Как ни мила наша кинозвезда Зара Леандер, не лучше ли этот весенний вечер провести в обществе натуральных звезд?
Согласен, ответил Рудин.
Они вышли на улицу и направились к центру города. Вечер был нежный, теплый, и, как по заказу, черное бархатное небо было густо усыпано звездами. На улицах ни души. Единственный звуккованые шаги патрулей, которые то и дело останавливали их, но, узнав, с кем имеют дело, щелкали каблуками и торопились уйти.
Эта наша бдительность мне надоела, рассмеялся Фогель после очередной встречи с патрулем. Идемте в городской парк, посидим, у меня там есть излюбленное местечко.
Вскоре они уже сидели на скамейке у пруда под высокой одинокой сосной, которая и без ветра все время поскрипывала.
Люблю слушать эту сосну, сказал Фогель. Она будто кряхтит от старости, но посмотрите, как еще сильна. Есть вот такие старики: переживут иных молодых, а кряхтят, кряхтят, чтобы все знали об их старости и уважали ее И без паузы спросил:Что вы скажете об этом фильме?
Что же тут скажешь? Плохо, очень плохо, не торопясь ответил Рудин. Создатели этой картины бродили в потемках и шли на свет, который они сами зажгли.
Я не совсем вас понял, сказал Фогель.
Фильм о Чайковскомэто фильм о России, продолжал Рудин. А она для авторов картиныпотемки. И чтобы выбраться из этих потемок, они обратились к дешевой сентиментальностиэто всегда действует; пошлая песенкатоже действует, неразделенная любовьтоже верный козырь. И, скажите, какое значение имеет для нас, слушающих его великую музыку, была счастливой или горькой его личная судьба?
Я тоже думал об этом, сказал Фогель. Между прочим, у меня дома есть несколько пластинок; его музыка потрясает своей чистотой, особенно Третья симфония. Когда я вижу здешние пейзажи, всегда слышу эту музыку. И о главном, ради чего он жил, авторы фильма умудрились не сказать ничего Фогель вдруг рассмеялся. Наша работа здесь в чем-то бывает похожа на этот фильм. Действуем мы в России, а главной ее специфики не учитываем или, честно говоря, не знаем ее.
Рудин промолчал.
Вы не обидитесь, если я задам вам один вопрос? спросил Фогель.
Рудин молча кивнул.
Вы пришли к нам по велению ума, совести, души или обстоятельств?
И то и другое, не раздумывая, ответил Рудин. Только обстоятельства были, пожалуй, всего лишь ускорителями главного процесса.
Вы все же немец, вам, наверное, трудно контактироваться с Андросовым?
Нет. Хотя вот он человек, которого привели к вам главным образом обстоятельства, но не только обстоятельства войны, но и его довоенной жизни, когда его обидели.
Да, да, я в курсе, сказал Фогель.
Мне кажется, Андросовочень надежная фигура.
А если обстоятельства изменятся, тогда как? быстро спросил Фогель.
Какие обстоятельства?
Ну ход войны?
Да что вы, господин Фогель! Назад ему все пути отрезаны. На той стороне его ждет только одно: расстрел или виселица.
Рудина насторожил последний вопрос Фогеля. Это, пожалуй, похоже на деловое прощупывание.
У вас есть семья? продолжал спрашивать Фогель.
Только отец, из-за него я и не женился.
Как это так?
Рудин рассмеялся.
Он ревновал меня ко всем моим девушкам, существующим и несуществующим. Когда я учился и потом, когда жил в Москве, каждое его письмо начиналось вопросом: не променял ли я на юбку его верную отцовскую любовь? Иногда, особенно в юности, мне эта его ревность казалась патологической, а потом я к ней привык и как-то примирился. Я нравился женщинам и без женитьбы и в конце концов сам пришел к мысли, что с женитьбой лучше подождать и подольше пожить, как говорится, в свое собственное удовольствие.
А у меня есть жена, задумчиво сказал Фогель. И разлука с ней меня тяготит.
Вот этого-то и я боялся.
Мы обвенчались в день, когда наши войска вступили во Францию, начал рассказывать Фогель. Спустя месяц я уже был в Париже. Она туда ко мне приезжала. Вы никогда не были в Париже?
Нет.
