- Достается вам, ребята? - спокойно произнес Чумаченко. - Он взял автомат, приблизился к амбразуре и открыл огонь. - А, сволочи!.. - выругался и пустил длинную очередь. - Знайте русских. На всю жизнь запомните нас. Вот так!.. Хорошо. За наших людей! Чтобы люди наши жили. А, бежите, гады!..
Чумаченко крошил врагов с азартом, самозабвенно. Но вот он и сам упал. Над ним склонился Ольшанский.
- Ты слышишь меня, Володя? - спросил он.
Чумаченко вдруг вытянулся, тяжело вздохнул и затих. Ольшанский стер рукавом навернувшиеся на глаза слезы, поднялся, постоял минуту не двигаясь, потом достал из кармана носовой платок, прикрыл им посеревшее лицо Чумаченко.
Враг стрелял по конторе из огнеметов. Горели стены, было невыносимо жарко. Моряки задыхались от едкого дыма, который заполнил помещение. Уже было много убитых и раненых.
Головлев почувствовал страшную тяжесть во всем теле. «Что со мной?» Пошатнулся, упал. Снова встал. Тонкая струйка крови потекла с виска на щеку
- Ольшанский! Волошко! - пытался он крикнуть. Словно в бреду, шагал и ничего не видел. «Держаться, держаться!» - шептал он.
Ольшанский и Хайрутдинов подхватили замполита и бережно положили в угол.
- Они отравляют нас удушливым дымом! - шептал Головлев. - Кто это кричит? Каким дымом? Стоять. Стоять насмерть!
Осколок снаряда сразил Григория Волошко. Из командного состава остался один Ольшанский, и он едва держался на ногах и уже не мог подняться с первого на второй этаж. Но продолжал руководить боем. Теперь ему приходилось и подменять вышедших из строя пулеметчиков и автоматчиков, подбадривать раненых, воодушевлять находившихся в строю.
- Мало нас осталось, Кузьма, - сказал командир, наклонившись к Шпаку.
- Ничего, товарищ старший лейтенант, - Шпак посмотрел на побледневшее, осунувшееся лицо Ольшанского. - Прилягте к моему пулемету, а я помогу Удоду. Вон сколько гадов лезет на него.
- Иди, дорогой мой. Иди к нему.
Ольшанский нажал гашетку.
Скоро его сменил Николай Щербаков. Ольшанский задержался около тяжело раненного своего вестового Владимира Очаленко. Тот бредил, говорил что-то невнятное. Командир позвал вестового, но ответа не получил.
Ольшанский пошел к амбразурам. Там ждали его выбившиеся из сил люди. «Осталось продержаться недолго. Наверное, уже наши перешли в наступление».
- Держитесь! - кричал Ольшанский. - Победа будет за нами!
Бой продолжался. Отчаянно разил врагов из пулемета Кузьма Шпак. Люди изнемогали от удушливого дыма и неимоверной жары. А враг все бил и бил
НАШИ!
Мы отбили восемнадцатую атаку, ожидали нового натиска и боялись его. У нас кончился боезапас.
Во время одной из передышек между атаками в нашем сарае вдруг появился капитан Головлев. Это нас обрадовало и придало новые силы. Как он мог днем пробраться к нам, трудно представить. Замполита невозможно было узнать: грязный, из фуфайки торчали клочья ваты, шапка порвана.
- Как тут у вас, товарищи? - крикнул он.
- Лупим фашистов
Капитан рассказал о боевых делах группы Ольшанского. От него мы узнали о подвигах Валентина
Ходырева, Николая Скворцова, о том, что для установления связи с батальоном туда ушел Юрий Лисицын, что люди сражаются геройски. Головлев остался доволен нами. Ночью он обещал доставить нам патроны и гранаты.
- Ольшанский и все мы надеемся на вас, товарищи, - сказал он на прощание. - Ждать осталось недолго. Скоро Николаев будет освобожден. Держитесь, друзья!
После того как ушел Головлев, нам пришлось выдержать не одну яростную атаку. Всех нас беспокоило то, что к вечеру группа Ольшанского почему-то ослабила огонь, тогда как фашисты особенно беспощадно обстреливали контору из огнеметов и минометов
Старшина подозвал нас.
- Вот что, товарищи, - сказал он. - Надо проникнуть к Ольшанскому. Узнаем, как там у них дела, и свой боезапас пополним.
Пойти решил сам Бочкович. Сопровождать его вызвался Иван Дементьев.
Ночь стояла темная и холодная.
- Что передать нашим друзьям? - спросил Бочкович.
- Большой привет от всех нас, - сказал Хакимов.
- А от них несите боезапас, - добавил Павлов.
