Клади картошку, сказал Владимир Якобу.
Подожди, рано еще, отозвался тот.
Ничего не рано.
Задымится, а не испечется.
Григорий, высокий парень, известный зубоскал, с кем никогда не скучно, вынул из-за пазухи горсть абрикосов и подбросил вверх:
Лопайте и не ссорьтесь.
Уловив взгляд Сырге, насмешливо спросил:
Тебе тоже дать? Или Оксинте кормит тебя отборными?
Домника держит их только для святых ртов, а мой рот, как известно, грешный, отшутился Сырге, поправляя огонь.
А его рот кто освятил? Не Лисавета ли? хитро прищурился Григорий.
Все село знало, что Оксинте путается с соблазнительной вдовушкой Лисаветой Бождеукэ. Известно это было и Домнике, его жене. На ее спине отмечены все его встречи с Лисаветой. Когда распространился слух, что Лисавета зачастила по ночам в винный сарай, где Оксинте проводил все лето, охраняя сад, чтобы кто-нибудь, не дай бог, не полакомился его черешнями или яблоками, сельские остряки прозвали его «Святым».
Ты не очень пересаливай, а то обижусь, иронически отозвался Сырге.
Что ты, что ты! Григорий сделал невинное выражение лица. Кому придет в голову обижать твоего пономаря?! Он совсем не такой скряга, как говорят люди. Недавно иду это мимо его усадьбы, вдруг вижу стоит Святой под вишней с палкой в руке. Кричит, ругается, машет палкой. Сперва я подумал, уж не свихнулся ли человек. Пригляделся, вижу, на дереве ворона. А он бесится, прямо умора! Я остановился: интересно, что же будет дальше. Ну, ворона как ворона, схватила одну вишню и улетела. А Оксинте с тоской посмотрел ей вслед, перекрестился и сказал: «Ну, если уж ты взяла вишню, то пусть это будет за помин души моей матери».
Все покатились по земле от хохота.
Ха-ха-ха! Ну и Гришка! Вправду так было или сам придумал? спросил Якоб, корчась от смеха.
Пусть Сырге скажет, ему лучше знать.
То, что я знаю, лучше никому не знать Гляди, картошка горит. И, обжигая пальцы, Сырге вытащил из огня несколько картофелин, бросил ребятам. Нате, не говорите, что я похож на крестного.
Тут-то ты щедрый, а вот посмотреть бы на тебя дома, засмеялся Якоб.
Там дело меняется, вместо Сырге ответил Григорий, Он дал тебе бумаги на землю? Как бы не пришлось тебе даром батрачить.
Сырге помрачнел. Бездетный Оксинте взял его в сыновья, пообещав за верную службу дать бумагу на хату и два гектара земли. Годы шли, а обещание оставалось обещанием.
Пока еще не дал, чуть слышно ответил Сырге, но поклялся при свидетелях.
Григорий посоветовал:
Чем верить клятве, лучше уж идти поденщиком, Георгий Моль возьмет.
«Молью» в селе прозвали учителя Ботнару. Прозвище плотно прилипло к нему.
Из полумрака показалась квадратная голова Владимира с оттопыренными ушами. Задетый Григорием, он сказал:
Ты не трогай отца, он с тобой коров не пас!
Владимира никто из ребят не принимал всерьез слабосильный, глуповатый. Однако он отличался злобной хитростью, мстительностью и хвастливостью. Учитель загубил уйму денег и много бочек вина в надежде просветить наследника, таская его по всем школам Румынии. Впрочем, и сам он не отличался образованностью: где-то в монастыре проучился года два-три, с таким багажом при поддержке влиятельного лица получил место сельского учителя, за которое ежегодно жестоко воевал. Как известно, яблоко недалеко падает от яблони. И едва Георгий устраивал сынка в какую-нибудь школу и возвращался домой, как тот догонял отца: «В этой школе невыносимо! Вот если бы была другая, полегче, чтобы без арифметики»
Подыскивали другую, но и там Владимир не задерживался. После очередной взбучки отец снова отвозил его куда-нибудь. Наконец Владимир сказал прямо: «Лучше буду помогать матери прясть, чем забивать мозги всякой чепухой».
Это заставило Георгия задуматься. Он хороша знал своего сына. А когда до села дошел слух, что сын Мошки-бакалейщика, который учился на раввина, сошел с ума, учитель совсем отказался от мысли увидеть свое сокровище ученым.
