Ничего, спасибо
Коста уже выходил со двора, когда старуха окликнула его:
Кто ты? Как ей сказать?
Скажите, что приходил тот, кто два дня тому назад брал у нее деньги Она знает
Едва Коста вышел на улицу, как понял чего-то в этой истории не хватает. Может, самой Афизат? Может быть, то, что он сделал, нельзя искупить деньгами? Нет, спокойствия Коста не обрел. Он ходил по улицам, размышлял и, чем дальше, тем больше утверждался в том, что вина его никуда не делась, ее даже не стало меньше, и избавиться от нее можно лишь повидавшись с Афизат
Узнает ли он ее при встрече? Коста не был уверен в этом, и, когда кончилась смена и рабочие стали выходить из заводской проходной, он всматривался в каждую женщину, а они все шли и шли, и он устал, отчаялся, решил, что проглядел ее и все придется начинать сначала. Стоять здесь завтра, послезавтра, слыша бешеный стук своего сердца и обмирая при виде каждой женщины
Она вышла одной из последних Да, это была она. Гладко причесанные, разделенные пробором волосы, усталый взгляд, быстрая, как тогда, походка, то же самое платье, та же сумка
Афизат, позвал он негромко.
Вы меня? спросила она, недоуменно глянув на него.
Если вы Афизат, смутился он.
Что-то я не помню вас, пожала она плечами.
Вот оно, самое трудное.
Вряд ли вам будет приятно вспомнить меня, пробормотал он.
Простите, я тороплюсь, она повернулась и пошла.
Он шел рядом с ней и никак не мог решиться сказать главное, но и молчать тоже не мог.
Вы наступали когда-нибудь на колючку? заговорил он, сам понимая, что говорит глупость.
В детстве, ответила она.
Потерпите столько времени, сколько нужно, чтобы вытащить колючку из ноги
Она пошла медленнее.
Я не начал еще, а уже запутался, несмело улыбнулся Коста.
Лишь бы в жизни не путаться
Когда я был маленьким, меня часто заставляли извиняться. Слушателей было много, а говорить так не хотелось. Сейчас все наоборот. Мне хочется говорить, а слушать некому
Если бы вы были женщиной, из вас получилась бы неплохая плакальщица
Все выходило совсем не так, как нужно, совсем не так. Глядя на нас со стороны, терзался Коста, можно подумать, что я пристаю к женщине, пытаюсь завести с ней знакомство
Я виноват перед вами! в отчаянии произнес он. Неужели вы не узнаете меня?!
Ну, хватит! она остановилась. Что вам нужно? Говорите!
Два дня тому назад, вечером
Это были вы? испуганно воскликнула она.
Да, опустил он голову.
Господи, меня снова трясет всю Как же я напугалась тогда! Старалась что-то такое говорить
Каждое ваше слово пронзало меня насквозь
Я бы все деньги, что есть на земле, отдала, лишь бы избавиться от страха
Я не смел взглянуть на вас
Сколько времени они шли от завода до дома Афизат? Час? Вечность?.. О чем они говорили? Коста рассказывал о себе, не тая ничего и не оправдываясь. Она слушала молча, но молчание ее не было безучастным, и он чувствовал это и, расставаясь, знал, что придет к ней снова, обязательно придет.
Коста напоминал себе человека, долго барахтавшегося в трясине и наконец нащупавшего опору, и он не знал еще, надежна ли эта опора, но уже верил в спасение
И Афизат, неожиданно для самой себя, потянулась к этому нескладному, непутевому парню и радовалась, когда он встречал ее у проходной
Вскоре Коста устроился на работу. Стал появляться во дворе у Афизат, играть с малышом, и она, глядя на их веселую возню, чувствовала, как оживает ее душа, не знавшая еще любви Но у Афизат был брат, человек недалекий и жестокий. Однажды, когда Коста и Афизат шли своей долгой вечерней дорогой, он попался им навстречу.
Что там у них вышло, не знаю, сказал Шахам, но брат, действительно, получил ножевое ранение Он утверждает, что ударил его Коста
Что же теперь будет? спросил Толас.
Все зависит от Афизат
Она не пойдет против брата, засомневался Гадац.
Лишь бы она не пошла против истины, сказал Шахам.
7
Во всем должен быть четкий распорядок, и ребята решили: встав на рассвете, каждый из них должен прополоть от начала до конца три ряда кукурузы и, возвращаясь к стану на обед, еще два ряда. Капля в море эти пять рядов, если сравнить их с неоглядными просторами поля, но рядом со своими пятью ты увидишь еще пять, и еще, и еще
В это утро ребята не успели прополоть и по три первых ряда, как Батадзи увидел бегущего по полю Цыппу. Тот кричал что-то неразличимое, размахивал над головой газетой, и Туган догадался, что Харбе поведал уже всей Осетии легенду о бессмертном Гато.
