Некоторые изменения в городе: сняты кони Клодта с моста через Фонтанку; рядом рассечен сверху донизу бомбой дом. Люди по городу ходят, как тени, большинство еле волочит ноги; на больших дорогах к кладбищам масса гробов и трупов без гробов. Трупы, просто лежащие на улицах, не редкость. Они обычно без шапок и обуви Трудно будет выдержать этот месяц, но надо крепиться и надеяться.
Э. МаксимоваВторая победа
Увидела я эту бумагу случайно, в рукописном фонде Музея истории Ленинграда: деловая записка заведующей детским садом номер 20 об эвакуации на Урал, июнь 1942 года. Меня заинтересовал энергичный стиль документа: «Скоро полгода, как мы здесь, дети здоровы, питание налажено, нас десять женщин, мы считаем себя фронтовиками, только наш фронтнежный и веселый, работаем дружно, любовно, планово, твердо веря, что близок день, когда сможем с рук на руки передать своих питомцев их родителям в любимом Ленинграде».
Где оназаведующая Евгения Николаевна Скотникова?
Меня вдруг ожгла простая мысль: кому, когда попадется в следующий раз на глаза этот лист грубой желтой бумаги, снова уложенный в папку, которую сейчас унесут куда-то в глубь Петровской куртины (музей помещается в Петропавловской крепости)? А за листкомистория, история. Сегодня еще, может быть, полнокровнаяс живыми красками, звучащая.
В ближайшем киоске Ленгорсправки мне дали адрес: переулок Макаренко, 3, квартира 14. От Евгении Николаевны Скотниковой потянулась цепочка к людям и событиям, о которых пойдет рассказ. События эти будничные и необыкновенныесмотря из каких лет на них глядеть.
Детсад был обычный, районный. Утром приводили аккуратных, умытых, симпатичных ребятишек, вечером, ухватив за руку маму, бабушку, реже папу, они так же весело разбегались по домам. Их воспитательницы, озабоченные интеллектуальным развитием детей, знали свое делочитать им, играть с ними, гулять, открывать мир.
На седьмой день войны заведующих детсадами вызвали в райисполком: завтра в 10.30 эвакуация. Куда? Неизвестно. Вы считаетесь мобилизованными. Надо же оповестить родителей, побеседовать, собрать вещикогда? Сами решайте. Имейте в виду: детей с сестрами и братьями до десяти лет не разлучать. Ясно? Действуйте.
Оказалось, что одна ночьвоеннаясрок большой. Про себя пришлось забыть. Забежали домой, оставили записки мужьям (у кого еще не ушли в армию): «Сложи в чемодан вещи мои и ребят, зимнее не надо, принеси в детсад».
Утром в автобусы садились «неделимые» дети, трехлетние и школьники. Нарушила Евгения Николаевна инструкцию, взяла вместе с сестрами Трыковыми четырнадцатилетнего Валю. А как иначе? Их мать умерла, отец просил слезно (последний раз он тогда ребят видел, умер в блокаду). А в конце войны детсад проводил Валентина на фронт.
Когда в 1943 году начали создавать школьные интернаты, Евгения Николаевна пошла на хитрость, придумала «карантин по скарлатине», чтобы ребята по-прежнему оставались вместе.
Такое это было странное учреждение, именовавшееся детским садом.
Итак, дети стояли возле автобусов, уже отдельно от родителей, прижимая к себе мишек, куколкаждому разрешили взять из детсадовского богатства самую любимую (спустя много, много лет в эти игрушки еще будут играть дети этих детей). Младшие не очень горевалиони ехали «на дачу». А старшие потом сочинили стихи: «Так плакать хочется, но нужно улыбаться, чтоб мама грустной не была».
Мамы не были грустныэто состояние души мимолетное, даже светлое. У мам на сердце лежал неподъемный камень. Они не представляли себе, что разлука продлится четыре года, не думали, что многим детям суждено стать сиротами. Но сами ночью вышивалитак велено былона рубашечках дату рождения, адрес. Значит, чтобы опознали, если ранят, если (Одна из рубашекВовы Каленовалежит сейчас в музейной витрине.)
Мамы бежали рядом, кричали вслед автобусу, а те, что сумели пробраться на перрон, вслед эшелону: «Одевайте Аллочку теплее, она простуживается», «Сонедва раза в день капли в уши, я положила» Каждаясвое. Тем же, кто увозил детей, слышалось одинаковое: «Сберегите!»
