Мишка с интересом уставился на командира.
Немца мы, как видишь, потихонечку погнали и, думаю, что бесповоротно. И рисковать тобой мы больше не можем, не имеем права Так что тебе надо, очень надо ехать домой, помогать колхозникамим сейчас тяжело. Сам понимаешь, фронту нужно много хлеба. Считай это боевым заданием!..
У Мишки на глаза навернулись слезы. Все ожидал он услышать от командира, только не это. Выходит, он больше не нужен, лишний?..
Рядовой Богданов, не раскисать! строго сказал командир и тут же привлек к себе Мишку:Я, брат, тебя хорошо понимаю. И нам жалко с тобой расставаться, Миша. Но пойми и ты: дети на войнеэто противоестественно, как противоестественна сама война Ну, а теперь вытри слезы, они не к лицу мужчинам.
Мишка, с трудом подавив желание разрыдаться, встал по стойке «смирно»:
Разрешите идти?
Иди А за службу в разведке объявляю тебе солдатскую благодарность!..
Мишка от волнения не смог ничего ответить, повернулся и выбежал из штаба. Он шел в разведвзвод, а из головы не выходили слова командира:
«Считай это боевым заданием!..» А может, и прав командир? В селе и в самом деле сейчас трудно, одни женщины и в поле и на ферме. Он на минуту представил родное село, дружков своих, мать, наверное, на части разрывающуюсяодна ведь: и огород на ней и в колхозе дел невпроворот. Да еще землянка недостроена Ну что ж, ладно, придется ехать, повоевал и хватит.
В разведвзводе по-разному отнеслись к неожиданной новости: одни поддерживали командира полка«нечего мальца под пули посылать», другие расценили командирское решение явной несправедливостью. Но приказы, известное дело, не обсуждаются и вскоре все поутихли, стали собирать Мишку к отъезду. Набили вещмешок хлебом, консервами и сахаром. А Гнат Байдебура отстегнул от ремня «финку» с наборной рукояткой и протянул ее своему другу:
Держи, Миша, вспоминай Гната, що любыв тебе як свою дытыну
Через час Мишка уже стоял на большаке и «голосовал» идущим в сторону Ельца машинам. Ему повезло: вскоре «студебеккер», едущий с каким-то грузом, остановился. Водитель, пожилой, плотный солдат, открыл дверцу кабины и, высунувшись из нее, кивнул головой, приглашая садиться рядом. Мишка вспрыгнул на подножку и юркнул в кабину.
Отвоевался что ль? поинтересовался шофер.
Да, домой еду. Казачье тут недалеко, под Ельцом.
Это хорошо, домой А мне вот в свой дом ни за что не попасть. Под немцем он, в Белоруссии. Не знаю, живы ли кто дома-то
Небось, живы сказал Мишка, жалея солдата.
Тебя-то зачем понесло в такое пекло? спросил, помолчав с минуту, солдат.
Как зачем! Воевать. Все ж воюют
Это ты верно говоришь: нынче все воююти старики, и дети Я ведь сам был по чистой, мне уж за шестьдесят, а вот не усиделвоюю тоже. Не сразу, правда, пошел. Когда к нам на Могилевщину немцы привалили, я еще дома был. На другой же день собрали они нас, стариков, и сказали, что будем все до одного расстреляны, если завтра же не поедем оборону им строить. Погнали они нас к передовой. Она проходила в аккурат за соседним селом. Там дали нам в руки лопаты и заставили рыть ходы сообщения. Троих с автоматами стеречь нас приставили. Улучили мы момент, напали на тех приставленных и угрохали их лопатами. Лес-то мы окрестный хорошо знаем, ну и подались прямехонько в сторону наших. Все как один пришли, без жертв. «Давайте, говорим, оружие, хотим воевать». Я до войны-то в колхозе шоферил на полуторке. И тут на машину сразу же посадили, видишь вот, на американскую
Так, за разговорами да воспоминаниями незаметно доехали до Казачьего. Как и в прошлый раз, Мишка сошел с машины у моста через Воргол. Не заметил, как добрался до своего огорода. Перелез через плетень и пошел по стежке к пепелищу, где была теперь недостроенная землянка. Матери не застал и пошел по проулку.
Увидел стоящую на пороге своей хаты Коновалиху. Она совсем постарела: похоронка на сына вконец подкосила старую женщину.
О! Да это никак ты, Мишутка! Вот Настёнка-то обрадуется! вглядевшись слезящимися глазами в подошедшего, запричитала Коновалиха.
Я, бабушка, я, топтался возле порога Мишка, не зная, что сказать старушке. А где мама?
