Новые потоки, свергавшиеся со склонов ущелья, не давали им остановиться, и уже не ручей, а мощная клокочущая река заполнила дно ущелья. Шум превратился в тяжелый оглушительный грохот, потому что, скрипя и разламываясь, камни сталкивались друг с другом, и уже не было в мире силы, которая могла бы их удержать.
Родившийся из дождевой капли, силь несся вниз бешеным, крушащим все на своем пути, давящимся камнями потоком. И каждое мгновенье приближало его к выходу из ущелья в долину, туда, где тихий и мирный, полный благостного труда, раскинулся по мягкому зеленому склону маленький кишлачок Хунук.
Ревя, скрежеща стопудовыми прыгающими камнями, слизнув рощу тополей при выходе из ущелья, сорвав ветхий висячий мост перед кишлаком, густой силь ринулся на Хунук. Темные, рыжие тучи, припадая почти к самым крышам селения, задавив дневной свет, заливая селение тяжким непроницаемым ливнем, неслись вниз по долине, под корень среза́ли все горные склоны вокруг, превратили долину в кипящий, накрытый темною крышкой котел. Застигнутый бедою врасплох, кишлак затрещал как игрушка, попавшая под жернов водяной мельницы.
Крики и вопли разбегавшихся, искавших спасения на крышах жителей потонули в шуме, треске и грохоте обваливающихся домов, изломанных, пущенных водою по улицам бревен, досок, камней, вывороченных деревьев. Разрушив первые попавшиеся на пути дома, силевой поток, разжиженный гнавшей его водой, разлился по узким улочкам и, разделив свою силу на части, устремился десятками мутных, насыщенных обломками рек сквозь кишлак, на засеянные поля, занимавшие всю ровную нижнюю часть долины. Реки врывались в окна, в двери, в ворота дворов и, образуя мощные водовороты, выносили обратно на улицу все, что не могло противиться бешеному их натиску.
Каменные лачуги, оказавшиеся в русле основного потока, не выдержали напора их разнесло и завалило огромными камнями, принесенными силем с гор. Домам, стоявшим в стороне, досталась меньшая сила удара они возвышались неверными островками в омывавшей их стремнине. Если бы не путаница дувалов, перекрещенных, раскинутых паутиной между домами, стремнина сокрушила бы и эти дома. Но дувалы играли роль бесчисленных переборок, принимавших на себя основную силу воды. Они оползали и падали один за другим, и вода швырялась их кашицеобразной глиняной массой, и растворяла ее, и, кружа, уносила с собой, но на каждый из них тратила несколько минут времени.
Стоя на крышах, заливаемые дождем, сбиваемые с ног ураганным ветром, сознавая, что почва под их ногами ежеминутно может исчезнуть, мужчины теснились, дрожа, и старались удержать обезумевших женщин. Дети плакали и прятали лица в женских подолах. Мимо, кружась и покачиваясь в потоке, проносились дверные косяки, корзины, обломки домашней утвари, всякая рухлядь. Все произошло так внезапно и неожиданно, что никто не мог осмыслить происходящего, да и слишком ничтожны были силы и умы людей в этом скрежещущем, воющем хаосе.
Шукалов и Одильбек с группой дехкан, как и все, ютились на крыше, придерживая друг друга, чтоб ветер не сшиб кого-нибудь из них в поток. Оба безмолвствовали, подавленные происходящим, бессильные хоть что-нибудь предпринять, полные ощущения гибели. В такие минуты человек весь превращается в созерцание, и кровь стучит тяжким молотом в каждой самой маленькой жилочке его тела.
Шукалов не замечал Одильбека и не думал о нем, хотя опирался рукой на его плечо. Босоногий Одильбек остановившимися глазами глядел на жижу, которая проносилась у его ног. Он, однако, не видел ее: в сознании его была только рыжая стремительная полоса полоса непонятной беды.
Он ждал конца, и напряженные его нервы запрещали ему шевельнуться, он инстинктивно твердил себе, что если он шевельнется, если он хотя бы чуть сдвинет ногу, выставленную вперед для упора и словно вросшую в мокрую глину крыши, конца никогда не будет. Дождь срывался с его бороды струей, свернутой ветром на сторону.
