Андрей ЗеленинИ СНОВА ПРО ВОЙНУРассказы и повесть
Никого не хотел напугать,
ничего не хотел приукрасить.
Просто написал о том, что было когда-то.
Причём было это не так уж и давно.
Помните об этом, люди, не забывайте.
ЕСЛИ МЕНЯ УБЬЮТРассказ
Я родился спустя почти двадцать восемь лет после начала и спустя двадцать четыре года после окончания той войны.
Я не мог быть на той войне, но я там был.
Я до сих пор там
Мой дед Григорий Михайлович Черепахин, срочную отслужив несколько раньше, во второй раз ушёл в армию в мае 1941 года. На краткосрочные сборы. Место их проведения было обозначено чётко: Бершетские лагеря. Не так уж и далеко от родной деревни Черепахив течение светового дня пешком дойти можно.
Краткосрочные сборы для многих кунгуряков, березниковцев, оханцев, осинцев оказались не такими уж и краткосрочными. В июне передовой отряд, а за ним и вся 112-япермскаядивизия двинулись к границе. Навстречу надвигающейся войне
До осени никаких вестей в Черепахи не приходило. А там Почтальонша из своей сумки достала тонкий конверт. В нём была казённая бумага: «Ваш муж пропал без вести».
Бумага эта пришла к моей бабушке, и всю жизнь потом она, Варвара Николаевна, ждала и надеялась на чудо: вернётся всё-таки её Григорий Михайлович с войны. Вернётся домой. Ведь не убитпропал.
Бабушка надеялась, хотя в другом письме, коротеньком, в пол-листа, пришедшем к её соседке, односельчанин и Гришин друг сообщал: «Григорий был пулемётчиком. Прикрывал отход. Рядом разорвалась мина. Где похоронили Григория, напишу позднее. Начинается бой».
Потом соседка тоже получила казённую бумагу. Но там было написано: «Ваш муж погиб смертью храбрых»
В 2012 году моей маме, дочери моего деда, пришло из военкомата официальное письмо. Многие дети той войны, ныне старики, получили подобные.
Маме сообщили: «Черепахин Григорий Михайлович погиб 22 июня 1941 года».
Двадцать второго июня началась Великая Отечественная война. Она продолжалась четыре года. Она унесла жизни почти тридцати миллионов советских людей: солдат, старикову женщин и детей, фашисты не щадили никого.
Ложь, измышления как старались когда-то извне, чтобы советские люди забыли, какой ценой досталась Победа. И что это была за война.
У них получилось.
Сейчас не то что дети, многие взрослые в странах бывшего СССР не знают и знать не хотят историю своей страны. Глупые!
Дай Бог, чтобы с ними не случилось того, что случилось с их прадедами, дедами, отцами. И со мной.
1
Мне тогда было двенадцать лет. Я уже перешёл в шестой класс. Была осень.
Вечером болела голова. Сильно.
Спать лёг рано, вроде бы даже десяти вечера не былодвадцати двух ноль-ноль. А проснулсяна рассвете. От холода и почему-тосырости.
Я огляделся. Меня со всех сторон окружал лес: тёмный, страшный.
Наверное, от испуга я крепко зажмурился и умудрился заснуть снова.
Во второй раз, окончательно, проснулся уже днём. От голосов, которые раздавались, казалось, отовсюду.
Подскочил я, словно осой ужаленный. И тут же услышал. Сначала:
Ёлы-палы! Это что за?.. А затем:Стоять! Руки вверх!
В нескольких сантиметрах от моей майки, точнее, груди, прикрытой тканью майки, поблёскивало жало штыка.
Штык был винтовочным. А саму винтовку держал в руках молодой пареньлет двадцати или даже меньше.
Парень выглядел почти как настоящий солдат. Одет был в гимнастёрку, соответствующие штаны и сапоги. Вот только гимнастёрка была весьма потрёпана, штаны тоже выглядели не лучшим образом, и сапоги давно утратили свой положенный блеск. Кстати, погон на гимнастёрке парня не наблюдалось, имелись лишь петлицы без знаков различия.
Что-то зажужжало в моей голове. Сначала тихо, потом громче
Оказалось, впрочем, жужжит снаружи.
Воздух! прокричал кто-то. И слово это повторилось ещё несколько раз, будто сам лес кричал:Воздух!
Потом раздался свистпротяжный, переходящий в вой. И раздался грохот. Такой сильныйземля дрогнула под ногами! И ещё! Ещё! Ещё!
