Руки незнакомца оледенели, холод их остудил мои ладони. Чтобы подбодрить себя, я представлял, как эти руки косят сено, держат штурвал комбайна или смычок фандыра
Я не заметил, как возле нас очутилась Кати. Теперь четыре руки сражались с болезнью На четырех кольях можно сплести плетень, на четырех столбах поставить дом
Ему лучше, словно думая вслух, проговорила Кати. Она достала из кармана платочек, вытерла пот со лба незнакомого парня. Ему стало лучше
Глаза незнакомца наполнялись светом. Он долго смотрел в небесную синь, потом ясным голосом произнес:
Вот я и пришел к тебе, Кати
Радость озарила лицо девушки.
Здравствуй, Керим, тихо проговорила она.
Вот я и пришел, повторил Керим.
Слова его грели, как лучи весеннего солнца, и Кати вбирала это тепло, как мерзлая земля. Тепла было столько, что оно коснулось и меня
Мы идем по дороге, я и Кати. Вокруг такая тишина, что в ней глохнут наши шаги. И кажется, что в тишине этой едва слышно звучит волшебная песня может быть, где-то пастух играет на свирели?
Знаешь, Гарцо, говорит Кати, я перед тобой в большом долгу. Ты даже не догадываешься, в чем дело Я ждала Керима, очень тосковала, она задумчиво улыбалась своим воспоминаниям
Отец Керима был лесничим. Сколько деревьев спас он от безжалостного топора! Дровосек, который сидит на арбе, полной дров, едет домой с песней. Тот же, кто возвращается из леса порожняком, прячет в сердце злобу. Лесничий не раз ловил браконьеров и штрафовал их, и кто-то в отместку пустил слух, что он накопил полный сундук денег и скоро уедет в город и станет жить там в свое удовольствие
Лесник, как дерево, поваленное бурей, умер внезапно, оставив жену и четверых сыновей. Старшим из них был Керим, он и заменил отца. Парень стал работать в лесничестве и учиться в вечерней школе. Окончив школу, он поступил в институт. Там Кати и познакомилась с ним. Перейдя на четвертый курс, они решили пожениться В то лето Кати уже не осмеливалась пробегать по двору босиком она ждала сватов.
Но сваты не пришли в назначенную субботу. Не пришли они и на второй день, а на третий Кати узнала, что Керим, схватившись в лесу с браконьером, был ранен Трудным был путь девушки от своего порога до больницы, в которой лежал ее жених
Потом Керим уехал лечиться в санаторий, в Абхазию
Только не обижайся, Гарцо, улыбнулась Кати, но ты всегда напоминал мне Керима Ты такой же застенчивый, немногословный
Домой я пришел еще засветло. Умылся, переоделся и только прилег на диван отдохнуть, как увидел свои старый проигрыватель Помню, соседки приходили к нам послушать музыку, я заводил им пластинки, ставил их одну за другой
Едва я подумал о музыке, как перед глазами моими предстала та площадка возле сельского клуба, на которой мы гоняли юлу Бледная луна осветила площадку, заиграла гармоника Кто-то схватил меня за шиворот и поднял, точно котенка Прозвучал чей-то громоподобный голос:
Сейчас будет танцевать Гарцо!..
Я вскочил с дивана.
С легким шипением кружилась пластинка Пол в комнате стал скользким, как дорога в гололедицу Кто-то мелькнул в окне Это был мой давний, лютый враг Как только я увидел его, ноги мои подкосились, а он, хихикнув, скрылся на мгновение и появился вновь. И не один с ним была моя мать, соседка, еще одна соседка, еще одна, все наши доярки, фотограф Кима, садовод Гаги, продавец Батако, Кати и Керим Враг мой снова хихикнул, и вслед за ним захохотали все собравшиеся у окна, захохотали стены комнаты, деревья во дворе
Нет, враг мой, нет!
Я повернулся к окну и громко, чтобы на всю улицу было слышно, крикнул:
Орц-тох!
