Тяжелая артиллерия проснулась, прокричал Шевченко. Завтрак гансы скушали, начался рабочий день.
Мы услышали, как опять громыхнули разрывы, потяжелее, чем от самолетных бомб. Потом свистело и гремело вновь, минут сорок, почти без перерыва, и всё это время я ждал, что нас завалит к чертовой матушке. В голове колотилось: «Боже». Шевченко и тот надел болтавшуюся на поясе каску. Он называл калибры, но я их тут же забывал, одно понималбольшие, и если такая хреновина влепит в наше укрытие, останется от него одно лишь мокрое место. И от нас, понятное дело, тоже.
Это они по порту лупят, объяснял Шевченко Старовольскому. Выгрузку-погрузку сорвать хотят. Только поздно проснулись, главную боевую силу проморгали. И подмигнул почему-то мне.
Часто тут так? спросил Старовольский, когда немного затихло и на улице стали появляться военнослужащие, спешившие по своим делам.
Раньше спокойнее было.
Скоро, похоже, опять прилетят?
Да, долго ждать не придется. До обеда время осталось, а немец свой хлеб отрабатывает честно.
Собираемся и уходим, распорядился Старовольский, и мы опять двинулись по разбитой снарядами дороге, всё дальше уходя от порта.
Полуразрушенные улицы, которыми мы брели, вовсе не были пустынными. Мы то и дело натыкались на замаскированные автомобили и полевые кухни, склады и часовых, замечали среди кустов развешанное на веревкахно так, чтобы не обнаружить сверху, белье и стираные бинты, не белые уже, а желтоватого цвета. Похоже, до войны тут всё утопало в зелени, да и теперь, когда многие деревья стояли без листвы и со срезанными ветвями, другие зеленели так, словно старались компенсировать утраченное соседями.
Красиво тут раньше было, грустно сказал оказавшийся рядом со мною Шевченко. Про город и не говорю.
А это не город?
Северная. Настоящий город на той стороне.
Следовательно, я не только не видел моря, но не видел и Севастополя. Не зря мне сразу показалось, что это больше похоже на поселок, чем на знаменитый город, основанный Александром Суворовым в 1783 годудату я помнил еще со школы. Про Северную сторону мне тоже было известно. Сюда во время первой обороны отошла наша, то есть не наша, конечно, а царская армия. По наплавному мосту. Лев Толстой в своих рассказах тот переход описалкак медленно шли в ночи, как каждый вздыхал и грозился врагу. Первая оборона на этом и кончилась, на Северную французы с англичанами не полезли. Теперь, получалось, линия фронта была другойудаляясь от бухты на север, мы от передовой не уходили, а к ней приближались. И война теперь стала другая, хотя и тогда было страшно, об этом у Льва Толстого тоже немало написано.
Я спросил у Шевченко (Старовольский был занят служебным разговором с Рябчиковым):
Вы и зимой тут были? сказать ему «ты» язык не повернулся, хоть «выкать» среди солдат не принято, среди матросов, вероятно, тоже.
Угу, ответил тот.
А я впервые на фронте. Первый деньи сразу Или сегодня это так, несерьезно?
Серьезно, вполне. На то он и фронт. Привыкнешь.
И едва он это произнес, снова начали бить зениткиа вслед их грохоту появились опять самолеты. Лейтенант, Шевченко и кто-то ещевозможно, Рябчиков, а возможно, я сампроорали «Воздух!», и все мы попадали на землю, вдавливая в нее головы, руки и ноги. Сверху на нас посыпалась пыль, земля, штукатурка. Горячей волной прошлось по спине от совсем уже близкого взрыва, то ли третьего, то ли четвертого за какую-то пару секунд. А когда оглохшие, в побелевших гимнастерках мы поднялись, двое остались лежать. Один был жив и громко стонал, это был красноармеец Сафонов, другой жесовершенно неподвижен, и это был Рябчиков. Шевченко, склонившись над ним, обнаружил на шее, между воротом гимнастерки и каской, маленькое отверстие над покрасневшим подворотничком. Показал нам пальцами:
Вот такой осколочек
Мы с Мухиным перевернули тело. Рябчиков был мертв, сомневаться не приходилось. Старовольский стянул с головы пилотку. Потом сказал:
Надо помочь раненому. Аверин, справитесь?
Так точно.
