Ну ладно! Сегодня Анкуце попытается побеседовать с Корбу, сегодня он будет говорить с ним с той же грубоватой откровенностью, с которой, по его убеждению, говорил бы с ним сам Молдовяну, если бы он был здесь.
Ты хотел знать, почему Голеску позвал к себе тебя и именно тебя, а не кого-нибудь другого? начал Анкуце твердым тоном, не допускавшим возражений. Я повторяю то, что осмелился сказать тебе раньше: потому что он считает тебя человеком слабым, Штефан Корбу! Слабым, без какой-либо твердой веры, человеком, которого легче всего сбить с пути. Почему я пришел к такому выводу и почему я приписываю тот же вывод и Голеску? Вот почему, и слушай меня внимательно, потому что в другой раз я с тобой говорить на эту тему не буду. Ты примкнул к антифашистскому движению скорее чисто формально, и это не могло ускользнуть от Голеску. Анкуце заметил несколько испуганный взгляд Корбу и его намерение защищаться, но остановил его коротким жестом: Нет! Всякие оправдания бесполезны! Ты рассматриваешь свое присоединение к антифашистскому движению как простое приключение. Паладе, которому ты сделал подобное заявление, не побежал к Голеску и не доложил, о чем ты думаешь. Но Голеску знает тебя как свои собственные карманы, знает, как ветер тебя качает из стороны в сторону, и он не может себе представить, что такой человек, как ты, за одну ночь стал другим. Иоаким не пошел докладывать Голеску, что тебе безразлично, кто с кем сражается на фронте, и что ты не можешь занять твердую позицию по отношению ко всему, что касается участия Румынии в этой войне. Тем более я не информировал его о твоем отношении к нашей формуле с фашизмом или против фашизма, что ты боишься стать на ту или другую сторону, чтобы, по-видимому, не потерять свободу мышления. Но Голеску знает, что ты, в сущности, анархист, и надеется сделать тебя своим соучастником. Голеску умен, бьет прямо в цель и имеет смелость делать это на виду у всех. Может, ты скажешь, что я ошибаюсь, что у него просто разболелся живот и он всего лишь хочет, чтобы ты принес ему английской соли? Ступай и ты сам убедишься, что я говорю чистую правду
Штефан Корбу не мог спокойно слушать доктора. У него было такое чувство, что он задыхается от всех тех слов, которые вот-вот сорвутся с его губ.
«Конечно! согласился он про себя с некоторым усилием. Ты прав! Хотя, как тебе объяснить, что меня ветер качает из стороны в сторону и я сам не знаю, что творится со мной, совсем по другой причине. Или, вернее сказать, по одной-единственной причине, и причина эта Он ужаснулся при одной только мысли, что будет вынужден открыть свою тайну. Нет! Пусть меня поносят сколько угодно! Я покажу им, что я за человек! Мне незачем оправдываться за мои предыдущие колебания».
Поэтому он сказал:
Никуда я не пойду! Я и до этого не думал идти. Если я тебе сказал о желании Голеску
Нет, ты пойдешь! громко крикнул Анкуце и, схватив Штефана за плечи, заставил его подняться с койки. Пойдешь. Прямо теперь!
Хорошо, но пробормотал ничего не понимающий Корбу.
Человече! прервал его Анкуце. Чтобы мыть полы в госпитале и раздавать еду больным, большого ума не надо. Это может делать любой. Труднее доказать, что ты на самом деле антифашист! Мы, как мне кажется, стали покрываться плесенью. Кроме эпидемии, ничего другого не видим. Мы ожидаем, чтобы главные вопросы нашего движения за нас решил комиссар. Души людей мечутся, а мы же можем нащупать их раны. Люди болеют в первую очередь за судьбу страны, а мы не можем превратить эту боль в главный аргумент для того, чтобы они примкнули к нашему движению. Многих ли мы перетянули на нашу сторону? Ты, Штефан Корбу, скольких людей привлек?
Корбу наконец пришел в себя и рассмеялся.
Не смейся, парень! нахмурился Анкуце. Потому что этот же самый вопрос задал мне и Молдовяну. Надо бы всех спросить об этом.
Может показаться, что ты хочешь, чтобы я именно Голеску перетянул на нашу сторону! опять рассмеялся Корбу.
