Азиз остался.
За чаем говорили о пустяках, о делах кооператива, о быках, поставленных на двор к Лола-хон. Шафи объяснил, что в быках понимает мало, потому такая ошибка вышла. Озода сидела в сторонке, не принимая в беседе участия. Азиз украдкой поглядывал на нее и, воображением проникая сквозь безобразную сетку, гадал о мыслях и выражении лица Озоды.
«Хорошо, что Шафи не вошел тогда! Что только он мог бы подумать?..»
После чая с изюмом и миндалем Шафи подробно расспросил Азиза, сколько ему нужно гвоздей, каких именно, для чего, и, выслушав, поднялся:
Сейчас принесу тебе. Подожди меня здесь, пожалуйста, товарищ Азиз.
Азиз опять остался наедине с Озодой. Она молча убирала посуду, и Азиз не знал, смотрит ли она на него сквозь сетку.
Вот ты говоришь, я твой враг! тихо, задержавшись с пиалой в руке, произнесла Озода. Ты думаешь так, потому что никогда со мной комсомольских разговоров не вел. А у вас говорят: комсомольцы должны работать с женщиной, чтобы она умной стала. Я, правда, немножко глупая.
В последней фразе было кокетство, и Азиз уловил его. «Что у нее на уме?»
Шафи вернулся с медной чашкой весов, доверху полной гвоздей. Азиз, распахнув халат, пересыпал гвозди в карманы пиджака, неловко простился с хозяевами и поспешил выйти из комнаты.
Только на улице он вспомнил, что забыл заплатить за гвозди, но возвращаться ему не хотелось. «Завтра занесу деньги. Что же он мне сам не сказал?!»
Быстрым шагом пошел к Лола-хон, раздумывая об Озоде и о непонятной цели ее разговоров.
«Вот что значит паранджа! Сколько лет вместе в одном кишлаке живем, никогда не знал и не видел!..»
Глава седьмаяХУНУК
Последний из кишлаков большой румдаринской долины кишлак Оббиор Хурам и Арефьев проехали ночью. Сразу за кишлаком открылась узкая долина, по которой дорога пошла круто вверх, постепенно превращаясь в извилистую каменистую верховую тропу. На рассвете всадники проехали между двух отвесных стен высоких скалистых ворот. Здесь, в теснине, вилась, швыряя по камням пену, горная речка, берущая начало в снежных горах за Хунуком. Сразу за воротами открылась небольшая корытообразная долина, сжатая крутыми склонами гор. Она уходила вверх, и там, в дымке свежего утра, Хурам уже издали различил массивы тесного ущелья, скрутившего долину словно гигантскою когтистою лапой, и ниже голубые дымки типичного горного кишлака, нагромоздившего свои каменные жилища ступенями одну над другой. Тополя и платаны возносились над купами низкорослых абрикосовых деревьев и яблонь.
Хурам и Арефьев ехали шагом, следя, как их усталые лошади внимательно выбирают путь между камнями, завалившими извилистую тропу.
У самой тропы на плоской скале показался маленький древний мазар. Глинистые наносы затянули всю площадку скалы, погребли в себе стены мазара до половины. Он врос в землю так глубоко, что вход, видимо недавно разрытый, был похож на нору какого-то огромного зверя. Зубчатая кайма из глиняных кирпичей обводила края его плоской крыши. По углам ее, заделанные в глину, торчали скрученные в спираль рога архаров и выгнутые как сабли кииков. На тонких жердях, увенчанных метелочками из ячьих хвостов, пестрели лоскутки тряпок, зыблемые легкими касаньями ветра.
Хурам видывал за свою жизнь многие сотни мазаров, а потому равнодушно разглядывал его печальную архитектуру. Вдруг, заметив что-то мелькнувшее в дыре входа, Хурам придержал коня:
Там кто-то есть.
Кому быть здесь, вдали от жилья? Арефьев инстинктивно дотронулся до кобуры револьвера, но, подумав, добавил: Может, просто молятся? Посмотрим?
Отчего ж Давай.
Оба спешились и, сбатовав лошадей, взобрались пешком на скалу. Из мазара донеслись смутные голоса. Хурам и Арефьев на цыпочках подобрались ко входу и, не показывая себя, заглянули внутрь. Далеко в глубине три женщины в длинных до пят красных ситцевых платьях, стоя спиной к свету, совершали какой-то обряд. Арефьев хотел уже обнаружить себя, но Хурам предупредил его прикосновеньем руки.
