Почему это я должен заболеть? перепуганно спросил Кайзер.
Чего только не случается на свете!
Я не заболею!
Можете заболеть!
Это угроза?
Вероятность из тысячи других вероятностей.
Или, может, скрытый способ приговорить кого-нибудь к смерти?
Открытый способ припереть вашу совесть к стенке.
Вы хотите поиграть со мной, как кошка с мышкой?
Я хочу знать, что вы намерены делать?
Предпочту белым днем пробраться через проволочные заграждения и подняться на стену. Думаю, ваши часовые целятся хорошо.
Комиссар печально улыбнулся:
Вы, оказывается, не лишены чувства юмора, господин Кайзер! Вы же так дорожите жизнью, что никогда не осмелитесь покончить с собой А теперь посмотрим, что решили ваши коллеги!
Молдовяну казалось, что он их видит впервые. Молчание, неподвижность лиц все это не предвещало ничего хорошего. Он боялся и того, что они скажут сейчас. Молдовяну сожалел, что ввязался в бесполезный спор с одним-единственным человеком, так легкомысленно обойдя вниманием остальных. И трудно было предположить, как бы ни старались переводчики передать все до малейшей подробности, что его спор с Кайзером мог бы изменить их решение.
Теперь же было труднее повернуть ход беседы в свою пользу. Все внимание комиссара было сосредоточено на врачах, но он уже думал о том, что скажет Девяткину, когда будет докладывать о провале своей попытки.
Поэтому он даже удивился, услышав, как финн Эмил Юсита тихо, но значительно произнес:
Прошу вас считать меня вашим сотрудником.
За ним последовал доктор Отто Фридрих Ульман:
Поведение моего уважаемого коллеги доктора Кайзера меня огорчило Это все.
Венгр Михай Тот сохранял на лице прежнее выражение ушедшего в себя католического священника. Его полные руки спокойно лежали на коленях.
Я врач! Я выполню свой долг, как врач, куда бы меня ни позвали, ровным тоном сказал он.
Последним высказался доктор Константин Хараламб:
Безусловно. Что мы еще торгуемся? Давайте приниматься за дело.
Комиссара изнутри обдало горячей волной. Он хотел было торжествующе бросить Кайзеру: «Доказательства излишни, Кайзер! Мы не нуждаемся в ваших услугах» но понял напыщенность таких слов и промолчал.
Доктор Кайзер вышел из помещения, не сказав больше ни слова. Такой же надменный и равнодушный, он прошел по коридору. За углом здания, между рядами колючей проволоки, которые теперь отделяли друг от друга казармы, он столкнулся лицом к лицу с майором Харитоном. Будто только теперь у доктора внутри сработал какой-то неведомый механизм, и ярость вырвалась наружу:
Сумасшедшие! Все подохнут! Подохнут, как крысы! Так и надо Так им и надо Понимаешь?
Своей тайной Харитон поделился с Сильвиу Андроне вскоре после того, как они прибыли в Березовку. Стояла ночь. Харитону не спалось. Он ворочался на постели, как на сковородке, и никак не мог заснуть. Он лежал в темноте с открытыми глазами, и темнота, казалось, жгла его. Вокруг него все спали, и Харитона разбирало зло на них. Он был лишен единственного средства против любых черных мыслей, против любых призраков, которые преследовали его по ночам. А в эту ночь призраки прошлого толпой обступили его.
Харитон не мог больше переносить кошмара. Он встал, подошел к койке Андроне и сильно потряс его.
Вставай, Андроне! Мне надо с тобой поговорить.
Ты что, свихнулся? Что случилось?
Через несколько минут, набросив на плечи шинели, они сидели перед печуркой, босые, в одном нижнем белье, по очереди затягиваясь одной и той же цигаркой. Так Сильвиу Андроне узнал тайну майора Харитона.
Харитон говорил, и горло его сжималось от волнения.
Да, дорогой! Был я тогда капитаном, и именно я был назначен королевским комиссаром на процессе Молдовяну. Главным обвинителем. Будто сейчас все вижу. Его принесли на носилках и поставили их перед скамьей подсудимых. Он пытался бежать во время допроса, прыгнул из окна третьего этажа и сломал себе ногу. Никакой провокации, как писали некоторые газеты, не было с нашей стороны, он действительно пытался бежать. Молдовяну не видел меня, да и чего ему смотреть на меня? И все же, без преувеличения, пока длилось чтение обвинительного акта, мне казалось, что он не спускал с меня глаз. Конечно, это просто самовнушение! Ведь он был главным среди подсудимых, и его касались все статьи обвинения. Я потребовал для него пожизненных каторжных работ, но ему дали лишь пять лет и один день
Некоторое время стояла тишина. Потом Андроне тихо, растерянным голосом проговорил:
Я не знал этих подробностей.
