- А ты, дед, не из казаков случаем?
- Нет, мужик. Из России, переселенец Сын один был, да и тот в японскую на полях маньчжурских голову сложил Старуху схоронил Пасеку вот держу Пчелы, слава богу, кормят С землей-то не справлюсь. Да и какая земля? Горе одно
Отдавая полотенце - кусок холста,- Артамон снова ожесточился:
- Добрые земли давно под богатыми казаками, а нам, мужикам, песок да суглинок Из-за земли казара и прет со всякой сволочью Жадюги, аспиды!..
- Богатство-то, оно портит человека. Вот и в святом писании
- А забрось ты, дед, свое писание!-дернул плечом гость.- В писании сказано не убивать и возлюбить ближнего своего. Я на фронте трех немецких мужиков штыком запорол, а за что? Поп же наш ладаном обкадил меня за это Не убивать!.. Я, когда сидел, из окна тюрьмы видел, как атаманские ироды прямо во дворе людей расстреливали, без суда всякого Я у богатого казака Матвея Фомина землю под арбузы арендовал, так он половину с нее себе выговорил Возлюбил, значит, меня! Святое писание!.. На могилках надо читать это писание, мертвякам. Тем все равно - брехня али правда А наш бог - вот!- гость рванул к плечу исшматованный рукав рубашки и показал небу руку с большущим сухим кулаком.
До ночи попросился гость отдохнуть, на большее отказался: путь далек, да и бока пролеживать - не время. Но в шалаше прилечь отказался - береженого и бог бережет. Старик спрятал гостя в копешку свежего сена на полянке среди пасеки - не всяк сюда сунется, пчел побоится,- а сам долго гнулся в поклонах, просил господа бога вразумить стадо свое
2
Старик расстелил в шалаше зипунишко, прилег отдохнуть. Но не тут-то было. В той стороне, где по лесу змеилась дорога, загорланили песню. Молодой, по-петушиному бойкий голос во всю силу орал:
Хас-Булат удалой,
Бедна сакля твоя,
Золотою казной
Я осыплю тебя
«Кого это бог несет?- подумал старик и сел, обняв колени.- Один от смерти хоронится, другой песню вовсю выводит. Эх-хе-хе! Времечко»
Зазвенели удила, всхрапнул, запнувшись, конь, и к шалашу выехали два казака с винтовками через седла. Подъехали, уставились на старика, как на небылицу. Один - немолод, грузный, тяжелый,- конь под ним вздыхал и перебирал ногами,- зевнул, почесал спрятанную в цыганской бороде шею, лениво спросил:
- Кто будешь?
Старик склонил голову набок, скромно ответил:
- Божий человек, господин вахмистр.
Другой, молодой, по виду - беспечный, смеялся синевой больших глаз, похлестывал себя плетью по голенищу сапога и молчал.
- А что делаешь тут?- допытывался вахмистр.
- Пасека у меня, за пчелами присматриваю.
- Гм,- хмыкнул вахмистр и сразу повеселел.- Медовуха есть?
Молодой вскинул голову, прыснул, сверкнув снежно-белыми зубами.
- Не порчу нектар благовонный на бесово зелье.
- Зелье, зелье!-окрысился вахмистр и сполз с седла. Одернул рубашку, подтянул штаны с красными лампасами.- Никто у тебя не гостевал?- и скосил недобрый глаз на разрезанные валенки.
- Нет,- ответил старик и подумал: «Вот уж истинно: «и придет конь бледный, и на нем всадник, и имя ему смерть! И ад следует за ним»
- Авдюшка, ослабь у коней подпруги да пастись пусти!- крикнул вахмистр молодому казаку и пнул пимы. Из них всклубилась пыль. Вахмистр сморщился, почистил сапог об траву.- А это чье дерьмо?.
- Мое, стельки из них буду резать,- старик поднял валенки, пристроил их на шалаше,- пусть сушатся.- А про каких гостей пытаете, господин вахмистр?- спросил невинно, стоя спиной к казакам.
- Про политических, из тюрьмы убегли Всех их, сволочей, перебили Но пятерых сыскать не можем, как сквозь землю провалились Вот розыск производим. Найдем-и этих прикончим. Чтобы знали, стервы, силу казацкую и как на атамана нашего руку подымать!- вахмистр замолчал и вдруг завопил:-Авдюшка, сукин сын, куда коней пустил; ведь там пчелы!.. И не стреножил!.. Имай, иначе искровеню!..
Старик насторожился: а уж Авдюшка этот - не сынок ли тому, кто таился сейчас в копне? И посмотрел вслед молодому казаку, который во весь дух мчался к лошадям. Они, еще не чуя беды, блаженно мотали головами и брели к ульям, разбросанным в густой траве посреди большой, сразу не обозреть, поляны. Винтовка мешала Авдюшке бежать, он сперва сдернул ее с плеча, а потом и вовсе бросил.
