Мы находились в гуще вражеских регулярных армий, хорошо вооруженных и обеспеченных, и нам приходилось действовать в очень сложных и трудных условиях.
Гитлеровцы предпринимали все, чтобы разделаться с нами. Поэтому мы прибегали к широкому маневру, взаимной выручке и внезапным, ошеломляющим ударам по объектам фашистов. Форсированные марши и многокилометровые броски были нам не в диковину.
Мысль, что так нужно для дела, для победы, поддерживала наши силы, когда казалось, что их уже не оставалось.
Если требовала необходимость и обстановка, с ходу кидались в бой, в лютой ненависти к врагу. А потом снова марш и снова бой в другом, противоположном для противника месте. И ничто не могло нас остановить: ни пурга, ни мороз, ни весенняя распутица.
Весна, не считаясь ни с чьими планами и стратегиями, широким фронтом шагала по земле. Под лучами солнца снежные стенки траншей оседали. На дне появились лужи. Нельзя было ни встать, ни сесть. Сядешь - вымокнешь, приподнимешься - стреляют Приспосабливали для сидений амуницию, брошенную немцами при бегстве из траншей: шинели, каски, противогазы.
Звонкая капель, перекликаясь, с журчанием ручьев, тревожила душу неизъяснимой тревогой. Весна раскрыла тайны зимы. Все, что раньше было скрыто от глаз под снегом, оттаивало и обнажалось во всей своей неприглядности: трупы, воронки от мин и бомб, черные пожарища на месте бывших домов. Среди этого хаоса, разрушения и смерти весна и все живое деятельно готовились к созиданию, согласно извечному и нерушимому закону матери-природы. Хоть и не было мира под солнцем, весна оставалась весной. Солнце, яркое и теплое, не скупясь на ласку, грело щеки, припекало спину. Звенели голоса оживших синиц, запах разогретой хвои волнами доносило до нас из леса.
С какой грустью вспоминали мы погибших друзей! Весна была уже не для них. Гнев и ярость поднимались во мне с удвоенной силой. В одну из таких минут взял я в руки «дегтяря» и начал бить по вражеской передовой длинными очередями. Это было что-то безотчетное, неосознанное и неподвластное воле. То ли в отместку, то ли просто так фашисты обрушили на наш «блиндаж» настоящий шквал минометного огня. Черно-серая завеса из снега и земли скрыла от нас и солнце, и небо, и лес.
Рядом со стенкой рвануло, что-то тяжелое обрушилось на меня, и все исчезло.
Первое, что увидел, когда пришел в себя, было злое лицо Виктора. Стоя на коленях, он ругался, сбрасывая с меня лопаткой снег. Взрывов не было слышно. Я сделал усилие приподняться, но ноги были плотно придавлены отвалившейся массой снега. Как я понял, на меня обвалилась стенка «блиндажа».
- Раздышался, Аника-воин,- сердито сказал Витя, заметив мою попытку подняться. - Прыткий уж больно!.. Я тебе-по-хорошему хочу сказать: уймись, не то беду накличешь на мою и свою голову. Вот доложу ротному, он тебе покажет
Что должен был показать мне ротный, Виктор не успел досказать Снова завыли мины и забухали взрывы. В порыве признательности и доброго чувства к другу, последнему из нашей когорты, я сказал:
- Витя, не могу я! Не могу дождаться, когда уйдем отсюда! Они все время стоят передо мной
- Наверное, уже скоро, - обнадежил он меня уже с теплой ноткой в голосе.
В конце декады наш батальон (числом не больше, роты) ночью оставил Дубровку. Отход наш прикрывали партизаны из отряда Жабо. Двое суток без маковой росинки во рту шли по лесу. Куда и зачем, я не имел понятия. Солдату об этом знать было не положено. Но кое-что о замыслах командования до нас дошло. Мы двигались к линии фронта. Все думали: на прорыв!
На коротком привале поделился своими мыслями с Витей.
- Честно говоря, нелегко будет, даже если нам помогут с той стороны. Измотались мы здорово. Видишь, какое месиво вокруг: снег, вода, вода и снег
В этом он был прав. Очень тяжело всем приходилось. Силы были на пределе, и непонятно, откуда они у нас еще брались. Война в тылу - нелегкое занятие.
