Одета она была в сарафан, когда-то белый, а теперь серый от пыли, по подолу рваный, сверхучёрная потрёпанная кожаная куртка без пуговиц, но ногахсерые с ободранными носками туфли на невысоком каблучке. Чёрные волосы были стянуты на затылке нелепым пучком.
Красавица! выдохнул солдат. И повернулся ко мне. К своим надо, парень! Извини. Ты уж дальше давай сам: скажи медицине, что ты теперь их. Ладно? А я побегу! Да! остановился вдруг он. Если встретимся, меня Антохой зовут! Будь!
Л-ладно, ответил я и чакнул зубамипонял, что замерзаю.
На мне были только трусы да майка. Ногибосиком. В общем, был я в том виде, в каком лёг спать. Лёг дома. В Перми. На четвёртом этаже панельной девятиэтажки. В нашейс родителями и бабушкойтрёхкомнатной квартире. У нас ещё был кот. Сиамский.
Ни квартиры, ни родителей, ни бабушки, ни кота рядом не было. Были раненые.
Я не сразу сообразил, что зовут именно меня. Зовут из той повозки, от которой отбежала так неприветливо встретившая меня наверное, всё-таки медсестра.
Парнишка! стонал из повозки раненый боец; второй, лежащий рядом с ним, молчал. Парнишка!
А? встрепенулся я.
И боец счастливо выдохнул:
Пить!
Где? спросил я, имея в виду воду.
Раненый понял.
Тут, прошептал он уже обессилено. Во фляжке.
Фляжказелёная, побитаясолдатская лежала в повозке, в ногах у раненых. Я взял её, крутанул колпачок и замер. Моя мамамедик, среди родственников тоже имелись те, кто был причастен к такому святому делу. В общем, кое-что из медицины я знал. Поэтому и спросил у солдата, опять же имея в виду воду:
А вам можно?
У раненого был забинтован практически весь корпус: от груди до ног. Если ранение в живот, вода может стать ядом.
Нельзя с горечью простонал солдат.
Я вам губы оботру, тут же принял я решение и, не найдя в повозке подходящей тряпицы, рванул низ собственной майкилентой.
Потрескавшимися губами солдат жадно хватал тканьстарался всосать в себя влагу И на какое-то время ему полегчало; стих безумный огонь в глазах.
Раненый смерил меня, насколько позволяло ему лежачее положение, взглядомсверху вниз, затем обратно.
Замёрз?
Угу! зубы снова клацнули, и я стиснул их.
Мешок из-под меня достань, попросил раненый, делая паузы; видно было, что слова причиняют ему страдания.
Солдатский сидор лежал у раненого под головой. Я осторожно, боясь причинить боль бойцу, вытянул мешок.
Развяжи, голос раненого дрожал. Там второй комплект. Гимнастёрка там. Там гримаса боли обезобразила лицо солдата. Себе возьми. Надень сразу.
Я надел. Всё, естественно, было велико: и штаны, и верхнее. Штаны, кстати, пришлось держать руками, иначе спадали. Выглядел я, наверняка, нелепо.
Сапог нет, выдохнул солдат. Извини.
Спасибо, поблагодарил я.
Ремень бы ещёпомолчав, вздохнул раненый. Да нет. Бечёвку Здесь глянь, он шевельнул пальцами правой руки. В повозке.
Я нашёл бечёвкунесколько кусков: два раза крутанул вокруг штанов, завязал на бантик. Так же обмотался и сверхупо гимнастёрке.
Вот и хорошо, сказал солдат и застонал, видно было, что боль схватила ещё сильнее. Ты, парнишка вот что Голос раненого сошёл на хрип. Слушай. Вот что. Ты Я, это не выживу. Передай моим. В Кунгур. Мои там рядом с вокзалом
Адрес давайте, сказал я, вздрогнув от того, что услышал название знакомого города. Я напишу.
Как напишу? На чём? Чем? Откуда? Куда? Дойдёт ли письмо? Я не понимал, до конца не осознавал происходящего, но солдату пообещал, нельзя было иначе:
Я напишу! Давайте адрес. И кому написать, говорите.
Жене Деткам прохрипел солдат. Кунгур Там
Потом я с ужасом смотрел, как он молчал. Молчал. Глазанеподвижныесмотрели прямо на меня.
Он не успел назвать адрес. Не успел назвать имя жены и свою фамилию. Он умер.
Он был рядом со мной, но его уже не было
Рядом с умершим лежал другой солдат. С забинтованной головой. Ни глаз, ни волос, ни подбородкавсё обмотано бинтами. Видны были только обожжённый нос и роттёмное отверстие с выбитыми зубами.
