Он рассерженно встал, прошелся по комнате, нервничая и трогая руками одну вещь за другой. Взял из ниши чайник, перевернул его в пальцах, взглянул на марку на донышке, поставил чайник на место. Подошел к внутренней двери в кооператив и удивился, обратив внимание на две сургучные печати, прикрепленные к двери и к косяку на том месте, где обычно висел замок. Не понимая, что это значит, попытался прочесть шрифт печатей, но ни слова не разобрал. Уже иным взглядом осмотрел комнату и тут только заметил в ней беспорядок: одеяла свалены в кучу в углу, ковер отогнут и измазан уличной глиной.
Недоумевая, вышел во двор, дошел до калитки на улицу и опешил, неожиданно увидев на противоположной стороне улицы наблюдающую за ним Лола-хон. С ней рядом стоял незнакомый ему таджик в городской одежде и с ремнем револьвера через плечо.
Азиз смутился, но тотчас же вышел на улицу и пробормотал как только мог небрежней:
Что ты стоишь тут, не на работе? Что делаешь?
Лола-хон оглядела его с величавой презрительностью:
Стою. Время такое пришло. Старым милиционерам снова врагов ловить Смотрю на тебя давно, как ты по чужим домам ходишь.
Азиз, чувствуя, что щеки его запылали, ответил намеренно грубо:
Смотри лучше за своим бездельем. Шафи ищу, дело есть.
Шафи ищешь с сестрой его спать?.. Ушла твоя мразь. Басмачам помогать!
Сжав кулаки, Азиз вплотную подступил к Лола-хон; таджик, стоявший с ней рядом, небрежно толкнул его в грудь:
Тише, товарищ Что тебе надо?
Взбешенный Азиз сунулся было в драку, таджик схватился рукой за кобуру, но Лола-хон остановила его:
Подожди Он, наверно, не знает Как голодная кошка, прошлялся где-то всю ночь Ты слушай, Азиз, что я скажу
И в нескольких словах, гневных и сопровождаемых ругательствами, Лола-хон рассказала обо всем, что произошло. Азиз побледнел:
Ты лжешь, Лола-хон Ты клевещешь Не может этого быть.
Лола-хон не ответила ничего, только поджала губы. Азиз нерешительно отвернулся и медленно пошел в сторону, не оглядываясь и не видя перед собой дороги. Лола-хон задумчиво, еле слышно заметила спутнику:
Хорошим парнем он был, знаешь, товарищ Наш секретарь сельсовета А теперь совсем сумасшедший Знаешь птичку удода? Красивая! А подойдешь к ней замутит вонючим ядом глаза.
На пути к верхним, маленьким кишлакам дорога сужалась и разветвлялась на две каменистые тропы. Озода сидела под деревом у скрещения троп, потому что не знала, по какой из них спустятся всадники, и боялась их пропустить. Сады Румдары лиловели далеко внизу. Вода горного ручья, схваченная прилепленным к скале деревянным желобом, журчала над головой Озоды, и к ногам ее падали редкие капли. Откинув чачван, Озода механически считала их, не слушая своего голоса: «Як, ду, сэ, чор, пяндж одна, две три, четыре, пять», сбивалась и начинала счет снова. В действительности она считала только медленно текущее время и нервничала, боясь пропустить Шафи: «А вдруг они вздумают возвращаться большой хунукской дорогой?»
Озода уже долгие часы провела здесь в тревожном одиночестве. Но вот ее тонкий слух уловил дробный цокот копыт. Озода опустила на лицо сетку и встала, прислушиваясь. Всадники показались из-за поворота тропы десять или одиннадцать, все в пестрых халатах, опоясанных патронташами, все с разнокалиберными ружьями, как и полагается всадникам, возвращающимся с охоты на кабанов. Но если эти люди и ездили за кабанами, то охота, видимо, была неудачной, потому что иначе они не были бы так сосредоточенны и молчаливы. Проезжая мимо, они безразлично оглядели женщину в парандже, очевидно шедшую в горы с румдаринского базара или по каким-либо своим мелким делам.
Шафи ехал последним, почти до пяток вдвинув свои черные чоруки в стремена. Озода бросилась к его лошади, так что та сразу остановилась. Охватив ладонями правую ногу брата, тихо кликнула:
О Шафи
Шафи резко повернулся в седле:
Кто тебя звал сюда? Что делаешь здесь?
Озода приподняла сетку, открыв взволнованное лицо, преодолела робость:
Я пришла, не сердись, ждала тебя долго. У нас дома плохо. Скажу тебе, как решишь.
