Обычно Киска приходила с работы грустная.
Иди погуляй, сходи в кино, развлекись, заставляла Эрна Гольдинг. Но девушка качала головой:
Дома, в своей семье, лучше всего.
Вдову эти слова растрогали, и на следующий вечер Киску ждал пахучий кофе и развесная булка с изюмом.
Что у вас за праздник? удивилась Киска.
Они сидели втроем за столом. Семья!
Но радость и горе близнецы. Неприятности начались утром
Таисия пришла в больницу и попросила вызвать дочь. Покорная Киска отдала матери все имевшиеся у нее деньги и дрожала от одной мысли, что мать может пожаловаться старшей сестре. Киска уважала старшую сестру и восхищалась ею, хотя девица Фальк относилась к своим коллегам презрительно. Она ненавидела их человеческие слабости, их веселость, их короткие романы с докторами. Только больные были для девицы Фальк святы, потому что они нуждались в ее любви и заботе. Именно поэтому она нравилась Киске.
Чем вы занимаетесь в свободное время? неожиданно спросила девица Фальк.
Киска не знала, что сказать, у нее не бывало свободного времени. Она стирала белье, штопала, гладила, помогала Эрне клеить коробки, шила одежду для Миши. Ребенок заметно поправился и неожиданно превратился в красивого курчавого мальчишку таких Киска видела на старинных картинах.
У Киски не было свободного времени, и она молчала. Она не знала, о чем думает девица Фальк, а то бы она нашла какую-нибудь приличную отговорку. И теперь по вечерам Ксения ходила домой к старшей сестре молиться, это угнетало ее. До сих пор Киска никогда не слышала молитв. Девица Фальк молилась, а глаза Киски шныряли по темным углам комнаты: она боялась. Сейчас что-то страшное выскочит из-за шкафа, набросится на нее, удушит и утащит в темноту.
Девица Фальк искренне полюбила Киску. И потому девушке пришлось много вечеров просидеть в ее большой комнате с высокими окнами, которые изнутри были закрыты ставнями.
Это была аскетическая комната только кровать, стол, шкаф и пара стульев. Над кроватью, в овале картины, Иисус молился в Гефсиманском саду, другие картины изображали тайную вечерю и Спасителя на кресте, а на черном картоне вышиты серебром строчки из Библии: «И все, что вы просите в молитвах своих, вы обретете, веруя».
Это правда? спросила Киска.
Девица Фальк кивнула:
Да. Если Он так захочет, только тогда.
Девица Фальк готовила Киску в секту.
Матушка Гольдинг, которая время от времени сама советовала Киске пойти «проветриться», рассердилась на ее частые отлучки. Киска вынуждена была сказать правду. Эрна Гольдинг клеила коробки и слушала.
Да Да сказала она с непоколебимым спокойствием многоопытного человека. Знаешь что, не ходи!
Тогда она меня выгонит!
Сквозь слезы Киска смотрела на ловко работающие пальцы Эрны Гольдинг.
Что ж теперь делать?
Скажи ей, что ты больше не придешь.
А тогда?
Ничего. Перебьемся.
Киска не успела сказать старшей сестре, что она больше не придет к ней молиться и не вступит в секту. Старшая сестра лежала больная в отделении третьего класса, где за небольшую плату лечили небогатых людей. Она лежала неподвижно, с плотно сжатым ртом, не принимала пищи и готовилась к смерти. Она не разрешила себя оперировать не дай бог, чтобы до ее тела дотронулись мужские руки.
Девица лежала прямая, как труп, со скрещенными на груди руками. Киска впервые видела ее без чепца, без голубого полосатого платья, без передника и без высокого, до ушей, крахмального воротника. Впервые Киска увидела, что у нее серые редкие волосы и маленькая голова.
Все достоинство и важность придавал ей торжественно-белый чепец.
И Ксении вспомнилась пометка на полях молитвенника девицы Фальк: «Все считают меня гадким утенком, а в действительности я лебедь, белая гордая лебедь из сказки Андерсена».
Теперь старшая сестра выглядела жалкой и убогой, и Киска хотела сказать ей что-нибудь особенно нежное. «Она тоже несчастный человек», думала Киска.
Все-таки девицу Фальк оперировали. Она поправилась. Но душевные муки терзали ее, и, вместо того чтобы появиться на работе, она взяла отпуск, впервые за двадцать лет работы в больнице Она уехала куда-то на две недели, чтобы собраться с силами и поговорить с Ним. Так она объявила Киске.