По-моему, самый прелестный город на Земле. Он создан для любви. Мы с Ренатой провели там незабываемое время. Тогда из Парижа все виделось иначе, даже дальнейший ход истории, даже Россия с ее грозной таинственностью. Мы с Ренатой решили тогда, что у нас будет ребенок и мы назовем его Адольфом. Но, увы, оказалось, что она не может рожать. Я не поверил своим врачам, показал ее французским. Они сказали то же самое. Вот так скоро пришло к нам первое горе
Фогель рассказывал все это с чисто немецкой сентиментальностью, в которой для него органически сливались и история Германии, и неспособность жены к деторождению, и их фанатическая любовь к Гитлеру, чьим именем они хотели назвать сына. Рудин слушал Фогеля с огромным интересом, потому что в его рассказе была не только эта извечная немецкая сентиментальность, в нем чувствовалось гораздо более важноенастроение слепого приверженца гитлеризма.
Вы сказали, первое горе. Потом случилось что-нибудь еще? сочувственно спросил Рудин.
Фогель вздохнул.
Потом случилась эта война.
Они помолчали.
А почему вы не вызовете жену сюда? Ведь это как будто разрешается? спросил Рудин.
Фогель развел руками:
Что вы, Крамер! Они же там представления не имеют, в каких собачьих условиях мы здесь живем. Сегодня я получил письмо. Жена просит меня не засиживаться допоздна в коктейль-барах, как я это делал в Париже. Фогель засмеялся. А на прошлой неделе она прислала мне французский экстракт для ванны, пишет, что он делает кожу бархатистой. Вы понимаете, Крамер, с какого неба Рената смотрит на нашу жизнь в здешних условиях? Она выросла в семье, где царит убеждение, что первый утренний кофе должен быть подан в постель.
Она из богатой семьи?
Да. Очень. Когда я женился, товарищи звали меня счастливчиком. Тогда и я так думал. А теперь, знаете, что я думаю? Перед лицом войны все равны, а богатые людинесчастней в ней еще больше, чем бедные. Случись беда, Рената моя не переживет. Эти люди трагически не готовы к трудностям.
Какая беда? Вы же не на фронте. Вернетесь домой и заживете в свое удовольствие. Утром кофе в постели, ей-богу, это, наверное, неплохо!
Фогель повернулся к Рудину и молча смотрел на него. Его глаз в темноте не было видно, но Рудин представлял себе их выражение и с нетерпением ждал самого откровенного. Но Фогель сказал:
Я бесконечно верю в гений фюрера и в немецкую армию.
«Зачем он это сказал? подумал Рудин. Что стоит за этим? Поправка к излишней откровенности? Вызов на разговор?»
Рудин молчал и ждал. Возможное развитие разговора было чересчур острым и опасным.
Впрочем, вы же только наполовину немец, усмехнулся Фогель, вы, наверное, никогда не поймете нашей веры в фюрера.
Почему? обиделся Рудин. Я шел на любой риск, связанный со сдачей в плен, по той же причине.
Я верю вам, тихо произнес Фогель и вдруг с ожесточением сказал:Но мы с фюрером будем в любой ситуации до конца, а вы еще можете пожалеть, что пришли к нам. Не возражайте, пожалуйста, я говорю абсолютно искренне, убежденно и не имею к вам никаких претензий.
Рудин сказал после паузы:
Ваша искренность и доверие взволновали меня. И я хочу говорить тоже искренне и прямо. Я непреклонно верю в победу великой Германии и не допускаю мысли о каких-то бедах или любых ситуациях. Из всех сатурновцев моя душа больше всего тянется к вам, я сам не знаю почему. И вдруг именно от вас я слышу Я потрясен
Вы, вероятно, неправильно меня поняли, быстро заговорил Фогель, слишком быстро, чтобы Рудин не мог заметить, как он встревожен. Личный план разговораэто одно. А что касается любой ситуации, то вам не мешало бы почитать «Майн кампф». Там Гитлер говорит, что величие национал-социализма познает тот, кто, не согнувшись, пройдет и через катастрофу, и через триумф. Фогель овладел собой и уже спокойно и даже с иронией продолжал:Из всех любых ситуаций у нас с вами сейчас создалась самая смешная: меня, члена национал-социалистской партии с тридцать пятого года, трижды испытанного работника святая святых рейхаабвера, подозревает в неверии человек, без году неделя назад перебежавший к нам от противника. Ну, право же, это смешно, Крамер