Под ними шуршала солома.
Когда тоска по прошлой жизни князь думал, что это тоска по родине, становилась невыносимой, князь любил петь. «Не искушай меня без нужды» пел он голосом человека, приговоренного к смертной казни.
Таисия не пела, она в минуты такой тоски любила вспоминать и рассказывать. Ей было абсолютно все равно, кто ее слушает, она никогда не обращала внимания, кто перед ней Киска, Анатолий или Николай. Она точно помнила все балы и приемы и как бывала одета каждый раз. Она помнила со всеми подробностями, как проводила лето в Крыму, в Териоке, сезоны за границей. Помнила все комплименты в свой адрес и то, как Распутин якобы сказал ей об одном переводном издании: «La traduction est comme la femme: quand elle est belle, elle nest pas fidèle, et quand elle est fidèle, elle nest pas belle».
Но, матушка, разве Распутин знал французский язык? спросила Киска. Ты же сама говорила, что он был невежда.
Да, да, отвечала княгиня задумчиво, не слыша вопроса.
Киска любила рассказы матери о Петрограде, ей нравился голос матери, такой мечтательный, тоскующий. И она старалась быть тихой и послушной, чтобы ничто не мешало им быть вдвоем, ведь мама рассказывала ей, Киске! Мама любит ее!
Средний сын, Анатолий, был красивый, веселый восьмилетний мальчишка; вежливый, добрый, хитрый и ласковый Анатолий всегда пел или свистел. Побирался он умело и никогда не приходил домой с пустыми руками.
С Анатолием всем было легко и хорошо, и княгиня улыбалась, глядя на привлекательное лицо сына. Старший сын, Николай, прямая противоположность брату, мрачный и грубый парень. Глядя на злое лицо и дикий взгляд Николая, она покорно говорила:
Ну-ну! Что ты скалишь зубы, и оставляла Кольку в покое.
Молчаливый и ненавидящий всех парень приходил домой, когда хотел, и укладывался спать, растолкав других спящих, чтоб освободить место.
Есаул! говорил о нем князь.
Самой уступчивой и снисходительной была Ксения. Она любила сидеть в комнате Тильде на скамеечке для ног и мечтать.
Когда вырасту большая, пойду работать. Нищенствовать не буду! И ласкала ручкой постель Кристины, как человека. Тетя Тильде Я тоже куплю себе кровать. Простыни, подушки. В баню буду ходить!
Девочка старалась держать себя в чистоте и порядке, с плачем расчесывала свои густые спутанные волосы и хранила гребешок на веранде у Тильде, чтобы не отняла мать. Таисия и без того злилась и упрекала:
Опять прихорашиваешься! То-то тебе ничего не подают!
В школу они ходили с осени до холодов и весной. Школьные порядки были не для них. Мать заботилась лишь о том, чтобы они знали французский.
В четырнадцать лет Киска ушла из дому. Ей было жалко только самого младшего брата рахитичного ребенка с большим животом, большой головой и кривыми ногами. Ему было три года, а он еще не разговаривал.
Это случилось в отсутствие князя. Уже второй день он не приходил домой, и дети почувствовали на себе всю силу материнской ярости. В момент гнева Таисия ударила дрожащего болезненного Моську ногой, и ребенок упал ничком. Таисия бросилась на солому, проклиная судьбу и детей. Киска схватила плачущего брата на руки, побежала к Тильде. Там она умыла ребенка и стала укачивать и утешать его. А Тильде кормила его с ложечки сладкой манной кашей.
Уходя, Киска не сказала матери ни одного слова, огорчать Тильде она тоже не хотела, и только Анатолию, которого встретила в воротах, она объявила:
Я ухожу. Навсегда.
Киска бродила и нищенствовала, спала на чердаках и лестничных площадках до тех пор, пока ее в конце концов не взяли судомойкой в частную больницу, там она получила разрешение за небольшую плату ночевать в каморке под лестницей. Там ее и нашла Таисия. Княгиня была в мятом костюме, бледная и усталая, но все еще красивая и величественная. Она плакала и вытирала глаза носовым платком, в уголке которого Киска вышила инициалы «К. Б.» Ксения Белобородова.
Таисия звала дочь домой, но, когда растроганная Киска бросилась в материнские объятия, мать холодно отстранилась Таисия не терпела сентиментальности. От обиды девушка покраснела.
Нет, я больше никогда не вернусь.