На конном дворе она, дитятко, где же ей быть. Да ты зайди в хату, подожди малость, она придет.
Вечером в доме тетки Феклы, где все еще жила Мишкина мать, было празднично. Настенка, надев по случаю приезда сына новую, василькового цвета, кофту, суетилась у стола, устанавливала немудреную снедь.
Мишка сидел на конике рядом с незрячим Семкой, и душа у него сладко млела от такого, давно не испытываемого домашнего уюта. Если на минуту забыть, что ты не в чужом доме и представить, что отец не на войне, а вот-вот появится на пороге, высокий и улыбчивый, с русым, нависшим на лоб, чубом, то словно бы и не было ни разлук, ни горя, и войны нет, а сидят они, как в доброе мирное время, за будничным застольем
Миш, а эти медали у тебя насовсем? спросил Семка друга, нащупав и теребя на его гимнастерке награды.
Насовсем, Сема. Сам Калинин указ об этих медалях подписывал. Понял?
Прямо про тебя указ?
Про меня! А что?
Это тебя сам Калинин знает?
Выходит, знает.
Вот это да-а!..
Миш! помолчав с минуту, обратился он снова к другу. А интересно, если бы нас, ну помнишь, тогда взяли на фронт, и у меня была бы сейчас медаль?
Была бы непременно. Ты ведь, я знаю, не трус.
Семка умолк и надолго.
Мишкина мать и тетка Фекла закончили, наконец, приготовления и тоже сели за стол.
За приезд-то не грешно бы и чарочку поднять! улыбнулась тетка Фекла. Ну, мы уж потом, когда все вернутся, наверстаем.
Ох, вернутся ли только все-то! подала голос Мишкина мать. Ну, ешьте, ребятки! Ешь, Мишенька, наверное, соскучился по домашнему: все из котелка да наскорях. Не наедался, небось?
Когда как, мама. Всякое там бывало
Минут пять ели молча, каждый думал о чем-то своем.
Мам! Я хочу завтра в лес с Венькой сходить, бревна напилить для землянки.
Гляди сам, сынок может, погодил бы денек-другой, отдохнул немного.
Нет, мам, пойдем.
Мишка давно уже не был в Хомутовском лесу и сейчас с Венькой приближался к опушке, волнуясь перед встречей со старым другом детства.
Здравствуй, лес! Ты тоже участвовал в войне с захватчикамивон как поредели твои ряды! Ты носишь снарядные осколки и вражеские пули в своем теле. Не скоро залечишь раны, не скоро восполнишь понесенные жертвымного потребуется времени. Но ты полон мужества и жажды к жизни и осилишь беду. Когда-нибудь люди, придя сюда, и не узнают о твоих былых ранах, время зарубцует шрамы, сровняет с землей траншеи на твоих полянах и просеках. Но мы-то знаем, каких сил и мук стоила тебе свобода. И никогда не забудем!..
А дорога от опушки уводила ребят в глубь весеннего леса, наполненного звонкой птичьей перекличкой.
Часть третья
Глава первая
ИСЦЕЛЁННОЕ ПОЛЕ
Фронт откатился от Казачьего более чем на сотню верст, угрожающе погромыхивая по утрам. С наступлением тепла поля быстро подсыхали. Яркое солнце парило. Чубарская бригада готовилась выезжать в поле.
Бригадирка Лукерья Стребкова, осунувшаяся не столько от недоедания, сколько от мучительных дум о посевнойкому и на чем пахать землю? ходила пасмурная, как тень, от двора к двору: подсчитывала, сколько наберется в бригаде пахарей и тягла. «У Домнухи Гороховой сохранилась коровенка, у Лобынцевых да у Багровых Свою еще впрягу, вот уже четырепо две на плужок. С семенами, сказали, райцентр поможет. Будем пахать. Целы ли только плужки?..»размышляла Лукерья, шагая по стежке к кузнице, чернеющей на выгоне обгоревшими стропилами.
Подойдя к кузнице, она, к своему удивлению, увидела деда Веденея. Тот немецкой штыковой лопатой выколупывал из слежавшейся кучи навоза борону. Треух сбился на бок, на морщинистых впалых щеках дрожали капли пота. Увлеченный работой, он не заметил подошедшую бригадирку. От ее здоровканья вздрогнул, с трудом распрямил спину.
Здравствуй, Луша! отозвался. Ишь как подкралась, я и не услышал. Э-хе-хе! Стар стал Инвентарь, стало быть, добываю, днями понадобится. Как ты думаешь? А?