Этот солдат дышал, но был без сознания.
Страх мой всё усиливался и, наконец, достиг апогея. Я не выдержал, развернулся и со всех ног кинулся прочь от повозки. Бежал, не разбирая дороги. Натыкался на кусты, стволы деревьев, на каких-то военных, один раз даже на орудие. Бежал, пока не свалился в какую-то яму.
Громкий русский мат вернул мне сознание.
Яма оказалась окопом. В окопе, сидя на корточках, дремал красноармеец. Я свалился на негозашиб плечо. Мог бы и голову. Хотя вряд ли! Голову красноармейца солидно и надёжно прикрывала каска.
Ты!.. Твою!.. орал красноармеец, тряся меня за грудки.
Он уже стоялголова возвышалась над бруствером.
Сёма
Голос, раздавшийся откуда-то сзади и сверху, заставил нас вздрогнуть.
Чо? спросил Сёма. И рявкнул в последний раз:Я-т-те!
Затем он разговаривал уже в полголоса.
Спал? строго спросил голос.
Дремал, вздохнул Сёма и понурился.
Три наряда вне очереди!
Това-арищ сержант! протянул Сёма и отпустил меняразвёл руки в стороны. Я ж
Бьют нас, бьют, а ему всё без толку! сокрушался потом сержант.
Я не расслышал его фамилию, когда он представился, а переспросить постеснялся.
Мы с полчаса сидели с ним в окопе, который оказался практически передним краем обороны целой дивизии! Где-то впереди, прямо в поле, что простиралось перед окопом, имелось ещё особое боевое охранение. Но было оно невелико, как сказал сержант, и выдвинуто вперёд лишь на тот случай, чтобы предупредить основные силы, когда враг начнёт подбираться к нам втихую.
Семён парень неплохой, рассказывал сержант, периодическизоркопростреливая взглядом пространство перед окопом. Но устал. У нас, конечно, все устали. Считай, месяцсплошной бой. Утром бой, днём бой, вечером бой, ночью Ну, ночью иногда потише бывает. Чтоб им ни дна, ни крышки! сержант сердито поджал губы. Что им, тварям, в Европе не жилось?!
Про меня сержант уже знал. Конечно, не всё. У меня хватило ума не распространяться про тысяча девятьсот восемьдесят первый год. Но сержанту я сказал правду: зовут Андреем, учусь в шестом классе, где родителине знаю, откуда гимнастёркаиз медсанбата. Я рассказал сержанту, как умер раненый. Сержант понял, крепко сжал мою руку, мол, держись! Я соврал в одном: сказал, что контузило, ничего не помню. То есть, что-то помню, что-то нет.
Бывает, согласился со мной сержант. И нахмурился. Хуже только, что неопределённость с тобой.
В смысле? не понял я.
Взять тебя с собой нам нельзя, пояснил сержант. Мы же, как ни крути, не гражданское учреждение, а воинская часть. Тем более, он кашлянул, в окружении мы. Да-а Но и оставлять тебя нельзя. Как жесвоих оставлять? Контузия опять же у тебя, как она подействует?
Из двух зол нужно выбирать меньшее, не по-детски рассудительно произнёс я.
Ух, ты! усмехнулся сержант. И с улыбкой взглянул на меня. Ну-ка, ну-ка! И как же ты решаешь?
С вами! решительно выдал я.
Герой! то ли осуждающе, то ли одобряюще покачал головой сержант. В медсанбат тебе надоот огня подальше.
Я там был, напомнил я сержанту.
Ну начал тот и недоговорил.
Где-то далеко что-то скрипнуло раз, другой, третий, затем раздался свист.
Ховайся! скомандовал сержант и буквально вдавил меня в дно окопа.
Затем на моей голове оказалась его каска.
А потом вокруг загрохотало!
Я думал, сержант начнёт стрелять из своей винтовки, но он тоже вжимался в окоп и лишь изредка привставал, чтобы выглянуть за бруствер.
Что-то большое и горячее упало рядом со мной, задев ногу чуть выше колена. Я ойкнул, зашипел. Сержант, тут же забыв обо всём, встревожено взялся за меня:
Что, ранило? Исчастливо рассмеялся:Долго жить будешь, Андрюха! Пояснил:Осколок мины.
Осколок был небольшим, у страха глаза оказались больше, но выглядел он ужасающе: кусок острого, скрученного винтом металла.
Я глянул на свои солдатские штаны и вроде бы вздохнул, что вот, мол, дыра.