Но чудес не бывает. Я все сидела и сидела у окна, а за окном одинаковые перроны торопились сменить друг друга, чтобы напомнить мне, что мое прошлоебогемная московская жизнь, поклонники, вечеринки и, самое главное, мужчина с ножом в спинеосталось уже далеко позади. И в конце концов я решилабудь что будет, но мне пора сменить декорации.
За окном мелькнула церквушка, какая-то чересчур отчаянно нарядная для этого хмурого вечера. Она была похожа на невесту, которой вздумалось прокатиться в метро. Я подумала, что церковьэто хороший знак. И заторопилась к выходу.
В церкви было тепло и пахло расплавленным воском.
Косынку повяжи, корова бестолковая! прокричала мне вслед бойкая старушонка в телогрейке и стоптанных, некогда лакированных туфлях.
Косынки, равно как и другой одежды, у меня не было, и я повязала на голову тонкий шерстяной шарф. В свою новую жизнь я взяла только пару сменного белья да упаковку колготвсе остальное мне предстояло приобрести на месте.
Я не могла вспомнить, когда была в церкви в последний раз. Молиться я не умела. Протянула сторублевую бумажку продавщице свечного ларька и услышала неприветливоесдачи нет! Я улыбнуласьна нет и суда нет, сдачи не надо. Женщина, продающая свечи, подобрела и даже раздвинула вялые губы в улыбке. Сколько вам свечей, спрашивает. Одну, говорю ей. Она удивилась, но промолчала. Показала, куда свечку ставить.
Я несколько минут посмотрела на дрожащее оранжевое пламя. Пробормотала: «Да успокоится душа его». Вздрогнула, вспомнив кровавое пятно на деревянном полу.
Вы не имеете права меня не пустить! Хриплый крик отвлек мое внимание от бездумного созерцания торжественно-спокойных иконописных лиц. Я обернуласьна церковном пороге стояла невысокая женщина лет тридцати семисорока в нарядном приталенном пальто и застиранном платке. Дорогу ей преградила та самая воинственная бабка, которая обозвала меня коровой.
Еще как имею! Топай отсюда. Топай, кому говорят.
Вы за это ответите.
Это ты мне ответь, кто тебе морду-то разукрасил? Церковьместо не для алкашей.
Да пошла ты, спокойно сказала неудавшаяся прихожанка.
Я отвернулась. Куда я попала? Грубость бедностик этому надо относиться с философским спокойствием. Но одно дело наблюдать подобную сценку из окна хорошо протопленного авто, а совсем другоестать ее непосредственным участником. Неужели эта вредная бабка и эта женщина, лицо которой посинело от свежих гематом, отныне и есть мое окружение? Значит ли это, что через какое-то время и я стану одной из них? И некто, увидев меня из окна своего автомобиля, скользнет равнодушным взглядом по моей немодной засаленной куртке и вздохнетнесчастная женщина, зависшая в бесконечности между растраченной на мелочи молодостью и пугающей нищей старостью.
Я понятия не имела, куда мне пойти. Бело-золотая церковь, дрожащая свеча в память о том, кого я убилавсе это выглядело по-киношному красиво и даже пафосно. Но я так и не решила самый главный вопрос: что дальше-то делать? У меня хватило смелости изменить внешность и сбежать из города, где найти меня проще простого. И вот я здесь, в глуши.
Закурить не найдется?
Не курю, машинально ответила я и только потом сообразила, что со мной говорит та самая пьянчужка, которую не пустили в церковь. Выглядела она и правда не лучшим образом. Правый глазголубой и ясный, а вместо левогомутноватая щелочка, окруженная филигранным черным синяком. Щека расцарапана, в уголках губзапекшаяся кровь.
Ну и правильно делаешь. Я тоже бросить пытаюсь, да все никак. Наверное, потому что мне жить скучно.
По тебе не скажешь, криво усмехнулась я.
Артур Шопенгауэр говорил, что сигара может послужить хорошим суррогатом мысли, прищурилась пьянчужка.
Я чуть не села прямо в скользкую грязь. С ума сойти можно от такой начитанности.