Задумавшись, я выпустил из поля зрения своих товарищей. Они отошли в сторону и болтают о чем-то. Временами их голоса становятся громче. Всегда от меня что-то скрывают.
Жаль, что она его говорит о ком-то Глухой. Спрашиваю:
Кого тебе жаль, Глухой?
Ничего, ничего, Бора, это не для тебя
Большой секрет?
Как тебе сказать: и да, и нет. Речь идет об одной девушке и ее отце. Будь ты из этих мест, сам бы заговорил о них.
Да, расскажи ему, браток. Мы говорим о Ве́сне и Сильном, вмешался Лажо. Сильный, товарищ Испанец, это хозяин того большого дома. Такого кровопийцу не встретишь и в Испании. Десять лет я работал на него.
А что это за Весна? И она кровопийца?
Это его дочь. И таких, брат, тоже не встретишь в Испании! вмешался Глухой.
Что верно, то верно, Испанец! Поверь, никто такой красоты не видел, добавил Лажо. Если бы только она не была дочерью такого отца
Я внимательно смотрел на бойцов. Говоря о Весне, все они словно были чем-то озарены. Чувствовалось, им хотелось что-нибудь сказать о девушке, но при мне они стеснялись сделать это, почему-то боялись меня. Но мне тоже захотелось услышать о ней.
Начатый разговор заставил меня вспомнить о женщинах. Давно я не думал об этом. Жалею, что вмешался в разговор и оборвал его. Сегодня у меня такое настроение, что хочется послушать о женщинах. А почему бы нет?
Я не отрывал глаз от белого дома. Ребята по знаку Лажо отошли еще на несколько шагов, чтобы я их не слышал, но я понял, что разговор пойдет о женщине, и навострил уши.
За свои пятьдесят лет я не видел ничего более красивого, сказал Лажо.
Тише, чудак, услышит Испанец, предостерег его Глухой. Он ведь не такой, как мы. О женщинах и слышать не хочет. Для него они не существуют.
Уверен, он специально сказал это громче, чтобы я услышал.
Пусть слышит, ему это не повредит.
Может повредить нам, как, помнишь, той паре, что его тогда рассердила.
Что я могу сказать о том случае? Боюсь, что тогда я их слишком мягко наказал. Но если подобное повторится, меня запомнят. Не я выдумал войну с ее законами. И сейчас помню каждое слово из разговора с теми двумя.
Сколько тебе лет? спросил я парня.
Семнадцать.
А тебе? повернулся я к девушке.
Тоже семнадцать.
Они не поднимали голову, и я не видел их глаз.
Что было бы, если бы остальные последовали вашему примеру?
Оба молчали.
Как тогда выглядели бы партизаны?
Они опустили голову еще ниже.
Сколько в вашем отряде мужчин, сколько женщин?
Молчание.
И долго вы будете молчать? Только этого еще не хватало.
Нет! первой решилась ответить девушка, не поднимая, однако, головы.
Тогда говорите!
Нас, партизанок, в отряде двадцать три.
А вас, мужчин?
Кажется, сорок.
Можно составить двадцать три любовные пары в одном только вашем отряде. Как может такая армия воевать и рассчитывать на успех? Давайте всех вас переженим, и вы начнете рожать детей.
Товарищ Испанец, между нами ничего не было, промолвила девушка.
Ничего? Почему тогда все ополчились против вас? Или они выдумали все?
Вместе мы были только один раз.
Прячась от других?
Мы сидели и разговаривали.
Ведь вы прятались от всех?
Но если бы мы не бросились бежать, когда нас заметили, никто бы и не узнал.
А зачем бежали, раз между вами ничего не было?
Просто испугались. Поверьте нам! Товарищ командир, мы понимаем, что заслужили самого сурового наказания.
Представьте, что это случилось с кем-нибудь другим и вам пришлось наказывать их. Что вы сделали бы, если вот я стоял бы перед вами, опустив голову?
Нет, ты исключаешься, ответил парень.
Почему?
С тобой такого не может произойти.
Хорошо, возьмем кого-нибудь другого.
Я приказал бы ему с пустыми руками пойти в атаку и в бою добыть оружие. Дай нам такой приказ. Мы его выполним, сказал он, и впервые оба подняли голову.
Я не вынес им такого приговора. Просто разъединил их, отправив в разные отряды, чтобы они не могли встречаться. Да, это было так
А мои ребята тем временем продолжали задирать один другого.
Не поверю, что ты имел с ней дело, Лажо, усомнился Глухой.