- Так и сделаем, - ответил старшина.
Тихо кругом. Идет дождь. Фашисты молчат. Почему-то у них даже прожектора выключены. Мы сидим у разрушенной двери, смотрим в темноту и думаем каждый о своем.
Ждем Бочковича и Дементьева. Идут. Совсем близко. В темноте мы их не видим. Но это они.
- Вернулись, - сказал Бочкович и тихо добавил: - Нет наших товарищей
Мы снимаем шапки. Я слышу, как стучит сердце.
- Проверить и доложить, сколько у кого патронов, - произнес старшина.
Я уже давно проверил: два патрона и две гранаты «Ф-1». У остальных - того меньше. Счастливее всех Дементьев. У него девять патронов и четыре гранаты.
- Что будем делать?
Некоторое время все молчали.
- Попробовать прорваться к Советской Армии и вместе с ней войти в Николаев, - предложил Павлов.
- А Куприянов, Медведев? Ведь они идти не могут, - возразил Иван Дементьев. - Оставаться!
- Согласен, - сказал Хакимов.
- Михаил прав, - Никита Гребенюк помедлил и добавил: - Другого выхода нет.
Все согласились.
Бочкович сказал:
- Кто за предложение Дементьева?
Поднялось семь рук.
- Ясно. Принято. Прошу отдыхать на своих боевых местах.
Никто не опал. Каждый думал. Ныли раны. Невыносимо хотелось пить. А еще больше - жить. Ведь я так мало видел, так мало сделал
Ночь тянулась бесконечно долго. Где-то слышалась стрельба, она была похожа на раскаты грома - то утихала, то начиналась снова. Может быть, наши перешли в наступление? Но стрельбу мы слышали и вчера
- Бегут! Уходят! - громко закричал Хакимов.
- Миша, тряхни головой, отгони сон и не пугай людей, - спокойно посоветовал Никита Гребенюк.
- Идите сюда! Поглядите! - не унимался Хакимов.
И мы все подтянулись к двери. Нет, мой боевой друг не бредил. В сероватой мути можно было хорошо рассмотреть движение фашистских солдат. Да и уханье артиллерии усилилось.
- Ура! Наши! - закричал Куприянов.
- Подожди радоваться, - остановил его Бочкович. - Надо сначала разобраться.
Но чего разбираться? Наши войска вели бой на окраинах Николаева. Это началось наступление советских войск, в результате которого должна быть освобождена Одесса и весь Крым. А наш десант явился своеобразным предвестником, первой ласточкой, возвестившей жителям Николаева о близком и радостном дне
Гитлеровцы удирали без оглядки. Артиллерийская канонада усилилась.
Мы обнимали друг друга, целовались.
В порту появились советские бойцы. Они бежали к конторе, к нашему сараю. Ни о чем нас не расспрашивали, а подхватывали на руки и, перешагивая через трупы, выносили на улицу.
Здоровый, чернявый боец поднял меня и, словно ребенка, посадил на плечи. Я взвыл, солдат перепугался:
- Что с тобой, морячок?
- Больно! Ранена - стиснув зубы, я назвал своим именем место, которое мучительно болело.
- Извини, дорогой.- Он опустил меня на землю, присел. - Устраивайся на спине. Вот так.
Я положил руки на его шею, и он поднялся.
Так же бережно несли Куприянова. Остальные шли сами.
- Эка вы намолотили их. Поди, штук до тысячи валяется, - говорил боец. - Да и мы им дали жару. Теперь побегут до самого Берлина
Вначале нас разместили в ближайшем домике, а потом перевезли в госпиталь. Нас всего десять. Пятеро - Кузьма Шпак, Николай Щербаков, Иван Удод, Алексей Куприянов и я - находились в тяжелом состоянии. Михаил Хакимов, Ефим Павлов, Иван Дементьев, Кирилл Бочкович и Никита Гребенюк хотя и ранены, но считались «ходячими».
Одиннадцатый Юрий Лисицын.
Где остальные? Что с ними?..
Пришел к нам командир батальона майор Кота-нов. Он рассказывал о своих боевых друзьях, о том, что всех нас представили к званию Героя Советского Союза
Погибших десантников хоронили на высоком берегу Ингула. Проводить героев в последний путь пришли жители только что освобожденного города и воины Советской Армии.
Я был .прикован к койке, не мог видеть эту печальную картину. Миша Хакимов ходил туда. Вернувшись, он сидел у моего изголовья и долго рассказывал. Мы все собрались вместе, вспоминали. Каждому хотелось сказать что-то хорошее об Ольшанском, Головлеве, Волошко, Корде, Чумаченко, о своих боевых друзьях.