Там я прослушиваю краткую лекцию о том, как происходит торговля скотом на Mercado de Liniers, и рассматриваю бланки, которые должен заполнить продавец: номер загона, количество животных, породыnorcilla, vacilla, tornero, разные цены, зависящие от качества, процента жира и структуры мяса. Хозяин пересказывает мне довольно бурную историю рынка, отдающую Диким Западом, повествует о недобросовестных поставщиках и жуликах-посредниках. Сам он, как выясняется, тоже посредник, но не жулик. Напротив, он очень гордится своим добрым именем. Сантьяго хлопает его по спине и улыбается: «Я покупаю мясо только у него. Он лучший!»
Снаружи доносится звон колокола; он означает, что нам пора надевать куртки и выходить на улицу. Солнце уже стоит высоко и обещает ясный день. Мы опять забираемся на подвесные мостки, огибающие по периметру каждый загон. Внизу собралась небольшая толпа, сплошь состоящая из мужчин; похоже, сегодня я здесь единственная женщина. Они следуют гуськом за человеком с мегафоном в одной руке и небольшим черным молоточком в другой. За его спиной маячит другой служащий рынка с блокнотом и ручкой.
Перед каждым загоном человек с мегафоном останавливается, дважды ударяет молотком по железному поручню и начинает выкрикивать цифры на испанском: «Ocho cinco, ocho cinco, nueve? Nueve, nueve cinco? Diez?» Мужчины что-то негромко говорят, поднимая руки, чтобы привлечь его внимание. Когда ставки заканчиваются, аукционист еще раз ударяет молотком по поручню и объявляет: «Diez». Второй парень что-то чиркает в блокноте, и вся компания переходит к следующему загону. Эта процедура занимает не больше тридцати секунд, и слава богу, потому что скота здесь немерено. Покупатель, назвавший самую высокую цену, делает знак одному из своих gauchos, тот берет в руки клеймо, макает его в прикрученное к ограде ведро с белой краской и метит каждое купленное животное. Потом всех их выгоняют в проход и гонят в другой конец рынка, где грузят в специальные фургоны. На несколько минут тишина нарушается топотом копыт и криками gauchos, после чего аукцион так же чинно продолжается.
Большинство покупателей изучают животных сверху, с мостков, но некоторые предпочитают находиться внизу, среди gauchos и быков. Сантьяго указывает мне на внушительного, красивого старика верхом на прекрасной гнедой лошади; на нем черный берет и шерстяное пончо, на кончике носа сидят очки, а на шее висит мобильный телефон. «Видишь? спрашивает он шепотом, чтобы не мешать ходу аукциона. Это закупщик самой крупной в Аргентине сети магазинов. Здесь он вроде как старший. Когда он замечает то, что ему нравится, звонит, и вон тот парень делает за него ставку».
Я не понимаю почти ничего из того, что говорится в ходе аукциона, а потому развлекаюсь тем, что рассматриваю бычков. Все они такие славные. Очень славные. Они поднимают на нас большие влажные глаза и моргают с очаровательным простодушием. И я уже не в первый раз обещаю себе, что когда-нибудь спасу одну корову: выкуплю и до самой ее смерти буду кормить морковкой, или что они там любят больше всего? Хотя, наверное, в подобной обстановке такая сентиментальность не очень уместна.
К десяти часам аукцион заканчивается.
Ну вот, теперь очередь боен. Их тут в округе штук тридцать. Работают они до четырех, так что к половине пятого все эти животные будут уже убиты и разрублены на части.
Ни фига себе, вот это темпы!
Всего за шесть часов десять тысяч животных должны загнать в грузовики, развезти по бойням, забить и разделать. Я за это время, возможно, успела бы срезать мякоть с шести лопаток, да и то потом мне понадобился бы серьезный анальгетик.
Выйдя с рынка, мы пешком идем по району Меркадо. Широкие пыльные улицы, небольшие фабрики, грузовые фуры. Carnicerias с кислыми запахами и затоптанным линолеумом на полуздесь торгуют дешевым мясом для бедняков. Мимо нас то и дело проезжают самосвалы, с верхом нагруженные белыми вычищенными костями. Солнце наконец-то сумело прогреть воздух. Сантьяго ведет меня в salumeria, коптильню, которая принадлежит его знакомым.
