогу, шли куда-то к воде, наверное. Свинья, тощая, длинномордая, с острой, как пила, спиной, рылась в земле корень пырея напрасно считает землю надежным укрытием для себя. Теленок со вздувшемся брюхом рано отняли от материнского вымени стоял понурившись. Аузби знал, что теленок к нему не подойдет, видел, что на лбу его нет белого пятна, но все же повернулся, позвал: годо, годо, годо.
Дома у Аузби тоже есть теленок. Проведи рукой со шерсти захочется еще раз провести, весь он упругий, в коленях крепок. Как-то Аузби, шутя, потянул его за хвост. Теленок навострил уши, взбрыкнул ногами, потащил за собою мальчика