А я? Что я буду делать с этой оравой! Таисия сердито постукивала кожаной перчаткой по ладони, но дочка не уступила, и тогда мать стала молить: По крайней мере возьми к себе Моську.
Ксения любила маленького уродца, болезненного, с умными и все понимающими глазами, но держать его здесь, под лестницей, и оставлять одного на целый день Киска не могла.
Таисия попудрила лицо и взбила волосы, под которыми виднелись длинные сверкающие серьги.
Когда ты за ним придешь? спросила она, словно это было уже решено.
Завтра.
Смотри не обмани. Так ты обязательно придешь? Она прищурила глаза и осматривала каморку, горько усмехаясь. Такова благодарность детей. Сама-то ты устроилась, а твои родители?
Видимо, княгиня была настроена мирно. Рукой в перчатке она любезно похлопала Киску по щеке и сказала:
Au revoir, mon enfant.
Оставаться здесь, под лестницей, с маленьким больным ребенком было невозможно, и Киска нашла себе новое прибежище.
Эрна Гольдинг, которая из жалости взяла их к себе, работала на дому, клеила папиросные коробки для табачной фабрики «Laferme», и в ее маленькой кухне всегда пахло клеем. Казалось, что жизнь потихоньку налаживается. Ксения ходила на работу, и матушка Гольдинг приглядывала за ребенком. Это оказалось нетрудно Моська был маленьким молчаливым существом, сидел как будда на полу или там, куда его посадили, не дичился, но и не становился слишком ручным. Только когда возвращалась с работы Киска, он дрожал от радости и шлепал ей навстречу.
Киске жизнь в бедной вдовьей комнате казалась счастливым сном. Только кровать Кискина великая мечта так и осталась мечтой: они с братом спали на полу, на соломенном матраце, но на простыне. Иногда по ночам Киска просыпалась и жадно вдыхала запах свежего белья.
Киске везло ее повысили из судомойки в уборщицы, от счастья у нее кружилась голова, словно ее назначили главным врачом. Старшая сестра, девица Фальк, которой никто не приходился по нраву, стала покровительствовать маленькой трудолюбивой девушке.
Девица Фальк была грозой больницы, ее незаменимой сотрудницей. Она никогда не ошибалась, ничего не забывала, не засыпала на ночном дежурстве, не отходила от больного прежде чем видела, что он проглотил лекарство. Она вынюхивала, выслеживала, подозревала и проверяла всех. Киска застывала словно в параличе, когда старшая сестра смотрела на нее во время работы: девица Фальк проверяла каждый вымытый уголок под шкафами и тумбочками. Киска приходила в себя, когда тонкие как щепки ноги в черных высоких ботинках исчезали в глубине коридора. Однажды старшая сестра вызвала Киску в дежурную комнату и долго рассматривала ее усталыми глазами навыкате.
«Выгонит», думала Киска, застыв от ужаса. Но уже со следующего утра она стала работать в терапевтическом отделении помощницей старшей сестры Фальк. Зарплата была больше, работа рабская. Целый день Ксения вертелась как вентилятор, кипятила шприцы, бегала между палатами и лабораторией, терла, мыла и убирала. И старшая сестра проверяла, приказывала, бранила, никогда не хвалила, но и не выгоняла очевидно, была довольна.
Но будущее вызывало у Киски беспокойство, тревогу. В последнее время мать все чаще навещала ее. Княгиня заметно изменилась, не то чтоб постарела, но увяла. Она плакала, жаловалась на свою жизнь, но ни разу не взглянула на Моську, который боязливо ее рассматривал.
Киска жалела мать, эту опустившуюся женщину с дрожащими руками.
Ты пьешь? ужаснулась она.
Таисия втянула голову в плечи и пожаловалась, что князь тратит свои выигрыши на любовницу. «Ей шестнадцать лет», покорно вздыхала Таисия.
Княгине нужны были деньги. Киска дала. Раз, другой. Но потом, когда у нее ничего не было, мать подняла шум и грозилась пожаловаться в газеты.
Пусть весь мир читает, какая ты безжалостная! вопила она, но ударить не осмелилась.
Эрна Гольдинг, которая никогда не вмешивалась в чужие дела, поднялась от своей работы, отодвинула коробки и вышла из-за стола. Она схватила княгиню за руку и открыла дверь. Потом вернулась обратно к своим коробкам и, тяжело дыша, продолжала работу.