5
Это был удивительный день, утренний обход отменили, растерявшиеся врачи бессмысленно суетились и вместо приветствия спрашивали:
Вы уже знаете?.. Знали.
Киска думала: «Разве жизнь может стать еще хуже? И чего они так боятся?» Кое-кто потирал радостно руки. Девица Фальк сказала строго:
Это испытание господне.
Ей не было дела до переворота, ее вывел из равновесия беспорядок никто не выполнял ее распоряжений. С ней сегодня не считались, в первый раз за двадцать лет службы в этом доме!
Мятеж! сердито крикнула она и беспомощно расплакалась.
Мятеж это как? несмело спросила Киска.
Все равно как. Больные не ждут, резко сказала девица Фальк.
Вечером Ксения рассказывала об этом необычном дне Эрне Гольдинг. Эрна смеялась:
Боятся рабочих?
Она обвела взглядом комнатку. Киска понимала: здесь все, чего старая женщина добилась в жизни. Совсем немного. Но у Киски не было и этого, ничего, кроме Миши, да и тот не принадлежал ей. Матушка Гольдинг стояла у окна. Сгущались сумерки.
Ты плачешь? спросила Киска.
Я я не плачу.
А слезы?
От радости.
От радости?
Рабочие пели «Интернационал», сказала матушка Гольдинг. А мой старик этого не слышал
Киска видела плачущих женщин. Таисия обыкновенно плакала от злобы или от жалости к себе. Девица Фальк от боязни потерять авторитет. Сама Киска плакала с горя. Первый раз в жизни Ксения увидела слезы большого счастья.
А твой муж был коммунист? спросила она.
Нет. Но это то же самое Ведь мы рабочие.
Сегодня Эрна Гольдинг не клеила коробки, она закинула их в дальний угол.
Расточительница, удивилась Ксения, увидав на столе праздничную еду: чайную колбасу, печенье, конфеты.
Сегодня такой день, сказала Эрна Гольдинг.
А ты знала, что он придет?
Да.
Ждала?
Да.
А что этот день принесет?
Новую жизнь.
Всем?
Всем, кто этого заслуживает.
А кто не заслуживает?
Тех будут судить.
Их убьют? спросила Киска.
Нет. Просто заставят работать.
Но ведь это не наказание!
Для них это самое большое наказание.
Матушка Гольдинг погасила свет и стала раздеваться.
Над кроватью старшей сестры, задумчиво сказала Ксения, написано: «И все, что вы просите в молитвах своих, вы обретете, веруя». Ты ведь верила?
Молитвы тут ни при чем. Борьбой, ценою больших жертв завоеван этот день, сказала Эрна Гольдинг.
Птицы во весь голос пели под светлым июньским небом. Эрна сняла со стены фотографию своего мужа. Девушка отвернулась подсматривать неприлично.
«А моего отца тоже будут судить», думала Ксения. Отец часто хвастался денщиком. «Был у нас один болван Федот!» рассказывал он. Летом в Териоках князь в наказание велел привязать своего денщика к дереву. Нечеловеческие муки солдата ужасали людей, денщик с ног до головы был искусан комарами, но присяга высшая дисциплина. Денщик кричал:
Не подходить! Терплю наказание!
Болван! смеялся князь, вспоминая это.
Никогда не слышала еще старая мрачная больница молодого смеха, звонких голосов. Прибыли новые врачи, новые сестры, новые инструменты. Начались политзанятия и лекции по повышению квалификации. Обставленную дорогой мебелью палату, которая раньше служила гостиной для состоятельных больных, теперь превратили в красный уголок.
Девица Фальк, как и прежде, была незаменимой, требовательной к себе и другим, и молодые сестры, как и раньше, плакали под ее началом. После того как они покритиковали старшую сестру на комсомольском собрании, девица Фальк стала еще более требовательной, замечала малейшую небрежность и неточность. И всегда выходило, что она права.
Ксения теперь училась на курсах. Она, нищенка, должна была стать сестрой.
«Сестра Ксения!» будут говорить врачи. «Скажите сестре Ксении» «Спросите у сестры Ксении!» Киска, Киска, разве не об этом ты мечтала? Ты скоро спрячешь волосы под высокий белый чепец. Ты станешь большим человеком!