А Вера Баракина, блондинка с голубыми глазами и нежными чертами лица, после обеда подбирала со стола каждую крошечку хлеба. Ей все казалось, что еды в школе дают мало. К тем девчонкам, кто ушел на фронт из Москвы или Подмосковья, приезжали мамы и привозили что-то поесть. «Как они могут не делиться?» думала Вера с ненавистью. Она все время была голодна: пережила в Ленинграде две блокадных зимы. Еще в первую зиму прямо на кухне, сидя на стуле, умер отец, и его увезли на санках на Пискаревское кладбище. Мать и дочери держались. Вера, как и мама, работала на военном заводе, получали они в день по 250 граммов хлеба. Делились с Вериной сестрой, получавшей всего 125 граммов, так как она после ранения, полученного при обстреле, работать не могла. На работе давали суп из муки, и такой же, только с грязью, варили дома, пока была у них смесь муки с землей, которую Вера нагребла у разбомбленных на берегу Невы складов. На исходе второй зимы силы кончались, жили надеждой на травулебеду и крапиву, которые стольких людей спасли от голодной смерти. Неожиданно произошло чудо: как-то мама пришла с работы и объявила дочерям, что они эвакуируются с ее заводом. Девушки, до крайности истощенные и равнодушные ко всему, встрепенулись. Неужели удастся уехать?
Мама умерла по дороге, когда, переехав на грузовике Ладогу, они, казалось, были спасены. Ее тело Вера с сестрой оттащили в общую кучу, и их «повезли дальше, жить», во что совсем недавно не верилось. На станции Мантурово Костромской области случилось и вовсе невероятное. Веру и ее сестру нашла дальняя родственница, работавшая там в ресторане, она встречала все поезда, привозившие ленинградцев. Там они и остались. Вера, которую тетка устроила работать кассиром в сберкассу, только начала отъедаться и приходить в себя, как ее вызвали в военкомат и сказали, что она пойдет в армию. «Я же блокаду перенесла», возразила Вера. «Пойдешь», повторил ей офицер, и она только смогла ответить: «Ладно». И после войны, когда бывшие однополчанки заявляли, что пошли добровольцами, Вера Баракина не кривила душойговорила, что лично она не радовалась, что на фронт попадет. Может, она бы потом сама пошла в военкомат, но только не тогда, в мае 1943 года, когда была еще так слаба.
А фронт оказался не страшнее блокады. Столько всего произошло тамгибли от осколка или пули, подрывались на минах товарищи, ее саму дважды ранило, но Вера считала, что страшнее блокады ничего в ее жизни не было.
Учеба подходила к концу, на политзанятиях им уже говорили об отправке на фронт. Вера Баракина была поражена, когда ее снайперская пара Тоня Буланенко написала заявление, что просит перевести ее в связистки, так как снайпером она не может. Тоня отлично стреляла, но ей казалось, что по людям выстрелить она не сможет. Вера была убеждена, что связисткой быть намного страшнее: ползти по чистому полю под пулями с проводом!
Многие курсанты отсеялись за эти шесть месяцев. Не каждая оказалась готова к таким переменам в жизни, не каждая могла вынести тяжелые физические нагрузкимногокилометровые походы на полигон и обратно с полной выкладкой (зимойна лыжах) и казарменную жизнь. Многие никак не могли привыкнуть к мысли, что скоро окажутся на войнеда еще снайперами. Еще летом, в Амереве, Зоя Накарякова из Перми сошла с ума (а может, и притворялась): сначала по ночам начала кричать, а потом как-то раз и днем по дороге со стрельбища вдруг начала вопить страшным голосом: «Мама! Мама!» И тут уже ее забрали в санчасть, а оттуда, как говорили, в соответствующее учреждение. После войны, как слышала Клава Логинова, Зою видели в Перми.
Были и другие, у кого нервы не выдержали. Двое девушек из роты Веры Баракиной сбежали из школы. Их вскоре поймали в Москве, судили как дезертиров и отправили в штрафную роту. Больше Вера о них не слышала. Другая девушка ночью, стоя на посту, застрелилась, сняв сапог и нажав пальцем ноги на курок винтовки. «Это ж надо ухитриться, ногой нажать!» шушукались остальные. Все были уверены, что девчонка это сделала от страха: не выдержала одинокого ночного дежурства в темноте. Им всем страшно было дежурить, но многие, считая, что комсомолкам и будущим солдатам не пристало бояться, стыдились делиться этим, и та девушка не была исключением. Охрану этого склада с боеприпасами Юля Жукова считала в школе самой трудной обязанностью. Ночью стоять там (стояли по одному) было жутко. Складской сарай стоял на отшибе от здания школы, на пустыре. Вокруг был кустарник, рядомглубокий овраг, тоже заросший кустами. Ночью, когда шелестели кусты, казалось, что кто-то крадется. Через много лет Юлия Жукова напишет: «Станет невмоготу, резко обернешься, винтовку навскидку: «Стой! Кто идет?» Но страх не отпускал и тогда, когда она убеждалась, что никого нет. «Прижмешься, бывало, спиной к стене, стоишь, вглядываешься в темноту, ждешь. Потом отрываешься от стены, идешь вокруг склада, а по спине холодок ползет, опять кажется, что за тобой кто-то идет. Ведь шла война».
Глава 5«Зачем умываться, все равно темно!»
«Привет с фронта. Здравствуйте, дорогая мамочка!
Сегодня получила от Вас письмо, на которое спешу ответить. Возможность у меня теперь будет писать чаще письма.
Новостей у меня особенных нет. Сейчас нахожусь у моря, очень хорошо. Жизнь наша разнообразная, на месте не стоим, все время двигаемся. Хорошо, что еще пока нет дождей. Хотя осень, но очень жарко Все девчонки пока живы и здоровы. Мое здоровье тоже ничего. Привет всем. Ваша Женя».
Мать Жени, как и Катина, была неграмотная, и письмо ей прочитала Женина младшая сестра.
Это письмо в Кропоткин Женя Макеева написала 9 октября. Она и ее товарищи всего пару месяцев провели на фронте, но письма писать научились: понимали, как дать знать родным, где находишься и что происходит с твоей частью. Прочитав «у моря», родные, вероятно, догадались, что Женина часть вышла к Черному морю. «На месте не стоим» означало, что они в наступлении. Часто бойцы писали в письмах, что на фронте «жарко» или «горячо», намекая на тяжелые бои. А может быть, Женя и правда писала о погоде. Самое главное в письме было то, что и она, и «все девчонки» были в порядке.
До Тамани они дошли без боев, во втором эшелоне. Катя Передера по дороге заболела малярией, но, пока ее не забрали в госпиталь, шла со всеми, время от времени засыпая на ходу, отключаясь. Подлечившись, догнала своих.
На Тамани остановились: шла подготовка к форсированию Керченского пролива. Девушки, хоть ничего не было постоянного в их жизни, не стали терять времени даром и навели красоту в землянках, выкопанных в овраге, украсили временные жилища тем, что под руку попалось: какими-то желтыми маленькими цветочками да перекати-полем. Достаточно было крохотной передышки, затишья в военных буднях, как жизнь, молодость вступала в свои права.
5 ноября снайперскому взводу выдали по 300 патронов на человека и сухой паек на пять дней. Куда они отправятся, разумеется, не говорили, однако все было ясно. Немцы отступили за Керченский пролив, настала пора их догонять. Путь к Крымскому полуострову, который Гитлер, к ужасу своих румынских союзников, не желавших отправлять на бойню свои войска, решил во что бы то ни стало удержать, лежал через пролив и был полон опасностей. Попытка взять Крым в ноябре 1943-го окончилась неудачей и сопровождалась огромными потерями.
Шестого они прошли с тяжелым грузом тридцать километров пешком до берега пролива. Мимо проезжали грузовики с надписями на бортах «Вперед, на Крым!». С косы Чушка била артиллерия, поддерживая крымский десант: его переправа шла уже несколько дней.
Керченско-Эльтигенская десантная операциякрупнейшая десантная операция Великой Отечественнойшла уже с 31 октября. Морякам пришлось нелегко: в узком и мелководном Керченском проливе невозможно было использовать большие корабли, так что людей перевозили на катерах, и это было «все равно что драться телегами против танков»так докладывал об этом командующий флотом вице-адмирал Л.А. Владимирский, ведь вооружение советских катеров было гораздо слабее, чем немецких. Да что там катера! Как вспоминал нарком военно-морского флота Н.Г. Кузнецов, «нам пришлось привлекать часто совсем не приспособленные для таких операций гражданские суда вплоть до шлюпок».