Запоздавшая весна брала свое. Тропинка, которую проделывали впереди идущие, вскоре же заполнялась, водой. Шли, стараясь не зачерпнуть за голенища сапог (их нам два дня назад доставили с Большой земли). Приходилось совсем плохо, если на пути попадались низины и ложбины. Бурные вешние воды текли по ним и несли хворост, поленья дров и целые бревна. Шли и мы в этом потоке не по одной сотне метров. Вода доходила до пояса и выше, сжимая тело холодным обручем. Выйдя из очередной ложбины или низины, выливали воду из сапог и шли дальше. Вид у всех был ужасный. Прокопченные до черноты, в прожженных куртках, увешанные оружием, мы походили больше на лесные привидения, чем на десантников.
Шагая вместе со всеми, я нес на плече пулемет. Тихо плескалась под ногами вода. По лесным полянам, мимо берез и сосен, змеилась водяная дорожка. Что-то теплое и липкое обнимало сознание мягкой скорлупой забытья. Мне начинало казаться, что иду я вовсе не по раскисшему снегу, а по звонкому прозрачному ручью деревенского оврага: посвистывают кулички, летают, вода леденит ноги, а я иду и иду. Устал, и идти дальше нет сил
- Мишка, держись, не падай! - сквозь дрему донесся до меня голос Виктора. Он поддерживал меня за руку.
- Гляжу, повалился, еле успел поддержать. Уснул, что ли?
- Уснул, - через силу ворочая языком, проговорил я и снова шел вперед, не чувствуя окоченевших от холода ног.
Потом опять все уплыло, и снова я перестал ощущать окружающий мир. Исчезли шедшие впереди десантники, деревья.
Мы несли мины для тяжелого батальонного миномета, перевязанные попарно парашютными стропами. Каждая мина весом в несколько килограммов. Они, как огромные груши, висели перед глазами, на спине идущего впереди товарища. И тоже исчезли.
Одна за другой появлялись и исчезали перед глазами виденные когда-то, давно и недавно, картины.
Масленица в деревне.
Светит в небе луна в ореоле огромного круга, горят снопы соломы, гремят ружья
Шумно и весело. Подражая взрослым, мы - человек шесть мальчишек - собрались днем в гости к своему сверстнику Леке, который жил через улицу. Его отец, по прозвищу Кавляга, был первейшим шутником и балагуром на все село. Дверь нам отворила бабушка Большуха, мудрая и добрая старуха. Лека сидел за столом и ел блины с сытой на меду. Подобревший от первача Кавляга сидел тут же, на скамейке, блаженно улыбаясь. Увидев нас, заулыбался еще шире.
- Парнишки, садитесь за стол, блины будем есть! Марфа, ставь еще сыты и блинов! - расщедрился он.
- Сейчас принесу, Аркадий Федорович! - ответила та.
Сняв только шапки, мы прямо в пальто тесно уселись за стол. Появилась тетка Марфа с горой блинов и блюдом сыты. Наша братия все съела за минуту. Сидим, вертим ложки в руках, облизывая, ждем еще. Кавляга как-то загадочно и хитро посмотрел на нас и спрашивает елейным голоском: «Наелись ли, дорогие гости?»
- Нет! - раздалось наше дружное в ответ.
- Хорошо, посидите! Сейчас еще угощу.
Пошел зачем-то в сени, оставив дверь открытой. Вернулся .быстро, с ременными вожжами в руках. Мы, как увидели вожжи, проворненько выскочили из-за стола - и к двери. На пороге кто-то растянулся. Получилась куча мала. Потирая синяки и шишки, унося ноги, выскочили на улицу, оглядываясь на сени Споткнувшись, я падаю в снег. Что-то больно ударяет меня по спине
Открываю глаза. Лежу на краю тропинки. Ноги и приклад пулемета купаются в воде, вещмешок съехал на бок, а возле головы, вдавившись в снег,- хвосты мин с ажурным оперением. На взрывателях не было предохранительных колпачков. Потерялись они, видимо, еще при выгрузке из самолетов. Мины могли бы от удара взорваться.
- Опять уснул, - незлобно ворчал Витя, стоя возле меня.
С его помощью молча поднялся сначала на четвереньки, а потом на ноги.
Всем было тяжело, но ни одной жалобы, ни одного упрека не слышали от нас командиры, делившие с нами все трудности и лишения.
На исходе вторых суток услышали треск пулеметов, стрекот автоматов, а в промежутках - разнобойные винтовочные выстрелы. Высланная вперед разведка доложила: «В километре отсюда ведут бои с фашистами за деревню Буду десантники восьмой бригады». Командир батальона Смирнов приказал приготовиться к бою и осторожно двигаться к деревне.
Освободившись от мин, мы вышли к крайним избам. От ближайшей к лесу поднимался дым, но огня не было видно. Как в кинокадре, перед нами промелькнули три фрица в касках и исчезли, заскочив за угол. Когда мы добежали до избы, фрицев и след простыл.