Еще пять блинов.
Ванда в переднике и в косынке казалась огромной, неуклюжей и счастливой. Ее улыбка не выдавала никаких чувств, рот оставался узенькой кривой черточкой, как всегда, зато глаза смеялись. Глаза у нее были такие же голубые, как у сына.
Гуннар любил глаза матери, их доброту и беспомощность. Мама! Самое светлое слово. Однажды Гуннар сказал Лиили, что жен может быть сколько угодно, а мать одна-единственная. Мать от него ничего не требовала, она только хотела, чтобы ее сын был счастлив. Ссорясь с Лиили, Гуннар часто думал: «Ни одна женщина не умеет так владеть собой, как моя мать, и смеяться так не умеет!» Глаза Лиили в минуты грусти были колючими, и под таким взглядом делалось неуютно. Как сейчас. Ведь Гуннар вернулся, измученный долгой дорогой, и разве не был он все это время в разлуке с семьей? А жена уже с первой минуты портит радость встречи. Тяжелый характер. Должно быть, она недовольна, что матери Гуннар первой протянул руку. Как можно в такой радостный день ссориться из-за мелочей? Гуннар подошел к жене и обнял ее. Лиили всхлипнула и затем безудержно зарыдала.
Ты не спрашиваешь
О чем ты?..
Ванда поняла сразу.
Гунни, сказала она глухо, наша девочка умерла.
Теперь и у Ванды глаза были полны слез, а ее острый подбородок с ямочкой дрожал.
Трина! Гуннар чувствовал большую неловкость.
Как?.. заикнулся он, схватил Лиили за руку и безошибочно почувствовал: поздно, это ему не простится никогда!
Мать пришла на помощь.
У Гуннара за плечами тяжелые дни, попробуй понять его, сказала Ванда невестке.
«Какой человек!» подумал Гуннар с изумлением, и их взгляды встретились. Лиили повернулась к ним спиной и с горечью смотрела сухими глазами в окно, не такой представляла она себе встречу с мужем.
2
Деревня все-таки была маленькая. Ничто не оставалось здесь незамеченным: кто как жил, случалось хорошее или плохое, кто трудился больше и лучше других, чья мать получала извещение с фронта, нарушала ли супружескую верность какая-нибудь солдатка, пьянствовал ли Йемель с Абдуллой или в столовой, в Новом Такмаке, продавали по государственной цене пирожки из белой муки, все становилось известным тут же.
Молодой Ситска прибыл с фронта, думали колхозники. Хотелось все обсудить, обо всем спросить. Но Гуннар сторонился их.
Не задирай нос. Мне ведь стыдно им отказывать, сердился Роман Ситска на сына.
Какое мне до них дело? Я не агитатор! наотрез отказался Гуннар. Да и что он мог рассказать о войне. Врать не хотелось, ведь на фронте он не был, только на лесных разработках, на Каме. Потому что к осени с фронта сняли все части, укомплектованные жителями Прибалтики, Западной Украины и Западной Белоруссии. Отозвали даже отдельных красноармейцев и командиров из других частей. Всех их отослали в тыловые воинские части и в трудармию. Появилась целая категория мобилизованных людей, которых использовали на лесных работах, в военной промышленности, на строительстве мостов и дорог и в качестве инструкторов и военруков в тыловых школах.
Таков был приказ Верховного Главнокомандующего. Почему? Солдатам об этом не докладывали.
К родителям, эвакуированным куда-то в Татарию, Гуннара отпустили по состоянию здоровья. Сейчас ему хотелось только покоя, и он целыми днями не слезал с нар.
Гуннар, пойдем погуляем, звала Лиили.
Дорогая, не хочется, улыбался муж, извиняясь. Может, ты погуляешь одна?
Посидели бы около доченьки.
Мы ведь только что сидели.
Пойдем к реке.
А туда зачем?
Лиили тянула его за руку:
Ну пойдем!
Тогда Гуннар сердился:
Ты можешь оставить меня в покое?
Лиили молча надевала пальто и не возвращалась домой до позднего вечера.
Таковы были будни. Роман Ситска не решался приглашать гостей домой. Когда на работе его расспрашивали о сыне, инженер говорил уклончиво:
У него больное сердце.
Это не было ложью.