О процессе?
Обо всем: о процессе, о королевском комиссаре, о Молдовяну.
Правда, это было чистой случайностью. Меня срочно назначили вместо одного полковника, которого свалил сердечный приступ. Может, на самом деле, кто его знает, он уклонился от этого дела по трусости, и несчастье пало на мою голову. Это был первый и последний процесс, на котором я выступал как обвинитель.
И как раз против коммунистов.
К несчастью, да!
А почему ты мне ни разу об этом не говорил?
Да я и сам забыл совсем. Только уже здесь, когда узнал, кто будет политическим комиссаром у румын, вдруг вспомнил. Меня словно по башке ударили.
С опозданием в десять лет.
Невеселая история, верно?
Они сидели недвижимо на чурбаках, не глядя друг на друга, уставившись на огонь в печурке. Через некоторое время Андроне глухо спросил:
И теперь ты боишься, что он признает тебя?
Конечно! с дрожью в голосе ответил Харитон. Что делать?
Беги, пока есть время. Другого выхода нет. А пока прячься. Избегай встреч с ним. Вызовись, например, работать в госпитале. Там нужны санитары, там участок его жены, а сам он не вмешивается в ее дела. Веди себя тише воды, ниже травы, чтобы тебя никто не замечал. Об остальном позабочусь я.
А фамилия?
О! Сколько Харитонов среди румын? Кто-нибудь еще здесь знает, что в тридцать третьем ты выступал обвинителем на процессах против коммунистов?
Никто!
Ты думаешь, Молдовяну в его тогдашнем состоянии, больной, перепуганный до смерти в душе, запомнил фамилию главного обвинителя?
Думаю, что нет!
Заверяю тебя, он даже мысли такой в голове не держит. Или, может, ты хочешь похвастаться этим?
Глупости говоришь!
Отлично. Значит, ты не тот Михай Харитон, а совсем другой человек. Аноним.
Если бы Харитон узнал, что его признание слышал еще один человек, Штефан Корбу, которого в ту ночь тоже мучила бессонница, майору не оставалось бы ничего другого, как повеситься. Но с этой стороны он мог быть спокоен. У Штефана Корбу эта тайна отложилась в голове, но вовсе не потрясла его. Он был слишком истерзан своими собственными горестями, чтобы обращать внимание на несчастье других. Он не только не стал со следующего дня смотреть в глаза Харитону с подозрительной настойчивостью и любопытством, но, кажется, даже забыл все, что ему довелось узнать в ту ночь.
Майора Харитона еще оберегали добрые духи. Но надолго ли?
Харитон подошел к младшему лейтенанту, оперся на балюстраду рядом с ним и дружески взял его за руку.
Так мы ни к чему не придем, вкрадчиво проговорил он. Уж очень мы связаны друг с другом.
Андроне примирительно улыбнулся ему и похлопал по руке в тряпичной перчатке.
То же самое и я хотел сказать. Мы связаны одной веревочкой.
Тогда зачем ты меня мучаешь?
Иногда нужно возвращать тебя к действительности.
Таким недружелюбным способом?
Лучше так, чем окольным путем, с элегантными манерами. И лучше я, чем Молдовяну.
Ты опять за свое?
Нет! Вспомни, что я тебе говорил перед зданием артиллерийского училища в Тамбове, когда мы думали, что нас ведут на допрос. Тогда я боялся Анкуце, теперь я боюсь их обоих. В тот день я впервые увидел, в какую пропасть толкает нас полковник Джурджа с его грубыми методами, какими он прививал нам веру в маршала и короля. А здесь ты нас туда же толкаешь, по стопам Джурджи. Я тогда убедил тебя произнести речь за столом и не ошибся, что это пойдет нам на пользу. Поэтому-то, когда мы прибыли в лагерь, только и говорили что о твоей речи, и это помогло тебе сблизиться с антифашистским движением. Здесь я просил тебя осторожно вести себя с доктором Анкуце, но ты показал свое лицо в самый неподходящий момент. Господи, как ты не можешь понять, что надо идти рядом с людьми комиссара, а не против них?! Почему ты сегодня вел себя с Анкуце не так, как мы договорились?