Так оно и оказалось, и ребята, столпившись вокруг Толаса, громко, с выражением читавшего статью, едва сдерживали смех. Даже солнце, казалось, остановилось, затих Астаудон, и деревья на берегу его склонились, прислушиваясь. Еще бы! Никогда до сих пор Толаса не поминали даже в стенгазете. Никто не знал, что Батадзи лучший плясун в селе, а добрый повар Цыппу виртуозно играет на гармошке. И трудолюбие ребят достойно подражания, и дружнее звена еще не видело ни одно поле, и всем этим они обязаны своему мудрому наставнику Гато. Тому самому Гато, который, пролежав полвека в могиле, восстал из мертвых, чтобы помочь заблудшим парням.
Когда Толас дочитал очерк Харбе до конца, ребят наконец прорвало. От их смеха, казалось, земля ходуном заходила. И только Гадац, стоявший в стороне, был хмур и печален. Туган, заметив это, хотел было подойти к Гадацу и узнать, не обидел ли того ненароком кто-нибудь из ребят, но потом решил, что лучше сделать это как бы невзначай, между прочим. Туган знал, когда Гадац замыкается в себе, молчит и хмурится, лучше его не трогать.
Ну, хватит, сказал Туган. Давайте отпустим Цыппу, не то останемся без обеда
Смех стих, как пламя, залитое водой.
Хватайте тяпки, улыбнулся Туган, теперь мы должны работать, как черти!
Теперь нас никто не удержит!
Вот вам и Харбе!
Туган, ты не краснел, когда рассказывал эти сказки?
Как только меня разбирал смех, я щипал себя за ногу.
Работалось весело. Ребята вспоминали то одну подробность из статьи, то другую, и каждая из них сопровождалась смехом, и только Гадац не улыбнулся ни разу. Он хмуро ковырял своей тяпкой землю, отставая от ребят все больше и больше.
Эй, Гадац, смотри не надорвись! крикнул Батадзи.
Шевелись, Гадац! Не обижай старого Гато! крикнул Состыкк.
Что-то крикнул Толас, что-то Азрым Гадац остановился, постоял немного в раздумье, потом бросил тяпку и пошел не торопясь к стану.
Ты куда?! крикнул ему вдогонку Азрым.
Гадац даже не обернулся
Никто так и не понял, почему он ушел. Ясно было лишь одно Гадац затаил кровную обиду Может, старый Гато был его родственником? Но тут нечего обижаться. Пусть еще поживет Гато, пусть вспомнят его сельчане В чем же все-таки дело? Туган пытался доискаться до причины, но ничего такого, что могло обидеть Гадаца, сегодня не было. До тех самых пор, пока Цыппу не принес газету
После обеда, когда ребята пошли на речку, Туган снова перечитал очерк Харбе. И заметил вдруг, что в очерке нигде ни разу не упоминается Гадац, ни слова о нем. Обо всех написал Харбе, Гато живет в очерке, а Гадаца забыл, будто и не было никакого Гадаца в природе. Что ж, теперь все стало на свои места
Нет, Гадац не страдал тщеславием. Но он видел, с каким удовольствием все воспринимали написанное о себе. Хоть и перевранное, но о себе Харбе о каждом слово сказал так или приблизительно так думал Гадац, только не обо мне. Значит, я хуже всех. Значит, Туган даже не заикнулся обо мне, выбросил меня, как мусор за дверь, когда беседовал с Харбе
Мальчик пускал бумажные кораблики в ручей, текущий вдоль улицы, бежал за своим корабликом, и улица казалась ему бесконечной.
Весь мир для мальчика вмещался в пределы села и, когда мать говорила: «Я уезжаю, тебя покормит отец», мальчику хотелось плакать так, чтобы слышало все село, весь мир. Гадац тогда не понимал, как далеко может увести дорога, начинающаяся за порогом родного дома.
Отец Гадаца был самым сильным мужчиной в селе. Он запросто переворачивал воз, нагруженный сеном. А глядя, как мать отнимает теленка от коровьего вымени, Гадац умирал со смеху: мать тянула за ногу сосунка, за хвост, но сдвинуть с места его ей не удавалось, не хватало сил. Но когда мать, насупившись, глядя из-под низко надвинутого платка, говорила с отцом свистящим шепотом, и отец опускал голову, Гадац не знал, кто из них сильнее.