Ну, береги себя.
Что он, совсем безбашенный? спросил я, будучи наслышанным о поведении Захарченко и в ситуации боевых действий, и в их отсутствие тоже.
Вообще, коротко и веско ответил Поддубный.
«Славно», подумал я.
Так что я начинаю путаться, когда пытаюсь подсчитать, сколько раз я въезжал на Донбасс.
Зато я знаю все смены в лицо на таможне в Изварино и все смены на таможне в Успенке.
Я знаю поимённо половину контрабандистов на границе Луганской области; и они знают меня.
Когда я въезжал через Изварино первый разтам оставались окопы и укрепления, и дальше, в посадках, пахло мёртвым человеком, а все обочины были заминированы.
Сразу после таможни ты попадал в удивительную реальность: разнообразные, похожие то на ангелов, то на демонов ополченцы, шахтёры и казаки, осетины и чеченцы, много оружия, громкие голоса, шутки, все были весёлые, как на самой весёлой свадьбе. Я много раз замечал, что войнапо крайней мере, пока нет стрельбы, дело радостное и задорное; мужикам нравится.
Тогда было тепло, в первый раз.
Я помню осеннюю дорогу в Донецк. Знаю зимнюю дорогу в Донецк. Видел весеннюю дорогу в Донецк.
Каждую дорогу помню не по разу.
Всякий раз все чувства были заточены, ярки, зрение становилось объёмным, нюхсобачьим, и слышал я столько всего, сколько обычно не слышу.
Посадки и кусты видишькажется поройнасквозь.
Запах оружияоружие тоже пахнет по-разному, запах формы, запах берцев, запах подбитого танка, запах недавно проехавшей колонны, запах блокпостов, запах разбитого асфальта, запах заброшенных полей, запах оставленного жилья.
В этот раз я проходил таможнисначала русскую, а потом донецкуюночью; ночью всегда мало народа; только машины, в основном фуры, стоят многокилометровой очередью.
Меня встречали двое старых знакомыхгод, или даже больше назад, я видел их в качестве ополченцев; только недавно выяснил, что оба они из донецкого спецподразделения, где работали ещё до войныну и когда война началась парни тоже работали по профессии.
Само собой, разговорпро самое главное: где и что случалось, случается и ещё случится на этой войне.
Сейчас речь пошла об иностранцах, что приехали воевать сюда.
Надо сразу пояснить, что и на ту сторону, и на этуидут зачастую по идейным мотивам.
Но есть одна существенная разница: туда сразу же шли за деньги, а здесьдо недавнего времениденег вообще не платили; сейчас платят14 тысяч в месяц, чуть больше или чуть меньше. По нынешнему курсудвести баксов. Настоящих наёмников за такие деньги не бывает.
Та сторона наёмников набиралав огромном количестве.
Эта сторонапринимала добровольцев.
Мои провожатые рассказывают, как в июле впервые увидели убитого негралежал на дороге, застреленный, огромный, отлично экипированный.
Больше всегополяков. Только убитыхоколо пятисот человек.
Потом прибалтийки, рассказывает водитель. Их, знаю, тридцать убитых. Снайпера. Многиемастера спорта и чемпионки. Но у нас тоже есть мастера и чемпионы мира, усмехнувшись, говорит он, но в подробности не вдаётся: такие фамилии не стоит лишний раз называть. У Изварино были чешки Часто у нихэто уже вторая или третья война.
А у нас? спрашиваю я; хотя сам знаю многое, но всё знать всё равно нельзя. Мои провожатые статистики не имеют, поэтому просто вспоминают, кого где встречали в последнее время.
Два финна в «пятнашке» сейчас
И один испанец
Француз был
Из Сербии приезжало много
Норвежцев видел!
На следующий же день я узнаю про погибшего за Донбасс немецкого добровольцався семья у него в Германии.
виляя по разбитой дороге, за разговором подкатываем к Донецкусейчас внутренних блокпостов уже нет, дорога стала веселей
Тем более что и машин неткомендантский час.
Донецксильный, широкий, самоуверенный, проспекты в сияющих фонарях: этот город всегда выказывал спокойствиевопреки всему, что тут происходило и происходит.
Здесь, говорят на очередном перекрёстке, семья угодила под обстрел. Миномётный снаряд ровно в машину. Мать, отец, ребёнок пяти лет. Все погибли. Едем ещё некоторое время. В эту больницу попадало. Метились в Министерство госбезопасности, а попали в больницу. Врач погиб.
