Бербазовская батарея, как я уже сказал, находилась прямо в жилом городке, на берегу возле курилки. Дети на ней играли в войнушку, крутили пушки почём зря, и никому не было жалко. Пусть крутят.
Нашу батарею детишки не крутили, потому что она находилась чёрт те где, за три с лишним километра от жилья. На нашей игрались только караульныепод чутким руководством нештатного начальника ПВО, то есть меня. И то лишь тогда, когда я созревал их взбодрить в соответствии с планами боевой подготовки.
Как это выглядело? А вот как. Приезжаешь проверять караул и играешь воздушную тревогу. Матросики выскакивают, облепляют пушки и крутят их во все стороны. Покрутили? Всё, хватит. Отбой воздушной тревоги.
А раз в полгода в голове начальника штаба бравурно звучали литавры, после чего проводилось жуткое мероприятие под названием «артиллерийские стрельбы МЗА». МЗАэто малая зенитная артиллерия, я в самом начале забыл сказать.
Как я уже сказал, крутиться вокруг самих себя пушки могли вполне. Другое дело, что они были настолько расшатаны, что люфтили и мотылялись во все стороны даже при хорошем нажатии рукой, не говоря уж про стрельбу. Если сказанное помножить на состояние коллиматоров и древность стволов, а также на тот факт, что обеспечить стреляющую батарею воздушной (да и просто движущейся) мишенью на Бечевинке было нечем, то
то стреляли просто через бухту наискосок. Просто по сопочке. Что бербазовские, что мы. По восточному подножию господствующей сопки Снежной (которая почти девятьсот метров высотой)для них дистанция стрельбы была два с половиной километра, для нас почти четыре. Там чуть выше подножия есть такая большая поляна-залысина, особенно хорошо видная зимой; диаметр залысиныметров примерно сто пятьдесят. Ну суперцель просто. Задача была попасть в залысину, а в идеалепоразить печально торчащие посерёдке три развесистые берёзы. Я сказал, что берёзы «торчащие печально»? Тут я приврал за мою бытность в них так ни разу и не попали, так что особой причины печалиться у них не было. Но в саму залысину попадали, у-у, и ещё как. Примерно половина снарядов ложилась куда-то туда, притом весьма точно. Вторая половина снарядов равномерно и энтропийно охватывала цель по кругу, отсекая врагу помощь извне.
Я ведь про люфт сказал не просто так. Во время стрельбы каждая пушка дёргалась во все стороны, как припадочная, и ствол спонтанно гулял в телесном угле полтора-два градуса, а то и больше. Попробуй попади из такой эпилептической пушки по стометровому вражескому самолёту за четыре километра! Даже по стоящему на месте! Однако никто не заморачивался ни радиусом рассеивания, ни среднеквадратическим отклонением. Зачем? В трудную для Родины минуту попадём куда надодаже не вопрос! Собьём первой же обоймой! Первым же снарядом! Пушки я тщательно размалевал в красивые жёлто-зелёно-коричневые камуфляжные пятна, а на внутренних сторонах броневых щитков каждой пушки набил чёрные силуэты летящего супостатавид снизу, вид сбоку и спереди: F-4E «Фантом 2», A-4A «Скайхок», A-6E «Интрудер» и (та-дамм!) крылатая ракета «Томагавк». Всё было очень, ну очень серьёзно.
Грохот пушек возбуждал; кислая пороховая гарь кружила голову. Артиллерийские стрельбы на Бечевинке стали самыми интересными стрельбами за всю мою службу, хотя я видал и участвовал в разныхи из пушек, и торпедами, и ракетами А сказать почему? Потому чтовот оно всё, как на ладони, все вместе, все рядышком! И руководители стрельбы, и сами стреляющие, и зрители из вышедших на перекур подземельщиков, и вот они обе пушки... всё вписывается в круг радиусом двадцать метров, общие эмоции смешиваются, и получаетсячто?правильно, эгрегор. Ну и проверяющие, конечно, а как же, они тоже там, то есть тут. Со своим особым восторгом, записными книжечками и секундомером. Это было весело, динамично и незабываемо.
Так вот: про пламегаситель. И про проверяющих. Приехал «кап два раза» Маймеско из Шестой управы Тихоокеанского флота, драть нас в общем и целом, ну и в числе прочего нештатную ПВО, конечно. В жарком и душном камчатском августе дело было. Устраивать стрельбы он не захотел. Ему хватило беглого осмотра пушек. Он заглянул в жирно смазанные солидолом приёмники снарядов, в прицелы... наконец, в стволыи вызвал без пяти минут старшего лейтенанта:
Это у вас там что?
