После смерти Трины Татьяна Лескова была единственным человеком, которого Лиили хотела видеть. Правда, ничего плохого о своих домашних она не могла сказать. Свекор относился к ней внимательно и нежно, как к больной, а Ванда боялась, что не сумеет найти нужные слова, чтобы утешить невестку, и больше молчала. Они хотели Лиили добра и советовали ей сходить в гости к эстонцам, может быть, там она хоть на некоторое время забудет о своем горе.
Я не могу забыть, сказала им Лиили. Родители мужа раздражали ее. Она плакала и, как влюбленная, ждала вечера, когда Татьяна придет с работы и они смогут увидеться. Татьяна слегка сутулилась, у нее были широкие ноздри, низкий лоб и энергичный подбородок. В ней не было ничего нежного, беспомощного, утонченного, что, по мнению Лиили, так украшает женщину.
Она была высокого роста, двигалась легко, уверенно, быстро. Ее длинные золотистые волосы сияли вокруг головы, и глаза смеялись. А когда коса падала на грудь, Таня казалась совсем молоденькой высокой девушкой. Что-то необъяснимое крепко привязывало к ней людей.
Может быть, то, что она выглядела счастливой.
Это на самом деле так? спросила Лиили.
Кажется, я и вправду счастливая, смеялась Татьяна.
Ее родители были скрытные и хмурые люди. И мать часто говорила:
И в кого ты такая светлая?
Она всегда была веселой, радостной и беззаботной. В школе ее окружали подруги, а мальчишки были в нее влюблены. В институте и на заводе ее любили, а муж боготворил. Только свекровь стала хмурой, когда в доме появилась невестка.
Свекровь рано овдовела и посвятила свою жизнь сыну. И вдруг их стало трое. Тяжело переживала это Клавдия Ивановна. Дом стал вдруг шумным, появилось много новых, незнакомых людей. Спорили, смеялись. А Клавдия Ивановна сидела вечерами в кухне у окна обиженная и грустная и чувствовала себя лишней в собственном доме.
Татьяна постоянно приходила звать ее в комнату, но Клавдия Ивановна капризно отвечала: «Мне и здесь хорошо».
Ей не нравилось, что сын буквально носит на руках эту высокую женщину, что они как ослепленные бродят по улицам, что за едой они смотрят друг на друга и иногда в шутку едят из одной тарелки.
Клавдия Ивановна пыталась напомнить сыну о себе. Вечером она клала ему под подушку яблочко или конфету и, когда они втроем сидели за столом, подвигала блюдо к сыну:
Ешь, Володенька. Я пекла этот пирог для тебя.
Володя сердился на мать, но Таня сдерживала его.
Не стоит. Она так любит тебя. Как ты этого не понимаешь?
А когда Татьяна тяжело заболела, Клавдия Ивановна суетилась вокруг, плакала и жаловалась, дежурила ночами у ее постели.
Таня поправилась. И все пошло по-старому. Когда она пыталась обнять свекровь, та отворачивалась.
Давай переедем, предложил Володя. Вам с матерью вдвоем тесно.
Ты с ума сошел! Мама этого не переживет, испугалась Татьяна.
Потом пришла война.
Клавдия Ивановна сильно сдала. Превратилась вдруг в маленькую, безвольную, старую женщину. Сидела у окна, положив руки на колени, и ждала писем от сына. Таня заставляла ее есть, и Клавдия Ивановна подчинялась с безразличием. Она не жаловалась на боли и болезни, но сохла на глазах. Татьяна поглядывала на нее с затаенным страхом. Невестка была бы счастлива снова видеть свекровь своенравной и ворчливой. Только бы не такой, как теперь. На бомбежки Клавдия Ивановна не реагировала и продолжала сидеть в кухне у окна, как обычно.
Завод, на котором работала Таня, эвакуировался. Но Клавдия Ивановна отказалась покинуть Москву.
А ты езжай, если хочешь, сказала она.
Татьяна осталась.
Клавдия Ивановна умерла неожиданно.
Однажды после обеда Таня убирала посуду. Клавдия Ивановна позвала ее.
Писем не было? спросила она.
Еще будут, успокоила Таня.
Не будет, сказала старушка. Больше не будет писем. Я чувствую. Ведь я мать.
Она посмотрела добрыми глазами на Татьяну и успела еще сказать:
Жалко, что детей у вас нет, Танюша
Больше всего нравилось Лиили бывать у Татьяны дома. Она всегда садилась у окна. Отсюда было видно закатное солнце, розовый месяц, странное переменчивое небо. А Татьяна обхватывала руками колени и читала стихи.
