Лиз и Джон сидели в гостиной, опустошенные и безжизненные, пытаясь сказать каждому пришедшему хоть несколько вежливых слов; и когда наконец стемнело и настала пора запирать входную дверь и можно было уже не брать телефонную трубку, они с облегчением вздохнули.
Томми весь день сидел в своей комнате, не желая никого видеть. Пару раз он заходил в комнату сестренки, но у него не было сил смотреть на эту привычную обстановку, в которой уже не прозвучит заливистый смех Энни, не раздадутся ее легкие шаги. В конце концов он захлопнул дверь, чтобы не видеть всего этого.
Перед глазами у него стояло ее лицо в то последнее утро, когда до ее ухода из жизни оставались лишь считаные часы, такое болезненное, безжизненное и бледное. Ему трудно было вспомнить, как она выглядела, когда была здоровой и смеялась или играла вместе с ним. Внезапно Томми с поразительной четкостью увидел лицо сестренки на больничной подушке, эти последние минуты, когда она поблагодарила их всех и покинула навсегда. Ее нежные слова, ее ясный взгляд, прощальная улыбка преследовали его.
Почему она умерла? Почему это произошло? Почему бог вместо Энни не забрал его?
Но Томми никому не говорил о своих чувствах. Ни он, ни его родители до конца недели почти не разговаривали друг с другом. Лиз и Джону иногда приходилось беседовать с друзьями, а Томми замкнулся в себе и вообще ни с кем не общался.
* * *
На этот раз Новый год в семье Уиттейкеров ничем не отличался от других будничных дней и прошел незамеченным. Через два дня Томми вернулся в школу. Никто из ровесников не говорил с ним о постигшем его семью несчастье. Его хоккейный тренер обращался с ним очень доброжелательно, но больше не упоминал ни своей умершей сестры, ни Энни.
Друзья боялись растревожить его рану и молчали, и в результате ему некуда было податься со своим горем. Даже Эмили, которая нравилась ему уже несколько месяцев, показалась ему совсем чужой. Все напоминало ему о том, что он утратил, и он не мог этого вынести.
Томми возненавидел эту постоянную, подобную ноющему суставу боль и то, что окружающие смотрели на него с сочувствием. Может быть, его друзья считали его странным. Они ничего не говорили ему и в итоге оставили его одного.
Его родители тоже внезапно стали очень одинокими. После того как иссяк поток соболезнующих посетителей, они перестали с кем-либо видеться. Они и друг с другом-то почти не виделись.
Томми больше не обедал с ними. Он просто не мог сидеть за столом без Энни, каждый раз вспоминая, как они торопились на кухню, чтобы перекусить вместе молоком и булочками. Он не выдерживал самого вида вдруг опустевшего дома.
Поэтому Томми болтался в школе или на улице как можно дольше, а затем съедал обед, который мама оставляла ему на кухне. В большинстве случаев он ел стоя, прямо над плитой, и выкидывал половину своей обычной порции в мусорное ведро, не потому что Лиз стала плохо готовитьпросто кусок не лез ему в горло. А иногда он уединялся в своей комнате со стаканом молока и печеньем и совсем не обедал. Его мать, казалось, вообще ничего не ела, а отец приходил с работы все позже и позже и тоже старался уединиться. Настоящие семейные обеды ушли в далекое прошлое.
Лиз, Джон и Томми боялись сходиться вместе и всячески избегали этого. Они понимали, что, если соберутся все втроем, отсутствие четвертого члена семьи станет невыносимым. Поэтому они прятались друг от друга и от себя самих.
Все напоминало им об утрате, все бередило свежую рану. Бывали мгновения, когда боль словно бы утихала, но чаще всего для каждого из них она была почти невыносимой.
Тренер по хоккею видел, что с Томми происходит что-то неладное; перед зимними каникулами это заметила и одна из учительниц. В первый раз за все время учебы в школе он совершенно не думал о своих отметкахбез Энни эта сторона жизни, подобно всем прочим, потеряла для него значение.
Уиттейкер совсем выбит из колеи смертью своей сестренки, как-то раз сказала классная руководительница Томми учительнице математики. Они сидели в школьном кафетерии и пили кофе. Я собиралась на прошлой неделе позвонить его матери, а потом встретила ее в торговом центре. Она выглядит еще хуже, чем он. По-моему, они слишком тяжело переживают смерть своей чудной девочки.