Salumeria производит на меня неизгладимое впечатление. Джош с его любовью к мясу и большим, устрашающего вида механизмам вообще свихнулся бы здесь от восторга. Длинный пустой коридор с массой дверей, за каждой из которых открывается полутемная комната, пропахшая пьянящим ароматом копченого мяса, с высокими шестиметровыми потолками и чем-то вроде строительных лесов, на которых висят тысячи вялящихся колбас. В соседней комнате сверху свисают свиные окороказдесь готовят прошутто. Мужчины в белой форме с помощью здорового механизма наполняют свиные мочевые пузыри мелко перемолотым фаршем: готовят «болонью». Налюбовавшись на все это, мы заходим в кабинет к владельцу коптильни, который угощает нас восьмью видами колбас: перочинным ножом отрезает от каждой по несколько кусочков и раскладывает их на мятом бумажном пакете.
Когда подходит время ланча, Сантьяго приглашает меня в свое любимое заведение: «Parrilla de tos Corralles». Там шумно и многолюдно. По предложению Сантьяго мы заказываем каждый по порции говяжьих ребрышек, приготовленную на гриле зобную железу, салат из белой фасоли, бутылку вина и два кофе. Все это изумительно вкусно и обходится нам в двадцать семь долларов на двоих. Вино вполне приличное, еда простая и питательная, а вот застольная беседа, к сожалению, идет не слишком оживленно. Языковые трудности. Я опять пытаюсь изображать Американскую Даму, но Сантьяго не реагирует на мое кокетство так, как мне хотелось бы. Может, оно и к лучшему. Когда-нибудь эта Дама доведет меня до беды. Один раз так уже едва не случилось, но, слава богу, она умеет ловко выпутываться из возможных неприятностей.
Ах, черт! Американская Дама капризничаете манере Розалинды Рассел.
Толстый, седовласый и добродушный бразильский джентльмен куда пьянее, чем она. Американская Дама без труда может перепить мужчину, который весит в два раза больше нее самой. Он в изнеможении прислоняется к дверям, ведущим в ее прелестную квартирку: бразильцу явно не терпится попасть внутрь, а потом пробраться и в трусики хозяйки. Американская Дама перестает рыться в сумочке и поворачивается к нему с самой пленительной улыбкой:
Я только что вспомнила, что хотела купить сигареты. Не знаете, где их можно достать ночью? «Мальборо лайтс»?
Она несколько раз беспомощно хлопает ресницами, и, разумеется, джентльмен не в силах устоять.
Я куплю вам сигареты. «Мальборо», радостно улыбается он.
Ох, право, мне так неудобно вас затруднять Ну хорошо, спасибо. Американская Дама опять роется в сумочке, вытаскивает кошелек и собирается дать ему несколько песо. Сколько они здесь стоят?
Джентльмен протестующе вскидывает руки:
Вы хотите обидеть меня? Я сейчас же вернусь с сигаретами.
Огромное вам спасибо! Просияв еще раз, женщина наклоняется, целует его в мохнатую щеку и игриво машет ручкой:Тогда я не прощаюсь!
Он, спотыкаясь, бредет вниз по ступенькам, а Американская Дама отпирает дверь, заходит в свою уютную студию, валится на одну из двух односпальных кроватей и, к счастью, тут же засыпает. К счастью, потому что, хотя она с удовольствием кокетничала весь вечер с этим человеком, по возрасту годящимся ей в отцы, позволила ему накормить себя хорошим обедом в ресторане, напоить и даже немного полапать, дальше заходить она ни в коем случае не собиралась.
На следующее утро у себя на подоконнике Американская Дама находит пачку «Мальборо лайте» и зажигалку Смущенно улыбаясь, она открывает окно, закуривает и, выдыхая дым на улицу, слушает, как внизу по-испански кричат дети, играющие на школьном дворе.
Но сегодня, судя по всему, Американской Даме не светит даже такое приключение, если только она не попытается взять Сантьяго силой.
Вместо этого мы с ним выпиваем по чашке кофе и отправляемся на предприятие, где происходит обработка тушпоследний пункт нашей сегодняшней программы. Там, стоя у холодной кафельной стены, мы наблюдаем за тем, как полдюжины аргентинских мясников разделывают бесконечные ряды говяжьих полутуш.
Работа мясника везде одинаковая. Те же запахи, тот же вид, та же логика и тот же тип мужчин. Конечно, чем-то эти местные ребята отличаются: они работают на большом промышленном предприятии, они быстро двигаются и не останавливаются, чтобы поболтать и пошутить. У них нет на это времени. Но все-таки что-то очень знакомое подмечаю я в тех улыбках, с которыми они иногда оглядываются на меня, не то чтобы радуясь моему присутствию, но добродушно смиряясь с ним, и в том, как двигаются их плечи, когда они разрубают кости. Я узнала бы их где угодно.