Уснула?
Только что.
У Веньки у самого с вечера кружилась головапростыл, видно, от проливного дождя. Но что поделаешь, это Варьке вон можно болетьона маленькая
Нехотя позавтракав холодными лепешками с молоком, он вышел в сенцы. Подобрал с пола сбрую, отправился в закуту выводить корову. Та на скрип двери повернула голову, уставилась на Веньку умными глазами.
Ну что глядишь, пойдем! Плужок тебя ждет. Ты теперь у нас и за кормилицу и за трактор
На улице за Венькой увязалась соседская собака с потешной кличкойЦурюк. Прилипло к ней это иноземное слово, когда еще в селе были оккупанты. А дело происходило так. Немцы не очень-то церемонились с населением: цапали, где что попадется и что могло мало-мальски сгодиться. Вот и в дом соседки как-то ввалились двое, позыркали глазищами по хате и один из них, заприметивший сохнувший после стирки пуховый платок, потянул его с веревки. Тут-то и метнулся из чулана настороженно и зло следивший за чужаками хозяйский пес. Второй гитлеровец только и успел крикнуть: «Цурюк!», а уже тот в мгновение ока располосовал первому брючину и добрался до ляжки. Завопив благим матом, немец рванул из хаты, волоча за собой разъяренную собаку. И лишь на крыльце каким-то образом сумел избавиться от нее, суматошно сорвав с шеи автомат и хряснув им четвероногого врага. Тот завизжал от боли и скрылся за амбаром, что и уберегло его от пули. Гитлеровцы-таки вернулись в хату, избили хозяйку и, кроме пухового платка, забрали еще валенки из печурки и банку соленых грибов с окошка.
А собаку с той поры так и стали зватьЦурюк да Цурюк. Та поначалу дыбила шерсть и рычала при звуке этого ненавистного слова, потом понемногу свыклась с позорной кличкой
Отломив половину лепешки и дав псу, Венька потянул за повод коровудеревянный валек на постромках загрохотал по дороге.
В поле уже были женщины-пахари и с нимиЛукерья Стребкова.
Вот вам и еще один пахарь, встретила с улыбкой Веньку бригадирка. А говорят, у нас мужиков нету!.. Или что случилось с матерью?
Да нет, Варька заболела. Всю ночь металасьжар у нее.
Чего же ты молчишь! вспылила Лукерья. Надо в город, за доктором съездить.
И ходко пошла в сторону села.
Венька с помощью напарницытетки Ульяны впряг коров в плужок и взялся за рукоятки. За лемехом потянулась свежая борозда. Нивесть откуда налетели черные, как чернозем, грачи и сноровисто заработали длинными носами.
Венька шел за плужком и думал невеселую думу. Вот и немца из Казачьего прогнали, а все трудно, и не скоро, наверно, полегчает. Может, когда картошка вырастет да хлеб поспеет? Но ведь их еще сажать, сеять надо!.. Когда-то они вырастут! А интересно, бывает ли, что похоронки ошибаются? Может, и к ним ошибочная пришла? И отец жив? Как это так: он был и уже никогда больше не вернется? Эх, хорошо бы ошиблась!..
Венька очень любил отца. Как сейчас помнит последний сенокос с ним в Хомутовском лесу. Понабирали тогда с собой всякой всячиныи ветчины, и пшена, и картошки на весь месяц ведь уезжали. Постой, где же это они тогда косили? В Климакином логу? Нет. В Правороти? Да на Острове, за кордоном, вот где. Помнится, он, Остров-то, еще не был засажен соснякомпросторище, а кругом орешнику полно, по осени мешками носили орехии выщелкнутые и в гранях.
Прежде всего сделали с отцом шалаш для сна. У двух молоденьких березок макушки пригнули, связали, а сверху наклали жердей с наклоном, а на нихтравы. Ох и жилище получилось! Днем жарища, от солнца не знаешь, куда деться, а в шалаше, как в погребе, холодок. Завалишься на мягкое, духовитое сенцо, ну, чем тебе не барин! Правда, валяться особо-то не приходилось: косить вставали до солнца и махали косами до тех пор, пока роса на траве не высыхала. На ладоняхмозоли, все суставы болят, ногистопудовые. Но зато идешь к шалашу такой гордый, что будто ты нивесть какое диво сотворил: вон сколько травы навалял! «Ну, а теперь будем кулеш варить», говорил отец. Он доставал ножик, точил его о монтачку и сам принимался чистить картошку, а его посылал хворост собирать и костер разводить. А кулеш получался! Одно объеденье! Ешь, ешь и все не наешься, только пузо пальцем щупаешьне лопнуло бы, как барабан! «Еще, Веня, сальца съешь», подсовывал отец смачные ломтики окорока. А тебе уж и не до сала, ни до чего, поскорей бы в шалаш нырнуть да на сено завалиться
Венька! Да ты куда глядишь, ослеп что ль! Плугом по траве елозишь! раздался громкий голос Ульяны. То-то, я чую, легко пошли! Задремал, что ль?