Почти на каждой улице по такой истории. Если ставить памятники погибшим, изображая их в том виде, какими их застала смерть, в любое время дня и ночи будет многолюдно: там бабушка с авоськой идёт, там люди стоят на остановке, там машина, полная людей, там трамвай
А то и целый дом из мрамора, полный жильцов, которых уже ничем не испугаешь.
Как началась эта история, когда.
Сразу не поймёшь, с какого места начать, с какого митинга, с какого выстрела.
Или, что ли, с разговора.
Когда уже подъезжали к месту моего обитания в Донецке, водитель вспомнил, как к ним в спецподразделение, ещё до войны, привезли то ли на стажировку, то ли на обмен опытом бойцов с запада Украины.
Те стремались страшно, смеётся водитель. А что у вас, в Донецке, спрашивают, реально разборки со стрельбой идут между районами? Утром вышел с нами на работуа здесь всё чинно, девушки гуляют, первоклассники в школу идут, никто никого не кромсает. У него шокнатурально, шок: он не верит, ему сказали, что Донецкэто рубилово и месилово в постоянном режиме, пьяная топота и никого другого.
«Ну, кто его знает, думаю я, может, паренёк был только из армии, а до армии жил в своей гуцульской деревне безвылазно».
Но вот с интеллигентными людьми на гуцульщине, года за три до войны, я имел разговор.
Там был директор музыкальной группы «Перка-лаба», бородач, хохмач Аликникогда не встречал Юлиана Семёнова, но, думаю, тот примерно так же «держал» любую компанию, и всех веселил; хотя в Алике имелась ещё толика отмороженности: чувствовалось, что он в любой момент может руль бросить и отчебучить что-нибудь несусветное.
Ещё был славный львовский парень Стаскрасавец, высоченный, дружелюбный, обаятельный, он меня и зазвал отдохнуть; с ним была его подругавылитая певица Шакира.
Я был с женой, Марыськой.
Мы очень славно пьянствовалисобственно, только и делали, что пьянствовали, никаких других занятий у нас не было вовсе; по-моему, мы даже не покидали ресторан, а только плавно переходили от завтрака к обеду, а затем к ужину; яства были восхитительные, погода чудодейственная, Алик гомонил, дурачился, влез на фонтан и там, с громкими воплями, отмокал.
Никто не смел нам сделать замечание, но фонтан на другой день отключили, с утра он был сух и нем.
Идти там было особенно некудамалопроходимый лес да неблизкие горы вокруг, и ещё горная речка, три метра в ширину. Один раз решили искупаться, я тут же камнем располосовал ногу; Стас, помню, очень бережно отирал кровь, смотрел, насколько глубоко я порезался.
Похромали обратно в ресторан. Я всерьёз хромал, Алик меня ласково передразнивал.
Тогда мы обсудили, наверное, все на свете темы, но я не помню ни однойкроме той, что запала в память.
К слову о чём-то Стас и Алик начали говорить про донецких и луганских, и совершенно спокойно, время от времени поглядывая на менячёрт знает, что я там думаю, гость из России, сошлись на том, что донецкие и луганскиеэто чужие, иные.
«Другая страна и другой народ», сказал Стас, и Алик кивнул.
Я не стал ничего уточнять.
Да и слышал я это не в первый раз.
Ещё в середине «нулевых» Юлия Тимошенко предлагала обнести Донбасс колючей проволокой, чтоб эти чужаки не мешали жить остальной Украине.
Тимошенко, вспомнил я, мы тоже видели, прогуливаясь по Киеву вместе со Стасом: я, моя Марыська и он.
Юлия проезжала мимо на длинном чёрном лимузине.
Кажется, Стас как-то обозвал её; например, сукой.
Тимошенко тогда уже потеряла свою популярность, полученную на первом Майдане.
Стас рассказал мне, что в Тимошенко нет ни капли украинской кровиармянка и еврейка, сказал Стас. Сам он, надо сказать, был наполовину еврей, наполовину то ли русский, то ли украинец, то ли ещё кто, поэтому называл себя гуцулом, чтоб не путаться.
Украинский писатель Юрий Андрухович тоже предлагал избавить страну от ярма Донбасса, отдав его России, это было за несколько лет до войны. Тот самый Андруховичлюбимец почтенной немецкой публики и активный грантоед, который однажды порекомендует украинским мужчинам не спать с русскими женщинами, дабы не портить породу.