Хорошо, хорошо! едва слышно пробормотал в ответ Корбу.
Поешь и ложись! крикнул ему вслед Паладе. До полночи у тебя еще есть время отдохнуть.
Но Корбу не хотелось ни есть, ни спать. Избавившись от первого страха и успокаивая себя надеждой, что Иоане не в чем его обвинить, он попал в другую ловушку. После обеда Корбу сообщили, что полковник Голеску хочет его видеть. Это неожиданное желание после многих дней совместного пребывания в лагере показалось Штефану странным. Тем более что оно с большими предосторожностями было передано ему капитаном Новаком, который объяснил свое появление в госпитале неожиданными болями в пояснице.
До этого Корбу вступал в разговор с Голеску только один раз в самом начале, когда Штефан Корбу, прибыв в Березовку, узнал, что среди военнопленных-ветеранов находится и его бывший командир полка, объявленный ранее пропавшим без вести. Говорили они мало, без сентиментальных излияний, даже довольно грубо.
Я хочу знать лишь одно, спросил его тогда Голеску, каким духом ты дышишь?
А Корбу, улыбаясь, с некоторой иронией ответил ему:
Духом с Дона, господин полковник!
Фактически это было намеком на условия, в которых капитулировала последняя партия военнопленных, а также на мятежный дух многих из них, считавших, что в излучине Дона им стали близки идеи антифашизма. И Голеску понял, что их больше ничего не связывает. Разойдясь, таким образом, в разные стороны, они оставались в таком положении все последнее время. Тем более что объективные условия в лагере не давали им возможности столкнуться.
Чего же нужно было от него Голеску именно теперь?
Штефан Корбу колебался. Он не хотел бы пойти на риск публичной дискуссии с Голеску, не посоветовавшись с комиссаром. Но комиссар два дня как уехал по делам в Горький. С кем он мог еще поговорить?
«А почему я должен советоваться именно с комиссаром?» растерянно спрашивал себя Корбу.
Нет, у него не было никакого желания встречаться с Молдовяну, особенно в такой ситуации. Им снова овладевало чувство, что комиссар, несомненно, прочитает на лице все, что Корбу старался скрыть. Штефану много раз хотелось крикнуть ему в лицо: «Да, я ее люблю! Хоть убей меня, но это правда!» но он уже не чувствовал себя способным решиться на подобное.
Тогда к черту Голеску! сказал он громко, не стесняясь, что его кто-нибудь может услышать. Из-за него у меня сейчас тяжело на душе. Нам нечего делить, так что пусть подождет судного дня. Не пойду!
Корбу поднялся на второй этаж с намерением прилечь отдохнуть. Комната, отданная санитарам, находилась как раз над палатой Марене. Как ни тяжел был сейчас сон Штефана, он, по крайней мере хоть на время, позволил бы ему забыть о беспокойстве, вызванном предложением Голеску. Возможно, что прежние мысли не вспыхнули бы в нем с новой силой, если бы он не увидел доктора Анкуце, который брился в помещении для санитаров. Скорее чтобы избавиться от тяжести на душе, Штефан рассказал Анкуце, о чем идет речь, будучи уверен, что тот не придаст этому никакого значения и, так же как и он, пошлет Голеску ко всем чертям.
Но реакция Анкуце удивила его. Доктор перестал намыливать щеки и застыл перед осколком зеркала, вправленным в металлическую раму на стене над умывальником.
Интересно! с явным сожалением и презрением цедил Анкуце сквозь зубы. Очень интересно!
Корбу, сбитый с толку, спросил:
Неужели ты находишь что-то интересное в этом деле?
Нахожу! почти выкрикнул Анкуце, и его движения вдруг стали торопливыми, будто он хотел побыстрее покончить с бритьем.
С таким же успехом он мог бы позвать и тебя, возразил Корбу.
Как видишь, меня не позвал. Ни меня, ни Иоакима, ни Паладе.
А почему ты думаешь, что он питает ко мне особый интерес?
Наверное, у него есть на то свои причины.
Не вижу никаких других причин, кроме той, что мы служили в одном полку.
Анкуце так резко повернулся, что от рывка бритвы под подбородком образовался довольно длинный порез, и с упреком посмотрел на Корбу.
Голеску старая лиса, парень! Знает, кому сначала поставить капкан. Он почувствовал горячую струйку крови, стекающую по шее, и несколько раз промокнул порезанное место уголком салфетки. Он расставляет капкан прежде всего самым слабым! продолжал он.