Я поспешно и ни на кого не глядя достал индивидуальный пакет. Руки паскудно тряслись. Пришло то, чего я давно боялся, большой настоящий страх. Пришло и проняло до печенок. Из раны в боку Сафонова сочилась густая кровь. Кто-то помог мне его приподнять и наложить бинты. Он больше не стонал, но дышал тяжело, широко разевая рот, как рыба на берегу. Шевченко тем временем нырнул между деревьями и вскоре возвратился с двумя пожилыми красноармейцами и неуклюжим на вид младшим сержантом. Объяснилраненого отнесут в медсанбат, Рябчикова похоронят прямо здесь. Нам же надо спешить, еще идти и идти. Старовольский кивнул, забрал документы Рябчикова и, написав на вырванном из блокнота листе звание, фамилию, год рождения и день гибели, отдал бумажку младшему сержанту. Тот сунул ее в карман и попросил не беспокоиться, всё будет по-человечески.
Отговорила роща золотая, пробормотал наш Мухин и украдкой перекрестился.
Продолжаем движение, распорядился младший лейтенант.
Старший лейтенант флота Сергеев. Род. 1915
Ждать Шевченко и команду, за которой он был послан, пришлось гораздо дольше, чем я думал. Когда они наконец появились в траншее и обогнавший всех Мишка доложил о прибытии, я посмотрел на часы и заметил:
Запаздываешь, приятель.
Тот обиженно пожал плечами.
Как тут не опоздать, товарищ старший лейтенант? Немец два часа по бухте херачил, самолеты, артиллерия дальнобойная, несколько раз отлеживались. Это же не с фифами по бульвару гулять.
Ладно, не дуйся. Понимаю, не по бульвару.
Шевченко был интеллигентным матросом и все окопные неологизмы образовывал от основы «хер», в то время как его товарищи, да и я, что греха таить, прекрасно обходились без подобных эрзацев. Я знал Михаила пять лет. Сначала новобранцем, мотавшим на ус военно-морскую премудрость, потом «старым опытным матросом»как он называл себя сам, не дослужившись до старшины. Когда в августе набирали в морскую пехоту, мы вновь оказались вместес ним, с Левкой Зильбером и с парой десятков других. Теперь нас осталось немного, во всяком случае, под Севастополем, и хорошо, если те, кого нет, выбыли по ранению.
Прибывшего с ним пополнения было двадцать пять человек, прямо скажем, не густо, хотя обещали стрелковый взвод, почти полного состава, только что без минометчиков. Умный Бергман сразу сказал: взвод полного составаэто утопия; но я до последнего сохранял оптимизм. Теперь они выстроились в три ряда на просторной по окопным меркам площадке и ждали, когда я закончу разговор с Михаилом.
Я повернулся к ним. На душе заскребли кошки. Ни одного сержанта и даже ефрейтора, все, кроме командира, красноармейцы, и сразу виднозелень. Обвешаны, как верблюды, морды усталые, бледные, пот в три ручья. Их бы поставить на котловое да распустить, но я знал, распустить не получится. Часть придется послать расчищать засыпанную траншею в левом секторе, частьнаправить на дежурство, чтобы сразу привыкали к позициям и службе. Двоихв наряд, двоих в ночной секрет. Последние хоть отдохнут сначала, если немец позволит. А он не позволит, будет вести огневой бой, мы будем отвечать, и если мне без такого аккомпанемента давно уже не спится, неспокойно как-то и ждешь всякой пакости, то им еще придется привыкать.
Настало время знакомиться. Ко мне как раз подошел их младший лейтенант, среднего роста, в новой еще гимнастерке, портупея, кобуравсе, как положено, кроме разве что возраста, уже не лейтенантский, лет тридцать, как и мне. Лицо строгое, с оттенком печального добродушия. Поднеся руку к пилотке, отрапортовалили скорее представился:
Младший лейтенант Старовольский. Прибыл в ваше распоряжение со стрелковым взводом в составе двадцати четырех человек. Было двадцать шесть. Один ранен, один убит. Вооружение
На фронте раньше были? перебил я его. Не потому, что я невежливый, просто вооружение я и так видел«СВТ» и трехлинейки. В первую очередь надо о человеке узнать.
В прошлом году, товарищ старший лейтенант. Под Запорожьем, потом под Ростовом. После ранения прошел ускоренные курсы.
Я испытал облегчение. Впрочем, мало ли народу бывает на фронте, в особенности возле фронта, а ранение получить можно и в двадцати километрах от передовой. Но всё же лучше, чем ничего. Будет время, расспрошу подробнее.