Их было поначалу пятерозаведующая, три воспитательницы на две группы и няня. На 68 детей, у которых, кроме них, не было никого. Как написала потом одна из них:
Есть ли на сеете богаче мать?
Тридцать детишек семья,
Надо одеть, умыть, причесать:
Мама теперь имя.
В музеях теперь и эти куклы, и эти стихив память об их военной работе. Именно их. Матери в осажденном Ленинграде ждаличто еще им оставалось? Дети в лесной уральской деревеньке жили в полную силучто ж еще могли они? А вот женщины, которые были рядом с ними четыре года войны, не просто выполняли свои обязанности, сознавали свой долг. Изо дня в день они совершали подвиг материнской любви. Только мамами называть себя запрещали. Говорили: «Я тебя и поцелую, и приласкаю, на ночь ножки укутаю, но я тебе не мама. Твоя мама в Ленинграде, ты к ней вернешься».
Эшелон, каждый вагондетсад, уходил все дальше от Ленинграда. А безотрадные мысли упирались все в один тупик: как же мы справимся?
Знаете, что вселило первую робкую надеждуна остановках проводница рвала детям цветы. «Ох, забыла фамилию», сокрушается Евгения Николаевна. Да разве возможно упомнить сотни фамилий! А их было не меньше, людей, которые обогрели ленинградцевпарным молоком, дровами, добрым словомна их долгом пути. На Урал-то попали не сразу. Прежде детей привезли в Ярославскую область, в деревню Лукино.
За что ни схватисьпроблема. Ладно, можно летом поспать и на полу, каждый день его мыть, белье проветривать. Но как в жару сохранить молоко? Стирка, купаниеуходит уйма воды, где ее брать? На все Лукино один колодец. Нашли заброшенный, очистили от гнили, «закрыли» вопрос. А тут новый открылсяпотруднее.
Стали приезжать из Ленинграда за детьми напуганные первыми бомбежками, исстрадавшиеся мамы. Кого-то увозили на восток, а кого-тообратно в Ленинград. Напрасно молили воспитательницы не трогать детей с места. Сотни женщин, собравшихся на станции Всполье (в Ярославскую область вывезли сто тысяч детей), не поддавались ни уговорам, ни предупреждениям, требовали: отправляйте домой! Их отправили. Поезд до Ленинграда не дошел.
Война меж тем уже подкатилась к самому порогу сада.
В октябре ленинградские детские учреждения двинулись из Ярославля на Урал. Недавние заботыпрокисшее молоко, неглаженые простынив одночасье превратились в сущий пустяк, потому что, если первая эвакуация была сопряжена всего лишь с неблагоустройством, то втораяс опасностью.
Осознавали ее и дети. Как писал папе на фронт десятилетний Витя: «Эта первая настоящая война в моей жизни».
Уезжать поездом уже нельзя, только водой, а навигации осталось несколько дней. Ближайшая пристаньза десятки километров, которые отлично просматриваются с неба.
Сохранилось детское описание трехдневного похода к Волге одного интерната. На лошадях везли только маленьких, остальные шли пешком. Саша взял худенькую Дору на руки, запахнул ей ноги своим пальто. Руки опухли от холода, одежда покрылась льдом. Старшая сестра спросила семилетнюю Асю: «Холодно?»«Ничего, я еще потерплю».
Когда ее сняли с телеги, чтобы посадить другую девочку, она послушно побрела рядом.
Воспитательница помнит: «То и дело надо было поднимать падающих лошадей, чинить телеги, оттирать щеки, руки, но идти и все идти, как в «Железном потоке», под дождем и снегом».
Ребятам из детсада 20 было чуть теплее: на случай бомбежки каждому привязали под пальто на спину подушечку и смену белья. Дорогу развезло, двигались медленно. Рядом с повозкой, набитой малышами, неотступно шла высокая красавица в черном платкеОльга Федоровна Смирнова. Ей оставалось два месяца до родов.
«Златовратский», для безопасности отведенный от пристани, был загружен сверх меры: вместо 250 пассажировтысяча. Двадцатый детсад не берут. Сейчас пароход уйдет, самолеты висят над головой, река вот-вот встанет, что тогда? На Скотникову смотрели продрогшие, испуганные дети
Короче, их посадили, дали две каюты. Непостижимо, как они разместились. Евгения Николаевна так всю неделю и просидела у дверей на суповой кастрюле, прихваченной еще из Ленинграда.