Сосуд можно сравнивать с человеком, сказала Амина Абаева многозначительно, глядя прямо Аньке в глаза. Если сосуд недостаточно чистый, то обязательно скиснет все, что ты туда кладешь.
Посмотрите, что это там?
Кто, где?
В кустах!
Кто-то за нами подсматривает.
Абдулла! Вот подлец!
Пусть смотрит, сказала Анька и повернулась к кустам задом.
Ох, Анька, горестно сказала Амина Абаева, пряча смеющееся, покрасневшее лицо в ладони.
Ничего. Так ему и надо. Аксиома. Пусть теперь ему будет стыдно, как собаке, нагадившей в комнате, чистосердечно и совершенно серьезно оправдывала свои действия Анька, и, как ни странно, Кристина в это мгновение почувствовала к ней даже какую-то симпатию.
Они быстро оделись и пошли к бороздам картофеля, но Абдуллу больше уже никто не вспоминал. И про Ганеева не хотелось говорить: конечно, с ним стало то, чего он заслуживал.
Если бы это зависело от меня, я бы посадила Гитлера в железную клетку и возила бы повсюду, чтобы люди видели, какое самое отвратительное чудовище произвела природа за все времена существования человечества, совершенно неожиданно сказала вдруг Юлия.
Трудно поверить, что его родила женщина, задумчиво проговорила Амина Абаева.
Дождик начинается, Анька посмотрела вверх, в небо.
В ясном с утра небе сейчас двигалась огромная черная туча.
Ты что, из сахара? рассердилась Юлия. Анька помешала их серьезному разговору.
Но погода действительно резко изменилась, уже дул ветер и поднимал столбы пыли. Женщины схватили тяпки и принялись за работу.
Вдруг сделалось так темно, что даже светлая ботва картофеля показалась черной. Амина подняла голову и закричала:
Они же попадут под дождь!
Она бросила тяпку и помчалась прямиком через поле.
Что рты пораскрывали, разве вы не понимаете! завопила Анька и бросилась за Аминой.
Все зерно только что разложили для просушки у амбаров, когда навалилась огромная, угрожающая туча, похожая на морду неразумного зверя. Птицы боязливо жались к земле, и ветер дул холодный, как в октябре, он рвал юбки и платки и, казалось, мог смести все на свете.
Под черно-лиловым небом метались липкие от пота женщины таскали зерно обратно в амбары.
Брезент! Где покрывало? кричала Мария. Вчетвером они волокли тяжелый брезент Тильде и Мария, Фатима и Агата. Словно в море перед штормом. И вдруг Агата заметила, что к ним бегут женщины, и узнала свою дочь Юлию.
Теперь уже шестнадцать рук ухватились за брезент. Агата вбивала колышки в землю, и Фатима прикрепляла уголки, чтобы брезент не срывало ветром.
Зерно было укрыто.
Фатима, тяжело дыша, посмотрела на черное небо и черную землю и вытянула руки. На ее дрожащую ладонь упали редкие и тяжелые капли. Но еще прежде, чем женщины успели спрятаться от ливня, примчался всадник. Он увидел спасенное зерно, кивнул одобрительно, похлопал лошадь по шее, повернулся и поскакал обратно.
Через мгновение женщины видели только летящие из-под копыт комки грязи и мокрую косичку председательницы Феймы Ибрагимовой.
Кристина стояла под дождем, подняв лицо вверх. Это было так хорошо дождь, горящее тело и то, как она стояла, подняв лицо кверху. Другие забрались в амбар, уселись на зерно, которое они успели внести сюда в первые минуты паники, и слушали тяжелые раскаты грома. Но теперь Фатима отодвинулась от Агаты, словно и не было момента, когда их руки в одном порыве старались удержать брезент.
Она еще не простила Ахмета.
Шел дождь, но солнце уже светило. Шестнадцать рук отдыхали. Мария слегка приоткрыла дверь и затем распахнула ее настежь. День был светлый и ясный. Пахло тмином, от земли поднимался пар, и в ясном синем небе сияло ослепительное солнце.
И опять было тихо, очень тихо.