Перетянуть его нет! Но сражаться с его идеями да! Он позвал тебя, чтобы поставить на колени, поставь ты его! Если он попытается превратить тебя в свое орудие, покажи ему, что ты уже не тот человек, каким был раньше! Какие бы планы он ни строил, постарайся разоблачить их! Он не прощает нам того, что мы антифашисты, не будем же и мы прощать ему того, что он и здесь служит фашизму! Он хочет навязать свой авторитет, мы будем драться, чтобы разрушить этот авторитет, чтобы ни один человек не остался под его влиянием! Разве ты не понимаешь, что мы и он со своей шайкой находимся в состоянии открытой войны? И так же, как он проиграл ту войну, на фронте, он должен проиграть и эту, здесь. Мы одолеем его, как бы мало нас ни было Ты все еще колеблешься?
Это должно было стать первым испытанием для Штефана Корбу. Чертовски трудное испытание, и все же он готов был довести его до конца.
Корбу почувствовал, что порученное ему дело будоражит его, вселяет в него ощущение некоего превосходства, возвышает в собственных глазах.
Только об одном он сожалел: единственное существо, которое он хотел бы видеть с собой рядом в этот момент, Иоана, так никогда ничего не узнает
Несмотря на поздний час, люди не ложились. Они готовы были пожертвовать сном и бодрствовать до рассвета, если только кому-нибудь удавалось возбудить их больное любопытство к какой-нибудь чертовщине. С тех пор как они изолировались здесь от остальных военнопленных, приписав себе ореол славы, они, «штабисты», превратили свою комнату в своего рода запретное место, доступ куда был дозволен не каждому. Главным образом здесь дебатировались самые фантастические планы сопротивления предполагаемым планам политического наступления коммунистов.
Само собой разумеется, самым активным элементом этого неистовства был полковник Голеску, воля и богатая фантазия которого подчиняли волю многих. Главное, что он обладал дьявольским даром изо дня в день насаждать в их душах страстное желание и надежду на скорое освобождение. В этом Штефан Корбу имел случай убедиться, как только вошел в комнату, где властвовал Голеску. Услышав голос полковника, произносившего очередную обличительную речь против коммунистов и цепко завладевшего вниманием остальных, Корбу постарался остаться незамеченным. Он уселся прямо на полу в неосвещенном углу возле печки, что давало ему возможность наблюдать за полковником.
Голеску сделал несколько шагов по комнате, потом остановился, опершись на свою толстую палку, и окинул взглядом всех присутствующих.
Я еще раз говорю вам, что сейчас самый благоприятный момент, продолжал он с неожиданной запальчивостью. Комиссар по горло занят историей с тифом. Девяткин не может вмешаться в наши дела. А антифашисты, слава богу, пока еще не составляют большой силы в лагере. Зачем нам упускать этот случай, когда любое колебание может быть для нас роковым?
В комнате повисла тяжелая тишина. Люди будто оцепенели. Но Голеску не дал им времени прийти в себя и продолжал отрывисто выкрикивать:
Я разработал широкий план действий. Этот план призван привлечь всех в лагере, кто считает себя румыном, к борьбе как против антифашистского движения, которое начало слишком разрастаться в лагере, так и против Молдовяну, который продолжает подрывать наше единство. Я не хочу, чтобы день, когда наши армии снесут ворота лагеря, застал нас неподготовленными. Тому, кто поймет это сейчас, не придется краснеть в день, когда придет освобождение. Мы начнем действовать прямо с завтрашнего дня. Я хочу знать, что думает наш «дровосек»?
По резкому, хриплому голосу Штефан Корбу узнал человека, к которому был обращен вопрос. Это был бригадир лесорубов, капитан Панаит Ротару. Через некоторое время он различил и лицо говорившего крупное, с неправильными чертами, покрасневшее от ветров и морозов, с густыми поседевшими усами. В уголках его мясистых, резко очерченных губ вечно таилась горькая, насмешливая улыбка, которой соответствовал неподвижный взгляд глаз с распухшими, синеватыми веками.
Он, как и Корбу, неподвижно сидел прямо на полу, прислонившись к ножке одной из коек, подтянув колени к подбородку и медленно попыхивая толстой трубкой с жестяной крышкой.
Ребята не захотят отказаться от леса, протяжно проговорил бригадир лесорубов, не выпуская из зубов трубку. День подержать их в лагере, и им кровь ударит в голову. Они не привыкли, как другие, целыми днями просиживать на койках, будто куры на насесте. Для того они и записались на заготовку дров, чтобы забыть обо всех и обо всем. Так что