Однажды, довольно поздно вечером, к ним пришел гость из Нового Такмака. Директор средней школы Искандер Салимов. Молодой, высокий, стройный мужчина, с тонкими чертами лица, образованный, скромный, воспитанный по-городскому.
Ванда чистила картошку к ужину, а инженер раздувал огонь. Сын разговаривал с гостем холодно. Роман Ситска был недоволен этим, он вертелся на стуле и пытался поддерживать разговор.
Салимов только что вернулся из лесу. Гуннару казалось удивительным, что директор и учителя сами возят дрова для школы, но он ничего не сказал. Вообще он не умел разговаривать с людьми, которых видел впервые в жизни. Нужно ли было спрашивать о жене и детях? Говорить о погоде?
Я слышал, вы набираете новых учителей? спросил он наконец. Об этом как-то говорила Лиили.
Да. Мужчины ушли на фронт.
А откуда вы берете замену?
Ищем среди эвакуированных.
С педагогическим образованием?
Нет. Таких единицы, сказал Салимов с явным сожалением. Но людей с высшим образованием немало.
Женщины?
Да. Все женщины.
И с ними возите дрова из леса?
Возим.
Гуннар покачал головой, и директор с ним согласился:
Конечно, это нелегкая работа.
Что это за работа, Гуннар знал сам.
Искандер Салимов, собственно, пришел послушать фронтовые впечатления, газеты-то он читает, но совсем другое дело поговорить о войне с самим фронтовиком. Гуннар смотрел в темноту за окном, посасывал трубку и говорил неохотно и мало.
В августе? Что было в августе? Наши войска оставили Смоленск и Кривой Рог. Двадцать пятого оставили Новгород и несколько дней тому назад Днепропетровск. Это последние сообщения, сказал Гуннар.
Салимову он казался похожим на отца: львиная голова, большой нос, сильный подбородок и красивые губы. Только глаза у него были светлые, материнские. Салимов кивнул.
А что вы думаете о положении вообще?
А кто его знает!.. Гуннар пожал плечами.
По мнению Романа Ситска, это был очень неприятный вечер.
А все-таки? настаивал упрямый гость.
Объективно
Как это объективно?
Ну вроде бы со стороны как наблюдатель. Враг достаточно силен, немецкая армия прошла всю Европу. У них большой стратегический опыт, мощная техника хорошая дисциплина
Значит, у противника такое преимущество, что не остается ничего другого, как сдаться? Салимов немножко подался вперед.
Вовсе нет, на лице Гуннара появилась слабая улыбка. Россия бесконечна. В истории немало поучительных примеров. Должно быть, и в этой войне все решит территория.
Думаете? Гость сверлил Гуннара взглядом.
У нас есть возможность отступать до Урала.
Не согласен. Войну выиграет народ вот кто решит победу.
Знаем мы, засмеялся Гуннар.
Мы это знаем твердо! согласился Салимов.
В лампе вздрагивало пламя, от этого по неподвижному, словно выточенному из темного дерева лицу Салимова двигались беспокойные тени.
Пусть будет так, уступил Гуннар. Ариосто говорит, что победа всегда достойна похвалы, достигнута ли она благодаря случайности или благодаря мастерству воинов.
Ванда удивилась: зачем этому деревенщине еще прекрасный итальянский поэт Ариосто! Он, наверное, никогда раньше и не слышал этого имени.
В тяжелые минуты я предпочитаю стихи Маяковского октавам Ариосто, вежливо ответил Салимов.
Роман Ситска покраснел от стыда.
А где вы были последнее время? спросил директор.
В трудармии.
Надолго сюда?
Это не от меня зависит, Гуннар усмехнулся.
Гость поднялся.
Оставайтесь пить чай, торопливо предложил Роман Ситска, но гость покачал головой и поблагодарил.
Татарская пословица говорит: самое важное угостить гостя хорошим словом, сказал он, извинился за беспокойство и с поклоном удалился. Ванда проводила его. В комнате было слышно, как щелкнула щеколда.
Ты был невыносим, упрекнул Ситска сына. Думай, когда говоришь.
А что такое я говорил? Что мы отступаем? Это же не секрет! обиделся Гуннар. Ничего страшного не случилось, но настроение у всех было испорчено. Предупреждал же, что я не оратор, теперь сами убедились, добавил Гуннар.