И он закричал: «Помогите!» Но вместо крика из горла вырвался лишь приглушенный клокот. Закричал сильнее: «Эй!». Клокот еще приглушеннее. А когда закричал изо всех сил совсем ничего не услышал.
Глухота Темнота Тошнота Но сознание не полностью покинуло Тимофея. Оно отказывало ему в восприятии реально происходящего и возвращало в недавнее прошлое.
* * *
Первый Читинский казачий полк вторую неделю хозяйничал в Чите. Казаки ежесуточно несли в городе патрульную службу.
Тимофей исправно исполнял все, что ему приказывали, и поэтому начальством выделялся. Он значился в числе вполне благонадежных, усердных служак. Сотенный подъесаул Гулин нередко отмечал его за старание, а однажды поощрил даже краткосрочным отпуском.
Даю тебе, Тулагин, за примерную службу увольнение на воскресенье. Располагай им как заблагорассудится, сказал он.
Тимофей не поверил ушам. У него давно зрело намерение отпроситься у Гулина на денек в Могзон, чтобы повидаться с Любушкой, а тут на тебе! подъесаул сам предложил ему отпуск.
Мне в Могзон надобно, подавляя сконфуженость, сказал Тулагин.
Зазноба у тебя там? В прислуге у купца Шукшеева?.. Знаю, знаю!.. Сотенный лукаво погрозил пальцем. Ладно, поезжай. Сегодня наши интенданты с вагоном туда и ты пристройся с ними. Я замолвлю слово кому надо.
В доме Шукшеева Тимофея приняли радушно. Елизар Лукьянович крикнул Любушку:
Любушка! А кто к нам в гости?
Увидев на пороге Тимофея, Любушка растерялась. Она никак не предполагала встретить его здесь. Широкие брови ее вспорхнули вверх, в чуть раскосых голубых глазах затрепетали, заметались радостные огоньки.
Здравствуйте, Тимофей
Егорович, подсказал Тулагин.
Егорович, закончила смущенно Любушка.
В прихожую вошла дородная, запахнутая в богатый китайский халат, белолицая женщина.
Это Георгиевский кавалер Тимофей Егорович, отрекомендовал Шукшеев ей гостя, А это жена моя, Марфа Иннокентьевна, теперь уже Тулагину представил он женщину в китайском халате.
Дородная купчиха удостоила Тимофея сдержанной улыбкой и, сославшись на нездоровье, удалилась из прихожей.
Что ж мы стоим? зашумел Шукшеев. Стол готовить! Самовар! Любушка, раздевай гостя, приглашай в залу. Будь хозяйкой.
После казармы дом Шукшеева Тимофею показался раем. На всем здесь лежала печать уюта и добродетели, все дышало благостью. И среди всего этого Любушку он представил постоянно окруженной заботой, душевной теплотой, бесконечно счастливой.
За столом, после пропущенных двух рюмок смирновской водки, Тимофей расчувствовался:
Хорошо у вас! Чистота кругом, красиво, спокойно Завидую зам, Елизар Лукьянович. Любушке завидую
У нас всегда так. Правда ведь, Любушка? Да что про нас-то, провинцию. Расскажите-ка, каково у вас в Чите? Жизнь какая в центре? Что нового в политике? Сказывают, большевики сильно мутят народ, на беспорядки подбивают.
А как в Чите? По-всякому. Наше дело служба. В патрульный наряд пойдешь, увидишь чего-нибудь. А чтоб услыхать не услышишь. Нам разговаривать с народом не положено. Задержали кого сдали куда следует. Наше дело служба.
И правильно, нечего с народом разговаривать. Народ в строгости следует держать, от воли он дуреет. Потому, которые баламутят, митингуют, тех унять надо, в кутузку на день-другой, а злостных нагайками.
Первый хмель резко ударил в голову, но со временем прошел, и Тимофей стал улавливать смысл слов Шукшеева.
Нагайками?..
Нагайками, подливал в рюмки водку Елизар Лукьянович. Это для русского мужика самое лучшее лекарство от бузотерства.
Тимофей больше пить отказался, объяснил:
Мне пора в Читу возвращаться. А насчет выпивки нынче в полку больно строго.
И правильно, Егорыч, что строго. Дисциплина в армии первейшее дело. А по-нынешнему времени самое наипервейшее.
Елизар Лукьянович предложил Любушке познакомить гостя с шукшеевскими хоромами.
Дом был двухэтажный. Наверху пять комнат: в четырех жили хозяин с женой, пятая приемная зала. Внизу склад, а в полуподвальных трех комнатушках располагалась прислуга. В одной конюх-бобыль Максим, во второй повариха Палагея.
Любушка жила в самой маленькой угловой каморке. Несмотря на свою малость, каморка выглядела светлой и даже не тесной. Узкая, аккуратно заправленная кровать, шестигранный столик, табурет и плоский сундучок вот и вся мебель.
Любушка рассказала Тулагину о себе. Родилась в Могзоне, здесь, в этом доме. Отца своего не знает, говорят, он некоторое время конюховал у Шукшеевых, а потом сгинул куда-то. Мать, как и она теперь, была в услужении еще у покойного Лукьяна Саввича батюшки Елизара Лукьяновнча. Померла в позапрошлом году.
После осмотра хором и рассказа девушки дом Шукшеевых уже не казался Тимофею уютным и благодатным, а Любушкнна жизнь в нем такой уж счастливой.
Прошло некоторое время, Тулагину опять выпала оказия побывать в Могзоне. Правда, времени у него было в обрез, но повидаться с Любушкой он все же сумел. На этот раз он постучался в дом не с парадного подъезда, а в низкое угловое окошко.
Любушка провела его к себе через дворовую калитку. Была она немного расстроенной, с покрасневшими глазами.
Тимофей осторожно спросил:
Обидел, никак, кто?
Пустяки. Это так
Так, да что-то не так. Но Тимофей смолчал, не стал больше приставать к девушке с расспросами. Она сама нарушила молчание:
Помните, в день нашего знакомства на станции вы говорили мне, что теперь свобода, что теперь все равны будут?
Помню говорил растерялся Тимофей от доселе незнакомого ему возбуждения Любушки.
А где же оно, это равенство? из глаз девушки покатились слезы.
Да что случилось, Любушка? Ты почему плачешь? Тебя, вижу, кто-то обидел?
Я так понимаю, Тимофей Егорович, вытерла слезы и, несколько успокоившись, снова заговорила она. Ну, богатство, оно и есть богатство. Тут кому как богом дано. А на что же топтать человека, если он бедный?..
Кто твой обидчик? распаливался Тулагин. Не бойся, назови его. Я рассчитаюсь с ним.
Проспала я немного сегодня и не успела к заутрене прибрать спальню Елизара Лукьяновича и Марфы Иннокентьевны. Так Елизар Лукьянович раскричался, разругался разными словами. А я что?.. Я не человек, что ли? Зачем на меня так? Елизар Лукьянович расхохотался: козявка ты, а не человек. Тебе, кричит, на роду написано быть в работниках, в прислужанках. Да я, кричит, если захочу, что угодно с тобой сделаю захочу растопчу, захочу помилую
Ах он, мироед! задохнулся от гнева Тимофей. А таким душевным казал себя Сволочь буржуйская! Вот я покажу ему, как измываться
Любушка не успела и глазом моргнуть, как Тулагин махнул наверх, но не застал Шукшеева он с утра уехал по делам в Читу
Видно, надо было такому случиться, что сразу по приезде Тимофея из Могзона в Читу его вместе с Софроном Субботовым послали разгонять демонстрацию в Главных железнодорожных мастерских. По дороге Тимофей спросил Софрона:
Чего это мастеровые колобродят, чем недовольны? Как думаешь?
Супротив нынешней власти выступают.
А почему супротив?
Большевики мутят. Про народный Совет бают, что буржуйский он.
А если правильно мутят? Большевики, говорят, за простой народ стоят. А что Ленин и его партия немцам продались и казачество хотят уничтожить вроде брехня это.
Кто знает?! Чи правда, чи брехня.
Тулагин и Субботов прибыли в железнодорожные мастерские, когда демонстрацию уже разогнали. Но без дела они не остались. Им было поручено конвоировать в тюрьму одного из арестованных демонстрантов.
Бунтовщик мало чем походил на злостного государственного преступника. Это был щуплый с болезненно-землистым лицом пожилой железнодорожник. Глядя на него, Тулагин испытывал в душе саднящее чувство устыженности за то, что он и Софрон Субботов, два здоровых, пышущих силой мужчины, одетых в полушубки и сидящих на добрых строевых жеребцах, гонят по заснеженной улице пешего, плохо одетого, тщедушного человека под усиленной охраной в городскую тюрьму на истязание.
Слышь, папаша, заговорил с арестованным Тимофей, чего митинговали-то?