Вахмистр выругался и скоро пошагал за ружьем, от которого так просто избавился его глупый сослуживец. Но не дошел: кони с визгом взметнулись на дыбы и ошалело понеслись обратно. Пчелы с сатанинским гудом гнали их. Развел руки молодой казак - и в сторону отпрянул. И вовремя: лошади, выкатив огнем полыхающие глаза, дьяволами пронеслись мимо. У обеих седла помехой болтались под брюхом. Вахмистр ринулся было прочь, но споткнулся и упал.
Зашумели ветки, тревожно закричали вспугнутые птицы - кони мчались по лесу, обезумев от пчелиных укусов.
Старый пасечник стоял у своего скромного жилища прямо и неподвижно. Пчелы миновали его, как знакомого, и поедом ели Авдюшку. Обняв голову и лицо, он подскакал к старику, истошно завопил:
- Помоги, дед, заедают!..
Старик не пошевелился, только судным голосом сказал:
- Слугам иродовым не помогаю!.. Так-тось!..
Как очумелый, завизжал казачишка и рванулся в лес вслед за конями.
Пчелы не минули и вахмистра. Он резко вскочил, взревел по-бугаиному и, помешкав чуть-чуть, затопал к копешке. Старик не успел даже испугаться и сотворить крестного знамения, как она вспыхнула, будто хорошо просушенная кудель.
- Свят-свят!- тихо вырвалось из немеющих уст старика - и он упал как подкошенный.
Не видал уже старый крестьянин Степан Данилович Дронов, как из копны взметнулся его недавний гость, вырвал у вахмистра из ножен шашку и взмахнул ею. Зарубленного врага он втолкнул в бойко полыхавший костер,- не видел этого старик, преставился.
Артамон подобрал вахмистрову винтовку, клацнул затвором, вгоняя в нее патрон, и подошел к шалашу. Долго стоял над мертвым, опустив голову, потом завернул холодеющее тело в зипун - и при смерти он пригодился мужику - и на руках, как младенца, понес на пасеку. Пчелы сердито гудели над ним, но не трогали.
Вахмистровой же шашкой Артамон выкопал могилу в буйной поросли ромашек на краю поляны. Присев на теплую, пахнущую недосягаемо далеким домом землю, стал ждать
Зло угомонилось в Артамоне, как только он увидел сына: с опухшим донельзя лицом (глаз не видно), в подранном мундире, на котором красные погоны болтались, как на смех прилепленные тряпки, он будто в барабане молотилки побывал.
- Господин вахмистр!-плаксиво просипел Авдюшка, держа в поводу коней,- испуганно всхрапывая, они пятились в лес.- Господин вахмистр!..
Артамон встал, крикнул:
- Я заместо твоего вахмистра!
Авдюшка вытаращил глаза, раскрыл рот и попятился за конями в чащу.
- Отпусти коней и пойди сюда!-Артамон сел на пень, на котором свел знакомство с добрым стариком, положил на колени винтовку. Когда сын, весь жалко поникший, подошел, спросил:- Значит, отец принял срам за тебя, теперь вот бродит, как богом проклятый, а ты его палачам служишь? Говори, сукин сын!
- Заставили,- понуро, но не покаянно буркнул Авдюшка, выдирая из соломенно-желтых кудрей чуба репьи.- Я ведь не сам
- Так, уразумел,- молвил Артамон. Сорвался с пня и рявкнул:-Скидай штаны, ирод!
Авдюшка встрепенулся, удивленно уставился на отца.
- Скидай, говорю!.. В жизни не порол тебя, а теперь выпорю Спросил бы хоть, откуда я Жабенок!..
Авдюшка покосился на черный глазок винтовочного ствола, расстегнул штаны и опустил их. Они упали вместе с новыми подштанниками. «Исподникч, подлец, носить начал».
- Ложись!
Артамон порол сына пахучими березовыми розгами. Тот выл по-щенячьи, но пощады не просил.
- Вставай, вражина, и рассказывай, как дома. И стой передо мной, как перед своим покойным вахмистром!..- Артамон бросил прутья, устало опустился на пень.
Авдюшка, словно остолбенев, не мигая, смотрел на отца.
- Засек я его и в копне сжег. Я прятался там, так он подпалил ее, в дыму хотел спастись от пчел Говори, что приказал!
Авдюшка рассказал: мать с сестренками ничего живут, днями он целый мешок крупчатки свез им, матери плат славный подарил, а сестрам - цветастого кашемиру. Про него, отца, спрашивали. Ответил: не знаю и не слыхал. В казаки Авдюшку взяли за голос: самому атаману по душе пришелся он, и поет теперь Авдей Синицын в атаманском хоре. Живется ему вольно - никаких забот.