Сказать по правде, я ее не трогал, но этим летом ее видели голой за домом двое мальчишек. Я слышал, как они хвастались, не поверил им, но они заупрямились: видели, мол, и все тут. За домом, говорят, под душем. Я, конечно, не поленился и однажды в солнечный день обошел вокруг дома и шмыгнул в кусты за садом. Забрался в орешник, жду. Придет или не придет? А она тут как тут Лажо на минутку остановился. О самом приятном лучше и не говорить. Но раз уж начал рассказ, должен и кончить. Постояла она немного у калитки, посмотрела по сторонам, а потом на кусты. Я испугался: а вдруг заметит?
Чего ж ты ей не свистнул? спросил Глухой.
Если бы не овчарка, не бойся, свистнул бы. Но побоялся что, если натравит пса на меня, отцова дочка? Знаешь, какая псина: я видел, как он бросается на возчиков. И втроем от него не отбиться На чем это я остановился? Да, так вот Оглянулась она еще несколько раз да как раскинет руки, словно взлететь собирается А платье, шелковое, соскользнуло, и осталась девчонка голенькая Чего дальше рассказывать: голая девушка перед глазами Как удар не хватил Потом побежала к душу, танцует под струей, ко мне поворачивается то передом, то спиной, то боком. Не знаешь, с какой стороны красивее. Эх, молодость, куда ты ушла? Будь я хоть на два десятка лет моложе, не упустил бы ее. Волосы ее рассыпались по плечам. Вода с нее стекает, а она под солнцем сверкает, как серебряная. Эх, не было бы в ней крови Сильного!.. Целый час не спускал с нее глаз. Напился чистой красоты, словно воды из источника. Эх, и почему она не наша?
Понимаем тебя, сказал Глухой.
Не поймете, пока вам не стукнет пять десятков.
А как думаешь, Лажо, что бы делал Испанец, очутись он на твоем месте?
Как бы он вел себя? Как каждый мужчина. Потерял бы голову, и все тут. Клянусь, изменила бы ему его суровость, если в нем есть хоть что-то мужское. А оно есть и для битвы, и для женщин.
Ошибаешься, Лажо, для женщин нет, он их не выносит. Не вздумай проболтаться ему, что видел голую девушку. Прогонит тебя с Витуны. У Испанца не моя школа. Ему бы хоть чуточку от моего характера Каждый человек из крови и мяса, не будем этого отрицать. Когда дойдет дело до схватки мы тут как тут. Но теперь на женщину нам даже взглянуть нельзя.
А я люблю полакомиться, даже вприглядку, а потом хоть на плаху, заметил Лажо.
Тебе другого не остается. Годы берут свое. Раз ничего иного не можешь, так насмотрись хоть одним глазом Может быть, Весна тебя и заметила. Сказала: пусть старик наглядится, раз уж ему, бедняге, ничего другого не остается.
Ошибаешься, парень. Я в отцы тебе гожусь, а ты со мной так
Потому и говорю, что ты мог быть отцом мне. И Весне Иначе разве позволила бы тебе любоваться собой?
Я слышал, что она известила возчиков во время забастовки, когда прибудет отцовский грузовик с продуктами, вмешался один из бойцов.
Она известила? Ослепила вас своей красотой! возмутился Лажо.
Знаем теперь, кого она ослепила.
Именно вас, а не меня.
Мы ее не видели так, как ты. А она, видно, может человека ослепить начисто.
Но не настолько, чтобы я мог вам поверить, будто она не чувствует к нам ничего, кроме ненависти. Такие слухи, по-видимому, распускает ее отец, чтобы на всякий случай при помощи дочки обеспечить своей семье хоть каплю снисхождения. Дипломатия, брат. Их, буржуев, надо перебить всех до последнего
И Весну, Лажо?
О ней я не говорю. Но других всех, чтобы вырвать с корнем злое семя.
И брата ее?
Чего ты придираешься к словам, Глухой?
И мать Весны?
Паршивец, хватаешься за каждое слово, будто мы на суде!
Может быть, ты и Сильного пожалеешь?
Нет уж, клянусь матерью, его-то не пожалею.
Подстегнутые рассказом Лажо, партизаны все глубже погружались в тайны женского мира. Их слова говорили о какой-то иной жизни, неведомой для меня. Все было как будто просто и ясно, но в то же время так далеко, как тот высокий дом на шоссе, до которого всего лишь несколько минут ходу, а он все такой же далекий и недоступный.