А что у нас там такого могло быть? Я точно знал, что пушки смазаны, выкрашены и готовы в любой момент шандарахнуть по залысине сопки Снежной. Поэтому я с недоумением заглянул туда, куда было указано, то есть в злополучный ствол артустановки номер два (правой). А там пламегаситель так красиво затянут ажурной паутиной, а посередине, напрягшись под тяжёлым взглядом проверяющего, сидит здоровенная и толстомясая самка паука-крестовика. Шевелит немытыми волосатыми ногами и едва не рычит. Грязно-жёлтая и готовая наброситься. Я б на её месте тоже напрягсяэто ж Маймеско, не кто-нибудь. Кто его знал, тот подтвердит... В общем, в этот момент надо было что-то говорить, а говорить было нечего, поэтому я проблеял то, что положено блеять в подобных случаях: виноват и, вероятно, исправлюсь. Сарделька пальца второго ранга больно ткнулась во вторую пуговицу моего кителя, сопровождая приговор:
Вы не готовы к войне. ВЫ ПАЦИФИСТ, ЛЕЙТЕНАНТ!!! Вы будете наказаны.
И меня наказали, а как же. А вы как думали? За пацифизм. Кто-то не верит? Ну и не надо. В служебной карточке, понятно, как-то по-другому записали, я уже и не помню как, но взыскали. А потом взыскание сняли. Я ж хорошо служил вообще-то.
ПРАПОРЩИК ФЛОТА РОССИЙСКОГО
Где, ну где ты его выудил?разводя руками, вопрошал командир.Это ж уникум.
В отделе кадров,смиренно отвечал начальник штаба,вы ж сами говорили, что начальник камбуза нам нужен позарез.
Ну и что это будет за начальник камбуза?
А что?
А то, что он уже во все части Камчатки стучался, и никто его не берёт. Звонил я в Богатырёвку, спрашивал, почему не взяли, так они прямо говорят: «На кой чёрт он нам такой нужен, он же в школе не учился».
Начальник штаба сконфуженно почесал в затылке.
Не, ну я беседу-то с ним имел... вроде ничего... Не совсем же дурак...
В том-то и дело, что не совсем. Образованиесемь классов! Полудурок всегда страшнее дурака. И кто ему прапорщика дал? Берём кого ни попадя... а потом...
Да чего там!.. Камбуз... справится. Виктор Георгич, медведи в цирке на лисапедах ездят, а тут...начальник штаба осёкся.Словом, думаю, справится. Поможем. Научим.
Ну давай, давай, Арефьич,подытожил командир.Ты его откопал, ты с ним и ковыряйся. И дальше камбуза чтоб ни ногой.
Есть, товарищ командир.
Так в нашу жизнь на два года вошёл прапорщик Флота Российского Пионтковский Александр Васильевич. Неважно, изменены фамилии или не изменены. Допустим, что нет. Дело не в фамилии. Человек красит фамилию, а не наоборот, хотя фамилия очень даже знаменитая. Был такой герой, лётчик-испытатель, первый в СССР.
Прапорщик Пионтковский А. В. оказался похожим на маленький ссохшийся стручок гороха. Лет ему тогда было сорок или чуть больше. Одетый на вещевом складе во всё с иголочки, он сильно напоминал Буратино, на которого, словно на вешалку, повесили китель колоколом, брюки обратным колоколом, а сверху натянули седлом фуражкусамую уставную из тех, что были. Добавьте руки по швам, каплевидную (сверху шире) голову, огромный нос и печальные глаза Св. Луки. Кротость взгляда он старательно демонстрировал начальнику штаба при ежедневных раздолбонах. (Раздолбон у нас назывался КПДконтрольный пистон дневной. Александр Васильевич получал ещё КПУ и КПВутренний и вечерний. А ещё, бывало, и добавочныйКПД-2, в полдник). Через месяц НШ начал произносить фамилию начальника камбуза не иначе как Пеньковский.
Единственным плюсом в нём было поразительное добродушие, и он ведь не притворялся дурачком, чтобы жить, как в сказке, а самым нормальным дурачком и был. В разговорной речи, служебной и неслужебной, он старательно окал. В наши ряды, утомлённые вечной служебной рутиной, он внёс свою особую, живую и неиссякаемую струю. И вносил её исправно два года до тех пор, пока НШ не сдался окончательно и не сплавил его куда-то, разрекламировав, как только смог, и выставив энное количество шыла. После чего вздохнул облегчённо и принялся искать на осиротевший камбуз нового мичмана, и желательно с университетским образованием. Но это было потом. А тогда...