Не замечая наблюдателей, женщины склонились над плоским черным камнем, притронулись кончиками пальцев сначала к нему, потом к середине своего лба. Выпрямились, что-то вполголоса пробормотали. Одна из них взяла в руки узкогорлый кувшин и налила в подставленные подругами ладони густую светлую жидкость.
Что она льет? шепнул затаивший дыханье Арефьев.
Тише Масло, шепотом же ответил Хурам. Интересно Обрати внимание на мехроб.
Что за мехроб?
Хурам указал на резную нишу в глубине мазара, перед которой стояли женщины. Нишу по краям обрамляли две деревянные, с резными орнаментами колонны. Миндалевидный свод ниши был испещрен арабскими изречениями.
Женщины поднесли ладони к черному камню и деловито смазали его маслом. Снова наполнили из кувшина ладони и принялись смазывать другие камни, выступавшие из стены по сторонам ниши.
Уо-Али, произнесла одна, и две другие повторили:
Уо-Али.
Кувшин переходил из рук в руки. В движеньях женщин заметны были небрежность и торопливость, словно они стремились как можно скорее избавиться от необходимой, но скучной работы. Громко и механически они повторяли все то же:
Уо-Али.
Странно, прошептал почти про себя Хурам.
Что тебе странно? чуть слышно усмехнулся Арефьев. Молятся фанатички, и все тут.
Не то.. пробормотал Хурам, тссс
Женщины тщательно обтерли ладони о свои заплетенные в толстые косы волосы и повернулись к свету.
Хурам и Арефьев выпрямились и ждали спокойно.
Сделаю вид, что дороги к Хунуку не знаю, шепнул Хурам.
Выйдя на свет и столкнувшись лицом к лицу с незнакомыми вооруженными людьми, женщины смутились, метнулись было в сторону, чтоб убежать, но Хурам приветливо их окликнул:
Благословенье пророка, сестры. Да не оставит он ваших детей без масла и молока Скажите нам, как проехать в кишлак Хунук?
Женщины были без паранджи. Прикрыв лица широкими рукавами, они испуганно, но с любопытством разглядывали пришельцев.
Там Хунук, ответила одна быстро, указав рукой вверх по долине.
Хурам взглянул вверх и, словно только сейчас увидев голубые дымки кишлака, досадливо произнес:
Ай, еще далеко.
Недалеко. Четверть фарсанга будет! уже переставая бояться, воскликнула женщина, а другая, видя, что путники издалека и, судя по одежде, вероятно, от власти, совсем осмелела:
Зачем к нам в Хунук едешь?
Вы из Хунука? будто сам того не сообразив, спросил Хурам.
Женщина кивнула утвердительно головой, продолжая закрывать рукавом нижнюю половину лица.
Жен выбирать себе едем, улыбнулся Хурам.
Ай, неправду нам говоришь, уже кокетливо отозвалась женщина, а другие хохотнули в рукав. У тебя, наверно, уже есть жена.
Смелые. Разговаривают, по-русски одобрительно кинул Арефьев.
Ого. Это тебе не наши румдаринские, по-русски же через плечо отозвался Хурам. Видишь, и лица у них открыты.
А отчего это так?
Подожди Потом объясню И, обращаясь к женщинам: Скажите, сестры, рафик Одильбек сейчас в кишлаке?
В кишлаке, конечно, в три голоса отозвались женщины. А ты кто?
Я? Я Хурам. Слышали?
Об-бо! удивленно и вдруг опять застыдившись, воскликнула первая женщина. Ты рафик Хурам, который, как мы, с Памира приехал?
Я самый.
Женщины заговорили между собой, одобрительно посматривая на Хурама.
Он улыбнулся:
Прощайте, сестры. Увидимся в кишлаке.
И, взяв под локоть Арефьева, направился к лошадям, которые, заложив морды на спины одна другой, нетерпеливо, словно медленно вальсируя, кружились на месте.
Отъезжая от мазара, Хурам обернулся к стоявшим на скале женщинам. Они, уже не закрывая лиц, смешливо переглянулись
Так почему, говоришь, без паранджи?
Потому что с Памира они. У нас на Памире женщины никогда ее не носили. Самое большее вот так рукавом или белым платком прикроют лицо, и то только от посторонних. Между прочим знаешь, что меня поразило?
Ну?
Мазар-то этот суннитский, а женщины исмаилитки.
Не понимаю.
Ну, религия такая у нас на Памире. Она враждебна суннитской, а эти женщины молятся в суннитском мазаре как ни в чем не бывало. Все у них, видимо, перепуталось, как переселились сюда. Забавно?