Я заплясал, закружился, как юла
Пока катится колесо
Перед самой войной, в мае 1941 года, Хаджисмел получил отпуск и отправился в родные края. Из Ленинграда, где он служил, до Москвы Хаджисмел летел на самолете, из Москвы до Беслана ехал на поезде, в Беслане сел в попутную машину и соскочил с нее там, где от шоссе ответвлялась и тянулась в сторону проселочная дорога. «Теперь придется подождать чью-нибудь арбу», подумал Хаджисмел, огляделся, но не то что арбы ни одного попутчика не увидел. Путь предстоял ему не близкий, времени терять не хотелось, и, вскинув чемодан на плечо, Хаджисмел зашагал по пыльной дороге. Ему казалось, что он и добежал бы до самого дома, и бег его был бы легок и неутомителен ни капли пота не выступило бы на его лбу; и тяжести чемодана он бы не чувствовал, потому что давно уже не был дома. С тех пор как он последний раз вышел за околицу своего села, прошло столько времени, что младенцы, родившиеся тогда, уже привыкли слушать сказки. Хаджисмел, шагая, думал об отце, о матери, о сестре Всякий раз, приезжая в отпуск, он заставал их живыми и здоровыми, но, уезжая, всегда тревожился: ему казалось, что родные, оберегая его, скрывают все неприятное, все свои заботы.
Дорога извивалась, как брошенная на землю веревка то огибала курган, то лощину По обе стороны дороги зеленело кукурузное поле, и в глубине его работали женщины, махали тяпками, выпалывая сорняки, и они были так далеко, что, глядя на одинокого путника, вряд ли могли рассмотреть звездочку на его фуражке и ремень с портупеей. Хаджисмел знал, что за кукурузным полем начнется яблоневый сад, потом луга, потом орешник Притомившись, он присел на чемодан. «Не может быть, чтобы по дороге не проехала хоть какая-нибудь телега», подумал он и в тот же миг услышал скрип колес. Из-за кургана появились две пары рогов, ярмо арба, запряженная волами. Волы медленно переступали ногами, медленно жевали жвачку: возница сидел на доске, перекинутой поперек кузова, и дремал, надвинув на самые глаза широкополую войлочную шляпу.
Волы поравнялись с Хаджисмелом и прошли мимо. Он подхватил свой чемодан и, догнав арбу, обратился к вознице:
Счастливой дороги, брат!
Возница нехотя повернулся, и Хаджисмел увидел его лицо влажные, будто спросонья, глаза, давно небритые щеки.
Клади свою ношу, хозяин арбы кивнул на кузов и отвернулся.
Хаджисмел пристроил свой чемодан и двинулся за арбой. Он хотел сесть рядом с возницей, надеясь, что тот разговорится, но войлочная шляпа снова надвинулась на переносицу, и Хаджисмел так и не дождался приглашения. Радость возвращения понемногу угасала, сменяясь раздражением. Боясь, что ему придется плестись пешком до самого села, Хаджисмел зашагал быстрее и, поравнявшись с передним колесом, сказал:
Дай-ка, сяду рядом с тобой.
Возница смахнул с доски соломинки и нехотя подвинулся.
Когда арба подпрыгивала на ухабах и Хаджисмел невольно прикасался к соседу локтем или плечом, тот отстранялся, недовольно ворча что-то себе под нос Обут он был в самодельные чувяки, подшитые сыромятной кожей, ветхие брюки его давно продырявились в коленях, и он прикрывал прорехи обветренными растрескавшимися руками. Хаджисмел чувствовал себя неловко, потому что хозяин арбы был, пожалуй, постарше его, но смущался, как ребенок.
Что нового у нас? спросил Хаджисмел. Прости, может, ты не из нашего села?
Я тебя знаю, сказал возница. Когда выгоняют на пастбище быка, которого откармливают к твоему приезду, то все только о тебе и говорят.
В селе, наверное, откармливают не одного быка
Да, но тот, которого посвятят Хаджисмелу, выделяется в стаде
Мне стыдно признаться, но я не знаю тебя
Не знать меня к лучшему.
Каким же именем я назову тебя при встрече? спросил Хаджисмел.
Каким угодно, мне все равно.
Возница слез с арбы и пошел рядом, будто на колючки ступая.
Обиделся ты на меня, что ли? спросил Хаджисмел.
Ноги затекли, вот я и решил размять их
На волах давно работаешь?
Немощные волы мне достаются. А окрепнут чуть их тут же передают другому.
Он не жаловался: слова, таящие обиду, звучат громче. Возница же говорил, будто вспоминал что-то давнее, почти безразличное ему.
Рассердись однажды и никому не отдавай их, посоветовал Хаджисмел, Можешь так сделать?
Возница промолчал Когда его волов передают другому, он тоже, наверное, отворачивается, стараясь ничего не видеть.