Так, значит?! воскликнул Корбу, изумленный выводом Анкуце.
Да! И не строй из себя простачка! Ведь не за прекрасные же глаза Голеску позвал тебя. Именно тебя, а не кого-нибудь другого.
Значит, ты считаешь
Сейчас важно не что я считаю, а что считает Голеску!
Но он должен бы знать мое мнение! с вызовом бросил Корбу. Чтобы считать меня слабым человеком, он должен бы знать, что я думаю. А я, слава богу
На губах Анкуце промелькнула ироническая усмешка.
А ты, слава богу, в антифашистском движении ищешь только приключений! подхватил он.
Корбу остолбенел. Обвинение было столь же серьезным, сколь и обоснованным. Он вспомнил свой первый разговор с Паладе в морге, возле носилок с первым итальянцем, отправившимся в иной мир. В памяти вихрем пронеслись все стычки с Молдовяну, с самим Анкуце, с Иоакимом и снова с Паладе, почти со всеми участниками антифашистского движения по тому или иному вопросу, вспыхивавшие из-за духа противоречия или просто из-за цинизма. С той лишь целью, чтобы доказать, что у него есть свое собственное мнение, что он не принимает на веру, как нечто незыблемое, все, что ему предлагают. Все это, как видно, создало у других впечатление о нем, как о человеке поверхностном, а его постоянная ирония и насмешки привели к тому, что ему стали приписывать авантюризм.
Корбу стоял между койками, будучи не в состоянии оправдаться. Анкуце повернулся к нему спиной, но продолжал наблюдать за ним в зеркало. «Возможно, хорошо, думал он, что, пока я закончу бриться, у него будет время поразмыслить над истиной, которая ударила его словно обухом по голове». Именно это как раз и делал Штефан Корбу, стараясь поймать в зеркале взгляд Анкуце. Если у Анкуце сложилось мнение о нем как о человеке легкомысленном, беспринципном, то у Молдовяну, возможно, представление о нем искажено еще больше. А если предположить, что Молдовяну делится с Иоаной своим мнением о каждом из них, то Корбу тем более не мог рассчитывать на хорошее отношение с ее стороны.
Он почувствовал, что вот-вот заплачет от досады, и, чтобы не расплакаться на самом деле, стал до крови кусать губы. Только теперь ему стало ясно, почему часто Молдовяну вызывал к себе только Анкуце, Паладе и Иоакима. Потому что он им больше доверял, с ними он мог обсуждать любые вопросы, на них мог положиться. Вполне возможно, что им он раскрывал более сложные стороны будущего, готовил их к борьбе за идеи антифашистского движения, открывал в них качества, больше всего приближающие их к коммунистам, и готовил их к тому, чтобы они стали коммунистами.
А он, Штефан Корбу, какие цели ставит он перед собой в жизни?
Анкуце налил полный котелок воды, тщательно вымыл шею и лицо и, обтираясь полотенцем, подошел к нему.
Теперь ты понял, о чем идет речь? проговорил он тише, но с прежней суровостью. Пришло время, парень, решить, чего ты хочешь! Он обмотал полотенце вокруг шеи и добавил: Так больше нельзя. Садись!
Они сели на край койки, соприкасаясь коленями. Ведь они были хорошими друзьями, никакой трагедии не случилось, и прежние отношения сохранились. И все же что-то было не в порядке! Корбу первым понял это, а Анкуце, со своей стороны, сознавал, что не имеет смысла откладывать хирургическую операцию в сознании Корбу, сколь бы болезненной она ни была.
К тому же инициатива в этом отношении принадлежала самому Молдовяну. Всего три дня назад комиссар говорил ему:
Что это с твоим другом? Невозможно с ним разговаривать. Будто в облаках парит. Я попытался было спустить его на землю, но он проскользнул у меня между пальцев. Одним словом, меня он избегает. Может, перед тобой он раскроется. Постарайся выяснить, что его мучает.
И вот случай представился. Они сидели лицом к лицу. Анкуце не строил себе иллюзий: точно так же они сидели на ступеньках в Новый год и точно так же обстановка тогда предрасполагала к неторопливой беседе и взаимной исповеди. Но тогда Анкуце ничего не добился. По крайней муре, Штефан Корбу оставался молчаливым. Но факт есть факт. Нельзя было пройти мимо его странного поведения, его колебаний и вспышек в тех или иных обстоятельствах, свидетелем которых был Анкуце. И в первую очередь нельзя было не задать себе вопроса: что с ним происходит?