Она брала со стола небольшую, потрепанную, разбухшую от времени книжку и, любовно перелистывая страницы, ласково улыбалась.
Тут и картинки есть
И Митя замечал, как обгорелая спичка, используемая Авдотьей Михайловной для закладки, передвинулась с прошлого раза ровно на три страницы.
С хозяйкой им повезло. Жили они неплохо, весело. Купались в Тереке, наведывались в колхозный сад и каждый раз уносили оттуда полную сетку яблок и груш; гуляли по пустынным щедринским улицам и узнали в сельсовете, что летняя киноплощадка не работает: комары заедают зрителя.
2
Митя сидел на полу террасы, облокотившись на Наташину раскладушку, и глядел на звезды. Они сияли в узорных прорезях виноградной листвы, маленькие и яркие. Стеклянный жидкий свет переливался высоко в небе, казалось, он вот-вот прольется и затопит землю, проникнув даже под этот тяжелый лиственный шатер.
Наташк, ты спишь? позвал Митя.
Да.
Посмотри на небо.
Да ну
Посмотри!
Наташа свесила голову с раскладушки. Блестящие золотистые волосы живым потоком хлынули на пол, и Мите показалось, что это и есть звездный свет, который должен пролиться. Он подхватил в горсти мягкие Наташины волосы, провел ими по лицу.
Мне больно, пусти. Какой противный! Наташа оттолкнула его кулачком и шлепнула по руке.
Митя покорно выпустил полосы и лег, вытянувшись во весь рост на полу террасы, ощутил затылком прохладу досок, закрыл глаза и вдруг задохнулся от нахлынувшей волны волос. Наташа, заглядывая сверху, улыбалась.
Ты не обиделся?
По его лицу бежали прекрасные Наташины волосы, по его лицу бежал лунный свет. Он был ощутимым, сухим, блестящим, с запахом гвоздики.
Лежи и не шевелись, прошептал Митя. Слушай!
Звезда дрожит среди вселенной
Чьи руки дивные несут
Какой то влагой драгоценной
Столь переполненный сосуд?
Звездой пылающей, потиром
Земных скорбей, небесных слез,
Зачем, о господи над миром
Ты бытие мое вознес?
Ну как?
Ничего. Только непонятно: что значит «потиром»?
Глупая ты!.. «Ничего» передразнил ее Митя. А потир это чаша, старое церковное слово. «Чашей земных скорбей, небесных слез». Понимаешь?
Понимаю, не маленькая. И вообще я на тебя обиделась, потому что ты груб, сказала Наташа и отвернулась к стене.
Митя хотел обнять ее и попросить прощения, но в это время в черном проеме звери, как привидение, появилась маленькая большеротая Птичкина, закутанная в белую простыню.
Я вам не помешаю, голубочки?
Птичкина села возле Мити.
Читай, Митька, читай, сказала она.
Митя улыбнулся, набрал полную грудь прохладного вечернего воздуха от этого слегка закружилась голова и, медленно выдыхая, начал читать:
Мечты любви моей весенней,
Мечты на утре дней моих,
Толпились, как стада оленей
У заповедных вод речных:
Малейший звук в зеленой чаще
И вся их чуткая краса,
Весь сонм, блаженный и дрожащий,
Уж мчался молнией в леса!
Читая стихи, Митя отыскал в темноте Наташину руку, сжал ее, и она ответила легким пожатием. Митя облегченно вздохнул: помирились, и ему показалось, что летят они высоко над землей в чистом, звенящем воздухе, а земля, голубая и нелепая, подернута мягкой дымкой расстояния, но все же голубые озера, как зеркальца слепят глаза, и вдоль их берегов мелькают в зеленом массиве леса быстрые тени.
За Митиной спиной появилось еще одно привидение и бесшумно опустилось на порог у входа на террасу. Это была Варя. Круглый лоб, днем перехваченный белой сатиновой косынкой, яркий румянец на полных щеках делали ее похожей на колхозницу с агитплаката.
Митя читал своего любимого Бунина, а потом на заказ: Пушкина, Блока, Есенина, Пастернака, Цветаеву. Он зашелся стихами, как заходится трелями соловей в майскую ночь. Ему даже казалось, что у него, как у соловья, может разорваться сейчас сердце от упоительной боли: мир так прекрасен и нежен!
В один из просветов виноградной листвы выглянула луна и, облокотившись о ветви, тоже стала слушать. А Митя читал:
Я ехал к вам: живые сны
За мной вились толпой игривой,
И месяц с правой стороны
Сопровождал мой бег ретивый.