3
С одной стороны улицы изнурительный солнцепек, с другой лиловые, прохладные тени, а посредине равнодушная пыльная дорога. Деревня обедала. Куры лениво кудахтали и не замечали даже трясогузки, воровавшей у них еду, и кошки, вытянувшись и прижав хвосты к земле, крались через двор. В пекарне ставили к вечеру хлеб, и вся улица наполнялась сладким запахом. В шиповнике жужжали пчелы и собирали пыльцу с ярко-красных цветов. Кристина босиком шла к полям по пустой деревенской улочке. Она бросила задумчивый взгляд на заброшенную избу, заросшую густым кустарником. Маленькая птичка попискивала на ограде и испуганно взлетела. Как Латыш Клаус однажды рано утром он исчез. Взял свой баян и инструменты, бросив все все котлы и самовары, все часы, все сапоги, починенные и дырявые.
Может быть, где-нибудь в другой деревне он разложил свои инструменты на столе, и его большие бледные руки чинили там рваную обувь, чтобы она продержалась еще некоторое время. Кто знает?
Коротенький тупик кончался обрывом к реке, и Кристина свернула на проселок. В траве верещали кузнечики, в ленивом и жарком воздухе порхали бабочки. И Кристина думала об Эстонии.
Кристина шла босиком и смотрела на эту узкую дорогу среди полей. Цвели вокруг золотые лютики, ромашки, и торчали ржавые мечи щавеля. Кристина подняла глаза. Далеко впереди шли ее спутницы. Кристина приложила руки ко рту и крикнула. Они обернулись и замахали ей руками, чтоб она поторопилась.
«Я бы не могла объяснить, до чего люблю жизнь и тех, кто со мной, думала Кристина. Я смотрю на них со слезами на глазах, и мне хочется быть достойной этих людей и времени, в котором мне довелось жить».
1962 (1972)
ДЕВУШКИ С НЕБА
Ээле Сыстраметс
1
Я Ингель и в прямом смысле слова спустилась с неба.
Но не так, как следовало бы, не прямо на землю, а на дерево. Высоченная попалась ель. Глубоко в чаще. Я достала из-за голенища сапога финку. Перерезала стропы. Те самые шнуры, на которых лишь несколько мгновений назад держалась в небе. Две стропы оставила целыми и с их помощью сползла на землю. Котомка была привязана к животу.
Еловые лапы царапались. Я шлепнулась на толстый комель. Всем телом неловко навалилась на подвернувшуюся руку. Это причинило адскую боль.
Что-то подозрительно треснуло. Я выхватила пистолет. Попыталась взглядом пронизать лес. Ничего не было видно. Лишь попискивали в ночи сонные птицы.
И другая девушка приземлилась счастливо. Нашла меня. Спросила:
Что делать? Не могу парашют с дерева снять.
Я тоже не могу.
Отсюда надо было уматывать. Немедленно.
Нас плотно обступали ели. Ветки свисали до земли.
Ты знаешь, в какую сторону нам идти? спросила Труута.
Нет, откуда мне знать! Я же не бог! Я всего только Ингель.
Она посветила на карту карманным фонариком. Карта была эстонская, довоенная. Мы попытались определить свое местонахождение. Ни черта не определили. Двинулись по компасу напрямик через лесную чащобу. Ветви тыкались в лицо. Растопыренные, как оленьи рога. Шелк паутины тянулся за нами. Мы брели по колено в папоротнике. Потом закопали комбинезоны, шлемы и ветрозащитные очки под сломанным деревом. Сверху заложили яму мхом и засыпали обломками веток.
Шли долго.
Стало накрапывать.
Под утро выбились из сил. Отдыхали под елью. С веток капало за шиворот. Мы вздрагивали даже от шороха птичьих крыльев. Рука болела.
От земли шел запах тмина.
Чувствуешь? спросила я.
Что?
Запах тмина.
Ночь бледнела.
В рассветных сумерках наши пальто казались одинаковыми. На самом деле были разные. У меня синее, у Трууты коричневое. У нее с поясом, у меня с накладными карманами. Пальто американского лэнд-лиза.
Труута спросила, что я ищу. Берет я искала. Не могла нащупать его на дне мешка. Он был под запасными батареями. Под руку попались пудреница и помада.
Села на пенек. Поела шоколада. Сначала собиралась попробовать лишь один кусочек. Но когда ем сладкое, не могу остановиться, пока не съем все.
Револьвер лежал у меня на коленях. Труута сказала:
Живой я им не сдамся. Лучше пущу себе пулю в лоб.
Я думала так же.
Чувствовала ли я страх? Естественно! Ведь знала: надо быть готовой и к худшему, что могло с нами случиться.
Небо светлело. В пелене моросящего дождя лес становился все серее. Только мох, впитывая дождевую влагу, обретал цвет и свежесть. Хотелось пить. Я ловила языком дождевые капли.