А союзники, видно, сдержат слово, откроют скоро второй фронт. Иначе они не прислали бы нам свою технику.
Держи карман шире! Уверен, союзники будут тянуть со вторым фронтом и ждать, пока мы и немцы обескровим друг другавозразил другой.
Звучавшие по радио сводки Совинформбюро о «планомерном» отступлении не содержали чего-либо утешительного. Острый на язык старший механик Владимир Соколов ехидничал.
Мы кто? спрашивал он ребят. Мы драповцы. Боюсь, придет срок, и нам придется драпать на Восток.
А чему нас учили? продолжал Владимир. Будем бить врага на его территории. Что в песнях пели? Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим. А отдали уже Прибалтику, Белоруссию, уже немец под Москвой.
Тут кто-то просчитался, вмешался в разговор веснушчатый рыжеволосый Володька Майстров. Я думаю, наш Генеральный штаб. Надо было не ждать, когда немец ударит первым, а опередить его. Долбануть его хорошенько, когда он стянул войска к нашим границам.
Ты скажешь, долбануть первыми! прервал его механик-ленинградец Щербаков. Нас тогда на весь мир объявили бы агрессорами. Ведь за границей все годы советской власти кричали, что большевикиварвары, агрессоры, хотят завоевать весь мир. А поскольку Гитлер напал первым, никуда не денешьсяон агрессор. Англии, Франции теперь не увернуться от союза с нами. Они должны стать либо на сторону агрессора, то есть Гитлера, либо на сторону жертвыиначе говоря, на нашу сторону.
Так и получилось. Как они не хотели союза с нами! А Сталин их перехитрил, выждал момент, и создалась Антигитлеровская коалиция.
А по мне, так надо было раньше объявить мобилизацию, заметил Майстров. Мы собрали бы всю мощь Красной Армии на границе, и фашисты разбили бы об нее свой лоб.
Вот это глупость! воскликнул Соколов. Вся наша армия могла оказаться в окружении, разгромлена. Чем тогда мы защищали бы Москву? А впрочем, не знаю, как все случилось. Могу только гадать, что и почему.
Этот разговор, я знал, будет продолжаться до полуночи, пока кто-нибудь из любителей поспать не крикнет: «Кончай травить, братцы. Дайте сон доглядеть!» После этого спорщики перейдут на шепот и проговорят еще час до прихода дневального, который выключит свет.
Я не стал ждать, чем кончится этот разговор, вышел перед сном подышать воздухом. Мысли продолжали крутиться вокруг беседы политрука, размышлений товарищей о ходе войны, о смысле жизни, о судьбе нашего поколения.
Конечно же, мы мечтали о мирных профессиях, интересовались кто техникой, кто искусством. Про свои увлечения я исчерпывающе узнал из школьной характеристики, которую мне выдали для поступления в военное училище. Все в ней было верно: не отдавал себя целиком учебе, увлекался волейболом, школьным джаз-оркестром, фотоделом, стихами, выпускал стенгазету. Словом, разбрасывался. Меня поразило, что учитель историион же директор школы Кожевниковзнал про меня все.
Одного, однако, не учел учитель истории. Меня сильно увлекал кинематограф. Новые фильмы я смотрел в первый день их выхода на экран, занимая, как король, всегда одно и то же кресло в бывшем московском кинотеатре ЦПКО имени Горького, что находился у Крымского моста. При кинотеатре работала служба заказа билетов по телефону. Причем заказ принимался и на определенное кресло. Кинотеатр славился также отличным джаз-оркестром, который начинал играть в фойе за полчаса до начала вечерних сеансов. Перед премьерой музыкального фильма оркестр исполнял его мелодии.
Я играл на баяне по самоучителю, усвоил азы нотной грамоты. Впрочем, ноты легко прочитать, если уже слышал мелодию. И так же легко спеть:
Тучи над городом встали,
В воздухе пахнет грозой
На следующий день я насвистывал и напевал в школе новый мотив. Друзья-мальчишки завидовали. Девчонки убеждали, будто у меня отличный слух и мне следует учиться в консерватории. Я снисходительно слушал девчонок, в душе радовался похвалам, но В детстве я переболел корью с осложнением на среднее ухо. Пенициллина тогда не существовало, и врачи проткнули мне барабанную перепонку. Мой брат, тоже переболевший корью, подвергся более сложной операции. Теперь есть антибиотики, и такие болезни считаются пустяковыми. Но тогда я ошибочно считал, что лишен идеального слуха, необходимого музыканту, и решил поступать в Институт кинематографии. Война перечеркнула мои мечты и мечты моих товарищей.