Чтобы не связываться с сыном учителя, Григорий сделал вид, что не слышал его, и отошел к лошадям. Как бы там ни было, но тот, кто побывал в школе и имел «счастье» учиться у Георгия Ботнару, кто узнал его тяжелую костлявую руку, уже никогда не хотел иметь с ним дела. Бывали годы, когда Ботнару отстраняли от работы и в село приезжал новый учитель или учительница. Все ликовали, но радость, как правило, была недолгой. Получалось так, что в середине года новичка переводили в другое место и в школу опять возвращался Ботнару. Он снова заводил свои порядки. Его желтое высохшее лицо воодушевлялось лишь тогда, когда он лупил кого-нибудь или наказывал. Его боялись даже те, кто уже давно закончил школу.
Григорий вернулся и прилег рядом с Илиешем. Все замолкли, слушая, как потрескивают ветки в костре и жуют лошади. Хорошо было лежать под ясным небом в тепле костра. Илиеш с трудом разнимал слипающиеся веки, ожидая, что кто-нибудь начнет разговор и тогда легче будет бороться со сном. Внезапно в ночной тишине послышался стук копыт. Вьюн навострил уши и заржал. Кто-то скакал по склону холма к вязам. Илиеш поднялся посмотреть.
Кого это несет так поздно? не вытерпел Сырге, приподнявшись на локте.
Верховой спрыгнул на землю, отпустил коня и подошел к костру. Все узнали Гаврилаша Дулгеру.
Новости привез! воскликнул он.
Нашел время, съязвил Григорий.
Помещики бегут, не переводя духа, выпалил Гаврилаш.
От тебя, что ли, бегут? опять вставил Григорий.
Не веришь? Гаврилаш опустился рядом с ребятами на землю. Своими глазами видел. Афанасий, конюх с усадьбы, говорит, что по радио объявили Помещики собирают барахло на повозки и драпают на вокзал.
Не может быть! Что ты треплешься? недоверчиво перебил его Ионикэ. С чего бы им бежать?
Русские придут.
Все даже подскочили. Сонливость как рукой сняло.
Один Владимир недоверчиво ворчал:
Чепуха! Если бы что-нибудь такое случилось, так уж отец первым бы знал. А он ничего не говорил. И сплюнул, выказывая полное презрение к нелепому слуху.
Ребята собрались в кружок и стали советоваться. Только один Якоб лежал, завернувшись в тулуп. Илиеш потянул его за руку. Якоб откинул тулуп показалось заспанное лицо, узкий лоб, глаза без бровей и ресниц. Вылитый Сидор, белобрысый, медлительно-вялый.
Чего тебе? недовольно протянул он.
Что же теперь будет? в свою очередь спросил Илиеш.
Якоб почесал шею, растертую до крови рубашкой из сурового полотна. Не размышляя долго, ответил:
Что будет? Война.
Война Развороченная земля, усеянная трупами, кровь, умирающие раненые с пересохшими губами. И стаи ворон над ними Такую картину рисовало Илиешу воображение еще с тех времен, когда в школе он читал про битвы под Марашештами и Плевной. Теперь ему вдобавок представлялось и то, как его отец умирает от ран на чужих полях. Глаза защипало, горло перехватили рыдания. Вся горечь и боль последних месяцев, все обиды вспомнились Илиешу в эту минуту. Стыдясь своей слабости, он уткнулся лицом в шубу, закусил до боли рукав, чтобы заглушить плач. Но плечи мелко задрожали, и скрыть слезы не удалось.
Что с тобой, Илиеш? удивился Якоб. Чего ты плачешь?
К ним подошел Ион.
В чем дело, что случилось?
Боюсь, что война будет.
Ион рассмеялся.
Какая война тебе померещилась?
Гаврилаш сказал, что идут русские.
Григорий щелкнул его по лбу.
Эх, глупая башка! Они приходят мирно, по договору. А ты выплакиваешь глаза. Тыква ты зеленая, а я-то думал, что ты уже настоящий парень!
Григорий подсел к костру, стал рассказывать.
Говорят, за Днестром объединили все земли. Все вместе пашут и сеют казенными машинами.
Лучше так, чем гнуть спину на кулаков, философски вставил Гаврилаш. Вон у твоего деда Никиты, он повернулся к Владимиру, так в прошлом году на косовице даже в полдень не давали отдохнуть. Я у него поденно работал. Приходит его жена и заявляет: «Пока отдыхаете, давайте чистить картошку».
Кто же виноват? пожал плечами Владимир. Имей больше земли, не будешь наниматься.
Видно, так богом заведено одни погоняют, другие тянут, заключил Сырге.