Я ехал прочь: иные сны
Душе влюбленной грустно было;
И месяц с левой стороны
Сопровождал меня уныло
И выражение луны менялось, как будто она понимала то, что слушала.
Где-то на краю станицы заливисто лаяли собаки, но это нисколько не раздражало Митю, напротив, внутренне радовало. Про себя он думал, что собаки тоже, возможно, читают друг другу стихи Тихий, приглушенный голос его гипнотизировал слушателей. Они сидели недвижимы, и Мите порой казалось, что он убаюкивает девушек своим чтением, но стоило только замолчать и выждать минуту, как кто-нибудь говорил: «Прочти того-то»
Набежал легкий ветерок, и виноградные листья, повторяя за Митей, зашептали стихи Мигая красным и зеленым огоньками, в черном небе прогудел самолет он тоже пел свою песню И петухи кричали по станице от одного двора к другому: «Ах, какая чудесная ночь! Как прекрасна жизнь!..»
В эту минуту Митя так любил звезды и небо, Наташу, Варю, Птичкину и вообще всех людей на земле, и собак, и самолет, гудящий в небе, и ветер, шелестящий в листве, что сладкие, неудержимо счастливые слезы невольно завершили в горле и голос задрожал, готовый вот-вот сорваться Но тут Варя сказала:
Ах, как поздно! и, оберегая свое крестьянское здоровье, ушла спать.
Митя замолчал, ему стало неловко. Он понял, что увлекся. Не все способны безоглядно уходить в тот мир, который дарят стихи, жертвовать для него сном или пищей, к примеру. Это он такой блаженный дурак: читал бы и читал до утра, до полудня, до вечера.
Птичкина тронула его за плечо:
Хороший ты человек, Митька, только худенький.
Не такой уж худенький, грустно отозвался Митя. Двухпудовкой не крещусь, но жму правой двадцать раз.
Что за апологетика?
Дилетантка ты, Птичка.
Птичкина гордо выгнула худую лебединую шею.
А что? Если хочешь, быть дилетанткой мое призвание!
Наташа томно вздохнула и повернулась на другой бок.
Ладно, ладно, ухожу. Только не наделайте без меня глупостей.
Когда Птичкина ушла, Наташа села на раскладушке и сказала:
Я хочу есть.
Бедняжка! Пойдем на кухню.
Дверь в летнюю кухню отворилась с ужасающе громким скрипом, так что Митя и Наташа присели от неожиданности, а потом беззвучно рассмеялись. В темноте они нашарили несколько помидоров, огурцов, буханку хлеба и банку баклажанной икры.
Хочешь кофе? спросила Наташа.
А откуда?
Я сварю.
Митя взял Наташу за плечи, увидел блеснувшие в темноте глаза.
Мы с тобой, как супружеская чета. А это вроде бы наше свадебное путешествие.
Так хочешь кофе?
Очень!
Через четверть часа у них был прекрасный обед, а самое главное кофе, горячий, душистый.
Светает, сказала Наташа. Надо ложиться спать.
Наташк, пойдем солнце встречать!
И вскоре они шли, обнявшись, через низинный луг с высокой росной травой. Низкий густой туман стоял над нею и морозил ноги.
Вернемся, мне холодно, сказала Наташа.
Они остановились. Митя крепко прижал Наташу к себе.
Нет. Мы дойдем до Терека и посмотрим, как всходит солнце.
Он подхватил Наташу на руки и понес ее к низкому кустарниковому лесу, за которым был Терек. Сначала она пугливо косила глазом на Митин подбородок, но, согревшись, прижалась к Мите теснее.
Ранние птицы перекликались к густых зарослях хриплыми, заспанными голосами; через дорогу важно прошлепала большая серая жаба; над ухом неотступно пел свой утренний гимн торжествующий комар. Впереди мелькнула поляна, а за ней гладким металлическим листом Терек.
Но, по степи разбегаясь,
Он лукавый принял вид
вспомнил Митя и улыбнулся. За Тереком, за колхозным полем пшеницы, разливались на горизонте два зарева это у Грозного колыхали факелы природного газа. Ночью по заревам их можно было насчитать до пяти, при дневном же свете видны были только наиболее близкие. «Будто два солнца всходят», подумал Митя. В это время левее медленно, как на фотобумаге, проявилось еще одно зарево, и по всему небу над Тереком бледной полосой выступила розовая заря. Наташа не видела этого, и неожиданно Митя решил для себя: «Если она отгадает, какое из этих трех зарев настоящее, она станет моей женой!» Он поставил Наташу на землю, почувствовал, какими вдруг легкими и как бы полыми внутри стали руки.