Лиили думала, что хорошая русская литература была только в далеком прошлом, во времена Пушкина и Толстого. Что добавлено к этому за последние двадцать лет? Тенденциозная литература не есть и не может быть настоящей литературой, думала она.
Где ваши современные великие писатели?
А Маяковский? спросила Татьяна.
Это не поэт. Он трибун и акробат. У него нет ничего прекрасного, ничего для души сказала Лиили брезгливо.
И еще по многим разным вопросам их мнения расходились. Татьяна не обижалась, не становилась резкой. Она просто объявляла:
А я люблю это!
Иногда такие беседы охлаждали восхищение Лиили. Ей казалось, что Татьяна фанатичка и далека от объективной правды. Она решила реже ходить к ней и пыталась внушить себе, что ходит туда только от скуки должен же человек где-то развлекаться. Разве свекор сидел бы каждый вечер с Популусом, если бы у него было общество получше? Едва ли.
Вечером Лиили извинялась перед домашними:
Ходила граммофон слушать.
Они действительно и граммофон слушали. Особенно нравилась Лиили пластинка, которую она ставила много раз:
Любимый мой, тебя я вспоминаю
И вижу вновь и вновь в туманной мгле,
И как молитву твое имя повторяю,
И ног твоих следы целую на земле.
Татьяна морщилась.
Почему? удивлялась Лиили. Это ведь так красиво.
Татьяна морщилась.
Скорбь делала Лиили мрачной. Целыми днями она вспоминала живую Трину, когда она играла в песке и смеялась. Трину, пьющую потрескавшимися губами из чашки, ее грустные терпеливые глазенки. Лиили мучилась этими воспоминаниями, плакала и спрашивала себя: «Зачем я живу?»
Как ты можешь быть такой спокойной, работать, словно у тебя нет никакого горя? Ведь ты ничего не знаешь о своем муже с самого начала войны.
Есть люди гораздо несчастнее меня, ответила Таня.
Они шли к полям. Пахло викой, шелестела поспевающая рожь. Тане казалось, что этот шелест был похож на шепот, обвиняющий, предупреждающий, что зерно осыплется раньше, чем его успеют собрать!
В вечернем небе угасали желтые и лиловые полосы, а серые тучи словно затвердели на месте. В деревне зажигались огни. Ветер доносил с другого берега звуки гармошки. Должно быть, играл какой-нибудь подросток, потому что мужчин в деревне становилось с каждым днем все меньше.
Татьяна Лескова задумчиво смотрела на бледные облака в золотистых трещинах, а Лиили здесь, на берегу Шайтанки, ощутила, какой пустой была ее жизнь, и дала волю своим горьким мыслям. Ей было уже тридцать лет, хорошего вспоминалось мало. Как жить дальше? Она так одинока
А Гуннар? Ты любишь его? спросила Татьяна.
Не знаю. Наверное. Но после смерти дочери все осложнилось. Иногда, когда я думаю о том, что было Все невозможно объяснить
Гуннар, пожалуй, любил ее по-своему, но Лиили эта любовь казалась половинчатой.
Они учились в одной гимназии, а потом в университете. Гуннар привык, что его боготворили мать и молодая черноглазая девушка. Его девушка, уже со школьной скамьи его. Девушка стояла иногда часами на улице и ждала Гуннара, который в это время, позабыв обо всем, болтал со знакомыми где-то в кафе. Может быть, она слишком многое прощала Гуннару? Но иначе Лиили не могла. Она любила.
Однажды она ждала Гуннара за тумбой для афиш, переступая с ноги на ногу и согревая дыханием замерзшие пальцы. Было очень холодно. Опять ее любимый забыл о ней! И Лиили решила напомнить ему о себе
Все окна в маленьком доме инженера Ситска были полны яркого света. В угловой комнате, Гуннара, тоже горел свет. Лиили набрала пригоршню снега и бросила в окно. Гардина зашевелилась, Лиили спряталась за дверью. Она больше не сердилась, гнев ее уже прошел: сейчас выйдет Гуннар, любимый, растерянный, извиняющийся
Дверь открыла горничная Анна, в белом переднике, в крахмальной кружевной наколке.
Господин просил сказать, что у него гости и он не может выйти.
В этот вечер Лиили всю ночь бродила по пустым улицам старого, заметенного снегом города. В парке она села на скамью и хотела замерзнуть. Смерть не пришла, через несколько дней в одинокой комнатушке Лиили появился Гуннар. Явился с тысячей извинений, был несчастен и нежен, и Лиили примирение так сладко! плакала у него на груди. А уходя, Гуннар сказал: