В мгновения, последовавшие после молчаливого осмотра раны, никто из докторов не сомневался, что больной обречен. Последний шанс исчез, когда какая-то заразная вша решила утолить свою жажду каплей его крови. Все так же хорошо, как и главный врач госпиталя, знали, что любое сочетание тифа, пусть с самой незначительной инфекцией, неизбежно ведет к роковым осложнениям. Плеврит и воспаление легких, отит и ангина, дифтерия и гангрена все в одинаковой мере приводит к скоротечным формам брюшного тифа. Общее состояние резко ухудшается, сыпь на теле усиливается, движения больного становятся вялыми и замедленными, весь организм обезвоживается все эти органические нарушения сочетаются с полным упадком духа, и ничто не может воззвать организм к активному сопротивлению.
И жизнь человека завершается без всяких мук, но трагически и плачевно, и у очевидцев эта страшная сцена остается в памяти навсегда.
Можно прямо сейчас отправлять его в морг, сказал доктор Хараламб. Медицина не в состоянии бороться сразу с двумя чудовищами с тифом и гангреной. Бога люди уже схоронили, так что чудо сотворить некому. Смерть этого человека неизбежна. Сейчас семь часов вечера, завтра в это время его уже не будет в живых.
Но Иоана упорно отбрасывала этот вывод и завоевала на свою сторону в качестве союзников Анкуце и Ульмана. И это не потому, что остальные врачи Михай Тот и Юсита были согласны с доктором Хараламбом, а по той простой причине, что только Анкуце и Ульман были хирургами.
По поводу больного созвали новый общий консилиум. Было лишь отмечено, что пятна появились на четвертый день после заражения тифом и сыпь не усилилась.
Вот за эту, внешне незначительную подробность отчаянно и уцепилась Иоана, утверждая, что это свидетельствует о легкой форме тифа.
Поскольку, однако, организм итальянского офицера был не в состоянии вести борьбу один, особенно в том жалком состоянии, в котором он находился, естественно, ему надо было помочь, и помочь незамедлительно.
Я не могу согласиться с доктором Хараламбом, отстаивала свою точку зрения Иоана. Не от бога надо ждать чудес, а от нас самих. Мы обязаны сделать все, что в наших силах, чтобы спасти этого человека. По-моему, в нынешнем состоянии больного гангрена опаснее тифа. Поэтому я считаю, что абсолютно необходимо вначале ликвидировать гангрену.
Врачи внимательно слушали ее. Они понимали, что время идет и каждая потерянная секунда может только ухудшить положение.
Одним словом, заключила главный врач госпиталя, будем оперировать! Руку нужно ампутировать у самого плеча, чтобы устранить опасность развития гангрены дальше. В дальнейшем, по мере того как место ампутации будет зарубцовываться, мы продолжим борьбу с тифом.
Смелость Иоаны изумила врачей. Даже скептически настроенный доктор Хараламб сдался. Никто из них не помнил аналогичного случая, и эта операция была для них равносильна попытке создать в собственной лаборатории человека. Воодушевленные как этим приглашением присутствовать при свершении чуда, так и страстностью главного врача, они все вместе с удвоенной ответственностью включились в работу, которую им предстояло проделать не только в ходе операции, но и главным образом после нее, до окончательного выздоровления больного.
Дерзнем? обратилась Иоана к Анкуце и Ульману. Или у вас есть какие-нибудь возражения? Тогда, прошу вас, выскажите их сейчас.
Дерзнем! с волнением в голосе ответил Анкуце. В поезде мне доводилось оперировать людей, причем тяжело раненных, с помощью перочинного ножа, наточенного о железную задвижку вагона. И эти раненые живы. Они здесь, в лагере.
На земле происходят явления, не подвластные объективным законам, добавил доктор Ульман. Отнести ли их к чудесам или к чему-то еще, я не знаю. Что касается меня, то это был бы первый человек, возможная смерть которого осталась бы на моей совести. Сами представляете, в положении военнопленного мне особенно не хотелось бы превращать операционный стол в эшафот. Однако дерзнем, фрау доктор!
Вообще ампутация одна из самых банальных операций. Сильное обезболивающее средство, скальпель, чтобы снять кожицу с руки, словно кожуру ошпаренного кипятком плода, ножницы, чтобы разрезать какие-то хрящики, несколько молоточков и пилка и вот конечность с глухим стуком падает на продолговатый поднос. Накладывается шов с помощью кетгута, чтобы рана зарубцевалась как можно ровнее, и человек лишен украшения, истинную цену которого он никогда себе не представлял.
Как правило, хирург и ассистенты бесстрастны и нейтральны при подобных операциях, несмотря на то что под масками их глаза блестят, а губы дрожат.
Но к этому итальянцу, младшему лейтенанту Лоренцо Марене, которого оперировали утром 11 января 1943 года, все шестеро врачей из Березовки отнеслись с особым чувством и были более внимательны, чем к кому-либо другому.
В отношении результатов операции никаких сомнений не возникало. Сомнения и вопросы касались лишь послеоперационных осложнений. И вот сюрпризы появились с десятым ударом гонга, возвещающего предельный срок. Спустя десять часов человек впал в коматозное состояние.
У Иоаны было такое чувство, будто у нее под ногами разверзается земля. Ей хотелось кричать, она была готова преградить собою дорогу дыханию смерти. Но ее губы остались сжатыми, и вся она будто окаменела, только глаза в смятении смотрели на сестру Фатиму, вестницу несчастья.
Иоана будто наяву увидела итальянского офицера, вытянувшегося на операционном столе. Она хорошо знала, что в памяти каждого из врачей запечатлелись черты его лица лихорадочный блеск карих глаз, слабая улыбка на посиневших губах, подрагивание подбородка, завиток рыжеватых волос, прилипших ко лбу, в то время как тело медленно отдавалось во власть летаргического сна. Она десятки раз повторяла его имя:
Лоренцо Марене Лоренцо Марене Лоренцо Марене
И на все это теперь опустилась серая пелена, сливающаяся с землей. Она возвела его на эшафот! Она подала знак опустить нож гильотины! Она подписала приговор!
Что она могла сделать теперь?
Иоана быстрым шагом направилась в палату, где до отправки в специальный госпиталь в Москву находился Гейнц Олерт и куда теперь поместили Лоренцо Марене.
Проходя через палаты, Иоана изо всех сил старалась держать себя в руках, но плечи ее дрожали, и, чтобы скрыть это от больных, между койками которых она проходила, Иоана сцепила руки под подбородком.
Однако это не помогло. Тревожные и вопросительные взгляды больных устремились к ней со всех сторон. Раньше при подобных обстоятельствах больные наблюдали грохот с силой закрываемых дверей, беготню встревоженных сестер с кислородными подушками, коробками со шприцами и аппаратами для переливания крови. На этот раз вместо этого они видели лишь главврача, спешащего в палату, где, как подозревали все, происходит что-то страшное.
Иоана остановилась посреди палаты, ожидая, когда ее догонит сестра Мухтарова.
Где остальные? Кто-нибудь есть там? Вы кому-нибудь сообщили? забросала она сестру вопросами.
Никого. Все ассистируют доктору Ульману.
Начали оперировать финна?
Да!
Они пошли дальше. Выходя из палаты, Иоана бросила Фатиме:
Любыми путями вытащи доктора Анкуце из операционной. Быстро!
Усевшись на ступеньках, ведущих на второй этаж, дремали, прислонившись к перилам, Штефан Корбу и Ион Паладе. Рядом стояли носилки, которые с некоторого времени стали единственным орудием их труда. Они или отдыхали, сломленные усталостью, или ожидали, словно могильщики, пока Лоренцо Марене испустит дух, трудно сказать.
Главный врач, проходя мимо них, поежилась, словно от холода, и содрогнулась всем телом, будто все вокруг свелось к этим двум людям со столь печальными функциями и к их страшным носилкам.
Иоане потребовались нечеловеческие усилия, чтобы открыть дверь в палату.
Возле койки Лоренцо Марене дежурил один из санитаров-немцев, но Иоана не обратила на него никакого внимания. Осторожно откинула одеяло, которым был накрыт больной. Все тела, которые она до сих пор осматривала на операционных столах, на госпитальных койках или просто на кушетках для осмотра больных, оставались для нее посторонними, безразличными и служили лишь связующим звеном между врачом и болезнью. Но на этот раз перед ней лежал человек, на которого она смотрела, как на родного. Ее не покидало чувство глубокой ответственности за его судьбу, которую она во что бы то ни стало хотела изменить.