В лесу грохотало, меня мотало из стороны в сторону.
Контуженный, что ли?! ругнулся парень в солдатской форме и одним толчком свалил меня на землю, бухнувшись рядом. Лежи! Не вскакивай! Это фашисты бомбят!
Он кричал что-то ещё, я не слышал. Уши словно ватой забило.
Винтовка солдата лежала теперь рядом со мнойштык поблёскивал на уровне глаз. И, как ни странно, именно в этот момент я не испытывал чувства страха, хотя бояться следовало бы. Не винтовкибомбёжки. Ведь бомбили по-настоящему. Настоящими бомбами. А я думал о том, что мама будет ругать меня за испачканную майку.
А неподалёку стонали. Длинно, жутко. На несколько голосов.
Я не сразу понял, что снова могу слышать. Поднялся. Пошёл на стоны. Не дошёл.
Меня остановил какой-то командир. В петлицах гимнастёрки было три кубика. «Старший лейтенант», вспомнил я военную историю; мне нравилось узнавать прошлое своей страны, книг соответствующих я читал много, кое в чём разбирался неплохо, по крайней мере, в званиях.
Ты кто? спросил меня старший лейтенант, больно схватив за плечо левой рукой. Правой он нащупывал кобуру пистолета. Откуда такой? Здесь!
Товарищ старший лейтенант! раздался за моей спиной знакомый голос. Это был тот солдат, что, по сути, спас меня во время бомбёжки. Это я его нашёл! Он, видно, из беженцев. Отбился да потерялся. Контуженный! Не слышит!
Почемуне слышу? удивился я. Слышу!
Оп-па! обрадовался солдат. Клин клином, значит
Стой! остановил бойца командир и строго взглянул мне в глаза, продолжая держать за плечо, только кобуру оставил в покое. Ты русский?
Я советский! ответил я с вызовом и почувствовал, что спазм перехватывает горло: почему я здесь? Как я здесь? Где мои родители? Где мой город, мой дом?
Откуда? ворвался в сумятицу моих мыслей голос старшего лейтенанта.
Я не сразу сообразил, что ответить, и произнёс первое, что легло на язык:
Н-не п-помню.
Не пойму отчего, но я начал заикаться, да и страх сделал своё делоя ещё и всхлипнул.
Точно, контуженный! обрадовался солдат.
К раненым его! приказал старший лейтенант, наконец-то отпуская меня. Пусть медицина посмотрит. Потом, тише, он добавил:И пусть оденут его. Там должно быть. Там пусть и остаётся.
Минут через пять я оказался
Наверное, это должно было называться медсанбатоммедико-санитарным батальоном. Такое воинское подразделение. Однако ничего военного в нём не было. Даже врачи и санитары не все были в военной форме. Многие в обычной одеждегражданской: брюки, рубашки, пиджаки. Только на нескольких имелись халаты. Не белыесерые, в чёрном и красном: точках, пятнах, разводах. Это была кровь. Запёкшаяся и свежая.
Те, которые были в халатах, оперировали. Я округлил глаза: разве так можно? Даже не в специальных палатках, а под деревьями! Не на операционных столах, а на повозках!
Лошади, выпряженные из повозок, которых в лесу было много, стояли неподалёку: фыркали, тревожно переступали ногами, изредка ржали.
Никому не было дела до какого-то двенадцатилетнего мальчишки.
Солдат с винтовкой, сопровождавший меня, поскрёб затылок:
Мне ведь к своим бежать надо. А то уйдут куда, потом ищи Я и без того здесь приблудный. У меня и форма не моябрата. Он как отслужил срочную, домой вернулся, так мне всю одёжу подарил. Я её и затаскал за год-то! А тут война! Брат в райкоме комсомола остался, а яв форму, да к части прибился. Винтовку мне дали, когда в бою красноармейца одного убили. Такие дела. Эй! окликнул он девушку, остановившуюся возле одной из повозок, в которой лежали двое раненых. Постой!
Девушка склонилась над ранеными: одному поправила бинт, к другому прислушалась.
Стой, снова сказал ей солдат. И махнул рукой в мою сторону:Этот мальчишка контуженный. В тыл идёт. Командир приказал осмотреть и одеть.
Девушка мельком глянула на меня и поспешила к другой повозке, из которой раздались стоны. Выдавила из себя:
Целый он А мне некогда.