Все мы были призваны в армию. Все мы пошли на фронт воевать с нацистами. Из ровесников Октября и из тех, кто был лет на пять помоложе, состоял преимущественно наш полк.
Мы не знали старой жизни, при которой родились и жили наши родители, но, по их рассказам, она была жестокой, бесправной и беспросветной. Мы читали щемящие душу стихи об «убогой и обильной» Руси, мысленно боролись вместе с Дубровским против помещичьего произвола, возмущались «салтыковщиной» и «Человеком в футляре», после недолгих размышлений целиком отдавали свое сердце «Оводу» и Павке Корчагину, самым справедливым и смелым из наших литературных героев.
Нас не надо было убеждать в правом деле Советской власти речами и философскими трактатами. Наши родители вышли из рабочих и крестьян. Иные, полуграмотные, как, например, мой отец, командовали производством и, случалось, умирали, надорвавшись на стройке, завещая, чтобы мы доучились, стали инженерами и учеными, образованными людьми.
Наша школа четко давала нам понять, что хорошо, а что плохо. Причем всеи жизнь с ее прошлым и настоящим, и человеческие помыслы, и черты характерарисовалось двумя красками: белой и черной. Никаких полутонов и компромиссов. Мы знали наизусть и полностью разделяли проникновенные и глубоко выстраданные мысли Николая Островского о том, что «жизнь человеку дается один раз и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Но как прожить? Отдать жизнь «самому прекрасному в миреборьбе за освобождение человечества».
Сначала я хотел написать эту фразу почти без изменения в своем заявлении о приеме в партию и отнести его политруку. Но потом подумал: при чем тут освобождение человечества, когда сейчас на карту поставлена судьба Родины? Не годится
Мне вспомнились размышления А. П. Чехова о смысле жизни. Он призывал прожить ее «бодро, осмысленно, красиво». «Сейчас, когда враг у стен Москвы?» думал я и отверг Чехова. В то время я увлекался Горьким, и его рассуждения о том, что человек испытывает истинное счастье, когда «живет и работает для других», казались мне прекрасными, полностью отвечавшими моим убеждениям.
Когда политрук Пронькин прочитал эти слова в моем заявлении (разумеется, без ссылки на источник), он снял фуражку, почесал затылок и сказал:
Красиво! Ребята написали о том же, только попроще. А в общем- то, правильно
Спустя три месяца нас приняли в партию.
За двадцать с лишним лет Советской власти выросло совершенно новое поколение молодых людей, до конца преданных делу социализма. Святая святых этого поколения был девиз: без колебания, если нужно, пожертвовать жизнью ради счастья и свободы своего народа. А если кто-то и чувствовал минутную слабость, то умел ее подавить, собрать в кулак свою волю, и мы не замечали этой слабости. Мужество и отвага опытных разведчиков вдохновляли «новичков», вселяли в них уверенность, и смелыми разведчиками становились даже те, кто побаивался неба и не доверял грозному оружиюсложному по тем временам двухмоторному скоростному бомбардировщику.
Из безусых молоденьких сержантов и лейтенантов вырастали бесстрашные авиаторы. Так в нашем полку «закалялась сталь». В авиации, как всюду в армии, действовали воинские уставы, жизнь определялась строгой дисциплиной. Однако воспитание молодых авиаторов строилось чаще на доверии и уважении и гораздо реже на неизбежных выговорах за допущенные проступки.
Я перебираю сейчас в памяти все нашумевшие полковые ЧП и вспомнил лишь один случай, который закончился самым суровым наказаниемштрафной ротой. Впрочем, и это чрезвычайное происшествие с человеком случилось не в воздухе, во время разведки, а на земле и в очень обыденной обстановке.
Стрелок-радист нашей эскадрильи здорово повздорил с начпродом авиагарнизона, решил доказать ему «правду-матку» кулаками. Короче, стрелок-сержант ударил офицера. ЧП случилось на полевом аэродроме, отрезанном от баз снабжения в суровую зиму 42-го года, когда были перебои с доставкой продовольствия. Трудно приходилось летчикам, которые и в нормальной обстановке, при хорошем питании жаловались на отсутствие аппетитатак изматывались во время высотного полета с кислородной маской. Дело дошло до того, что даже летному составу стали давать в столовой только манную кашу, приготовленную на воде. Отвечал за это не кто иной, как начпрод. Рачительностью он не отличался, зато был нечист на руку. Это стало известно в гарнизоне.