Шафи посмотрел вслед удаляющимся всадникам:
Говори
Слушая торопливый голос сестры, Шафи нервно подергивал свою бороду. Выслушав все, грубо оттолкнул ногой ладонь Озоды, лежавшую на носке его чорука:
Жди здесь.
Наотмашь хлестнул камчой своего коня, и тот галопом ринулся вниз, раскидывая камешки, усыпавшие тропу. Догнав всадников, Шафи сначала смешался с ними, а затем с одним из них повернул обратно. Заметив, что подъехали к Озоде слишком близко, оба остановились и продолжали разговор шепотом Озода не могла расслышать его. Шафи явно волновался, потому что бессмысленно накручивал на палец конец своей бороды и раскручивал его снова.
Я не поеду домой, что буду делать? вдруг крикнул он громко и злобно. Как ты говоришь, что ничего не случилось?
Поедешь! гневно возразил его собеседник. Спрячь твою трусость Скажешь так
Озода не решилась подойти ближе, чтоб лучше расслышать их сниженные голоса.
Разговор окончился молитвенным взмахом ладоней Шафи. Лошади круто повернулись, зацокали: одна вниз, вдогонку за группой всадников, другая вверх по тропе, и Шафи, подскакав к Озоде, рванул повод так, что передние подковы осекшегося в беге коня протяжно скрипнули на камнях.
Домой сквозь зубы одно только слово бросил Шафи, и Озода, видя, что его лицо бледно, а губы дрожат, не посмела ни о чем спрашивать, она слишком хорошо знала, чем часто кончается для нее дурное расположение духа Шафи.
Сначала Шафи ехал шагом, и Озода едва поспевала пешком за крупом его коня, а затем, когда до Румдары было уже недалеко, Шафи, не сказав ни слова, погнал коня мелкой рысью, и Озода побрела к дому одна, полная тревоги и готовая ко всяческим неприятностям.
Над столом, начальника районного отдела ГПУ Арефьева назойливо летала муха. Шафи сидел перед столом на краешке стула, вложив руки в ватную гармонику рукавов своего халата. Колени Шафи под полами халата дрожали, но знал о том только он сам. Отвечая на вопросы, он чуть наклонялся вперед, всем своим видом изображая услужливую готовность. Спокойствие его солидного и бородатого лица нарушалось лишь легким дрожанием мелких морщин, сбежавшихся со лба и со щек к углам его серьезных, заметно испуганных глаз.
Арефьев перед каждым вопросом крутил папиросу, торчмя стоявшую в его пальцах, и легким постукиванием ногтя сбрасывал быстро нагорающий пепел.
Так вы говорите, до этого Османов никогда не оставался у вас ночевать?
Правда никогда, опять наклонился Шафи. Совсем человек незнакомый.
А как же вы незнакомого человека к себе пустили?
Вот, я сказал, товарищ начальник Еще раз скажу. Пришел, говорит: я тракторист, ночью в кишлак тракторы придут, домой далеко идти, пусти ночевать
И вы пустили, да еще посреди товаров, в самом кооперативе?
Ай, товарищ начальник. В моей комнате женщина. Другая комната кооператив. Он на больших замках. Пусть даже дурной человек украсть ничего нельзя. Я удостоверение спросил, написано: тракторист из самой МТС. Вот пустил Никогда не думал, что опиум станет курить
А этот, другой, доже удостоверение показал?
Этот не показал. Я его раньше видал. У меня торговля, кооператив, а он агент райпо, по заготовкам агент, значит, тоже торговля. Я думал, плохого не будет.
А где они опиум доставали, не знаете?
Честное слово, товарищ начальник, не знаю.
Арефьев помедлил. Постучал новою папиросой о крышку коробки, неторопливо вложил ее в рот.
Ну, хорошо А кабанов вы много убили?
Шафи насторожился и ответил, подумав:
Мы наверх полезли с одной стороны, товарищ Баймутдинов и с ним еще люди с другой стороны, на гору. Думали, наверх вылезем, кабанам деваться некуда, на самом верху между нами окажутся, всех постреляем. А там еще, товарищ начальник, ущелье есть. Ничего дехкане нам не сказали, мы не знали. Вот туда, в ущелье, все кабаны ушли.
Так-таки ни одного не убили?
Шафи вздохнул:
Вот. Так вышло. Не поймали ни одного.
А когда на охоту вы уезжали, вы знали, что в кишлак придут тракторы?