Да не-е, смущенно отозвался Венька и оглянулся: вместо борозды за ним тянулся тонкий, еле срезанный поверху, пластик земли. Ну и работничек!
Иди отдохни чуток, пытливо вглядываясь в лицо напарника, предложила Ульяна.
Да я еще не устал, теть Уль. Просто замечтался.
Ну гляди, коли так
И коровы снова поплелись, волоча за собой враз потяжелевший плужок
Федосья, радуясь, что девочка спитсон лучше любого лекарстваприбралась в хате, затопила печь, поставила вариться крапивные щи. Ну, ничего! Лукерья вон пообещала доктора привезти, бог даст, отдышит. Надо бы о летней одежонке для нее что-то подумать, совсем девчонка обносилась.
Федосья открыла сундук, порылась в тряпье и достала свой давнишний сарафан. Развернула его, посмотрела на светвроде бы еще ничего. Вот и сошью из него платьице.
И, взяв иголку с нитками и ножницы, села за стол, задумалась. Выдюжит ли мальчонка в такой-то недетской работе? В каждый след егои за дровами, и на огороде, и в поле Не рано ли впрягла? Ну ничего, только один денек попашет. Был бы дома сам, все бы шло своим чередом. Сам Да, муж у нее везде успевал: и огород, бывало, лошадью вспашет, лопатой ковыряться ей не дозволял. Хороший он у нее был, заботливый. Был Неужели навсегда все это ушло из ее жизни? Неужто вот так все время теперь и будет? И что это к ней судьба такая немилосердная? Только ведь и пожила какой-то десяток лет. А то всю жизнь какая-то невезучая. И сиротой рано осталасьотец спьяну в поле замерз, а мать все животом маялась-маялась да тоже долго не зажилась. Оставила их пятерых, мал-мала меньше, и онастаршая. Сама-то еще девчонка, ну что тамсемнадцать лет, а пришлось и кормить, и обстирывать ребятню. Хорошо еще, братишка Сергунькаон на три годочка млажепомогал по дому. Так и тянула изо всех жил И сейчас вотраз и на тебевдова да еще с двумя на руках. Но куда ж деваться, у других-то тоже не мед, надо жить, ребят поднимать, фронту подсоблять
Тяжелые думы прервал нетерпеливый стук в окно. Федосья аж вздрогнула. Отложила работу, бросила взгляд на Варькуспит! и вышла на крыльцо.
Новость-то слышала? затараторила соседка. Григорий Веденеев пришел из госпиталя, пораненыйодной ноги вот по это самое нету. Гляжу в окошко, прыгает кто-то по проулку на костылях. Выскочила, а это он, Гришка. Постарел как! Бородища, как у Веденея.
Хоть такой да пришел, посмурнев, отозвалась Федосья.
Соседка помчалась с новостью к другим, а Федосья повернулась и пошла в хату. Достала зачем-то из-за иконы похоронку и, глядя на успевшую уже пожелтеть четвертушку казенной бумаги, горько заплакала
Пахари довершили оставшийся клин к полуднюдружно подналегли!
Лукерья наказала, как кончим здесь, переезжать вон туда, сказала Настенка Богданова и ткнула кнутовищем в сторону Малого верха.
А может, пообедаем сперва? Передохнем часок и поедем, предложила Домнуха.
Это наша воля, как сами решим, так и будет, согласилась Настенка.
Отпрягли коров и пустили попастись, благо, рядом оказалась лощина. Она была устлана желтым, словно войлочным, ковром слежавшейся прошлогодней травы. Кое-где виднелись зеленые проплешины: молодая растительность набирала силу.
Расстелили жакетки, сели на траву, развязали мешочки и стали есть прихваченную с собой снедь. Не щедр был их стол: несколько яиц, бутылки с молоком да черные лепешки из гнилых картох. Но и их ели с аппетитом наработались, наломались с плужками
Цурюк вертелся тут же, подхватывая бросаемый щипок лепешки. Венька быстрее всех управился с едой и сидел, томясь от безделья.
Беги, что ль, поиграй с Цурюком, а мы вздремнем полчасика, сказала Ульяна. А то он, обормот, будет тут носиться, глаз закрыть не даст.