Вода начала спадать быстро и неожиданно. Поток вдруг измельчал и замедлил бег. Скоро по улице, прорезая густую, как кофейная гуща, жижу, побежали тонкие чистые ручейки. Все бревна, обломки, камни, изуродованные остатки вещей остановились, высовываясь из жижи, которая обтекала их медленно, почти осторожно. Дождь прекратился тоже. Только тучи еще неслись, поднимаясь и кое-где в прорывах показывая куски голубого неба. Стало светлее и тише. Силь кончился так же внезапно, как начался, предоставив людям разбираться в последствиях натворенных им бед. Вопли женщин, голоса перекрикивающихся мужчин раздавались отчетливее и резче.
Одильбек тяжело провел ладонями от лба к бороде, выбрал ногу, до щиколотки увязшую в глине, и, ни на кого не глядя, отошел в другой угол крыши. Постоял там, одинокий, взглянул на небо, с которого непрошенно брызнул яркий солнечный луч, и медленно опустился на размякший кирпич. Принужденно повернул голову в сторону нижней долины туда, где час назад виднелась черная рябь засеянных кишлаком борозд, задержал взгляд на поблескивающей коричневой болотообразной глади и, резко отвернувшись, уронил старческое лицо на ладони.
Шукалов нечаянно проследил этот взгляд и, почувствовав в груди острое колотье, отвернулся. Дехкане разбрелись по крыше в разные стороны, словно им было стыдно оставаться друг с другом.
За все время силя никто никому не сказал ни слова.
Шукалов первый понял, что сейчас надо что-то такое сказать. Слова не приходили на ум, и, сделав над собой усилие, Шукалов громко и бессмысленно проговорил:
Ну вот Солнце светит
Дехкане словно только и ждали этого слова, все разом, перебивая друг друга, заговорили. Глубоко, точно впервые в жизни, вздохнув, Шукалов вдруг проникся жаждою деятельности:
Товарищи Надо скорей организовать спасательные бригады.
Пусть Одильбек назначает, кому что делать! выкрикнул один из них.
Шукалов поглядел на поникшую спину сидящего в отдалении Одильбека и тихо сказал:
Не надо. Оставьте сейчас его. Я всем распоряжусь сам.
Одильбек, однако, услышал слова дехканина, с усилием поднялся и, глядя прямо перед собой красными, потерянными глазами, виновато сказал:
Товарищ Шукалов Можно мне пойти?
И Шукалов, поняв, к у д а хочет идти Одильбек, поспешно и просто сказал:
Иди. Посмотри
Одильбек подошел к краю крыши, медленно сполз на дувал, оттуда на улицу и побрел, увязая по колено в глубокой жидкой грязи.
Записка Шукалова, взбудоражившая всю Румдару, была лаконична и требовала немедленных действий:
«Товарищ Хурам! Внезапный катастрофический силь уничтожил половину кишлака Хунук и его посевов. Есть человеческие жертвы, сколько именно еще не выяснили. Погибло много скота. Многие дехкане остались без крова. Мною организованы спасательные команды из комсомольцев и активистов. Паника ликвидирована. Требуется немедленная помощь одеждой, продовольствием, палатками. Пришлите врача и медикаменты. Настроение дехкан подавленное, поэтому желателен ваш личный приезд».
Дехканин, прискакавший с запиской в политотдел, загнал свою лошадь и был слишком взволнован, чтоб Хурам мог добиться от него толку. Он сидел в кабинете Хурама и на все вопросы отвечал монотонно:
Большая беда Не знаю, за какой грех от аллаха беда Люди погибли, овцы погибли, дома погибли, хлопок погиб, все погибло. Беда, вой, алла, большая беда, от аллаха беда
Хурам махнул на него рукой, решив, что парень свихнулся от пережитых впечатлений.
Была уже ночь. Хурам не отрывался от телефона, подняв на ноги все районное руководство и делая десятки распоряжений. Все политотдельцы разбежались по городу, принимая срочные меры. Леонов, Арефьев, Винников, Баймутдинов все были извещены Хурамом о происшедшем несчастье и, действуя, перезванивались поминутно. Хурам послал нарочного в кишлак Оббиор с распоряжением приготовить всех имеющихся лошадей и ишаков для перевозки грузов и, мобилизовав весь актив, немедленно направить его к Хунуку для оказания помощи бедствующему населению.
В четыре часа утра колонна автогрузовиков, груженных мукой, рисом, инструментами, палатками, брезентом и всем, что могло оказаться нужным, тронулась из Румдары. На первом грузовике выехали подрывники с аммоналом, чтоб расчистить дорогу там, где она могла быть завалена оползнями и обвалами. Хурам, Винников, Арефьев и районный врач с санитаром выехали вперед на легковой машине. Леонов остался в городе, чтобы район не был без руководства.