А кто это переживет легко? сочувственно откликнулась учительница математики. Она сама была матерью и не могла представить себе, как бы вынесла такое. Что, у Томми совсем плохи дела? Он завалил какой-нибудь предмет?
Пока нет, но все идет к этому, честно ответила классная руководительница. Он всегда был одним из лучших моих учеников. Я знаю, как высоко ценят образование его родители. Его отец даже как-то обмолвился, что собирается отправить его в колледж Айви Лиг, если Томми захочет и сможет туда поступить. Теперь у него это вряд ли получится.
Я уверена, что он может выправиться. Ведь прошло совсем немного. Со временем боль утихнет. Дай мальчику шанс. Я думаю, что мы должны оставить его и его родителей в покое и посмотреть, как он закончит год. Мы всегда можем позвонить им, если Томми действительно не сдаст экзамена или запустит какой-нибудь предмет.
Я просто смотреть не могу на то, как он мучается.
Может быть, у него сейчас просто нет выбора. Может быть, в нем происходит что-то серьезное, какая-то внутренняя борьба за выживание. Наверное, это для него сейчас главнее. Может быть, я не должна этого говорить, но в жизни есть более важные вещи, чем история или тригонометрия. Пусть мальчик переведет дыхание и восстановит душевное равновесие, мы должны помочь ему чем только можем.
Уже три месяца прошло, напомнила классная руководительница. Пора бы уже примириться с потерей...
Был поздний март. Эйзенхауэр уже два месяца жил в Белом доме, вакцина Салка против полиомиелита успешно прошла испытания, Люсиль Болл наконец-то родила своего широко разрекламированного ребенка. Жизнь стремительно шла впередно только не для Томми Уиттейкера. Его жизнь остановилась вместе со смертью Энни.
Знаешь, если бы это был мой ребенок, я бы за всю жизнь с этим не смирилась, мягко сказала более добросердечная учительница.
Я понимаю.
Обе помолчали, думая о своих семьях, и к концу ленча решили оставить Томми в покое на некоторое время.
Но его угнетенное состояние заметили все. Казалось, что его вообще ничего не интересует. Этой весной Томми даже не играл в баскетбол и бейсбол, несмотря на увещевания тренера. Он перестал прибираться в комнате и делать уроки; в первый раз за всю жизнь перестал ладить со своими родителями.
Да и они сами совершенно не ладили друг с другом. Мама и папа постоянно спорили, и не было момента, чтобы один из них не выговаривал какие-нибудь претензии другому. Супруги Уиттейкер перестали мыть машину, выкидывать мусор, выгуливать собаку, оплачивать счета, отправлять чеки, покупать кофе, отвечать на письма. Это все потеряло для них смыслказалось, что единственным занятием для них стали постоянные споры. Отца никогда не бывало дома. Мама никогда не улыбалась.
И никто не говорил друг другу ни одного доброго слова. Они выглядели не печальными, а скорее озлобленными. Они словно были смертельно обижены друг на друга, на весь мир, на жизнь, на судьбу, которая так жестоко забрала у них Энни. Но об этом они никогда не говорилилишь вздыхали и жаловались по любому поводу, например из-за непомерно большого счета за электричество.
Томми избрал для себя самый легкий выход и просто перестал с ними общаться. Большую часть свободного времени он проводил в саду, сидя на ступеньках заднего крыльца и размышляя. Он начал курить. Иногда даже пил пиво.
Весь месяц шли дожди, и один вечер плавно перетекал для Томми в другойвсе те же ступени, все то же пиво, все тот же «Кэмел». Он чувствовал себя ужасно повзрослевшим и однажды даже улыбнулся мысли о том, что, если бы Энни сейчас его увидела, она бы его не узнала. Но сестренка не могла его увидеть, а его родителей больше не волновало, что с ним происходит и что он делает. И потом, ему уже исполнилось шестнадцать. Томми вырос.
* * *
Меня мало волнует, что тебе уже шестнадцать, Мэрибет Робертсон, сказал одним мартовским вечером отец своей шестнадцатилетней дочери.
Дело было в Онаве, штат Айова, в двухстах пятидесяти милях от того места, где Томми с банкой пива сидел на заднем крыльце своего дома, рассеянно наблюдая за тем, как ветер пригибает к земле когда-то посаженные его матерью цветы, теперь заросшие сорняками.