Приблизившись к станции, мы услышали редкие выстрелы и лай собак. Рядом со станцией располагался такой же по размеру населённый пункт, как и предыдущий. Навстречу нам попались два пьяных бойца.
Что там за стрельба? спросил я.
Да просто ребята резвятся, ответили они и спросили, кто мы такие. Мы сказали, что посыльные от майора Котова, и что надо срочно третий батальон с этой станции эвакуировать.
Солдаты проводили нас до той самой цистерны, в которой нашли спирт. Из неё, через пулевые отверстия, струилась жидкость, а красноармейцы терпеливо ждали, когда она нальётся в подставленную тару. Вокруг я увидел много лежавших бойцов, уже напившихся не в меру. И те, что передвигались на ногах, тоже были готовы свалиться.
Я воспользовался случаем, и наполнил свою фляжку спиртом. В другом вагоне, как подсказали солдаты, находились продукты. Мы с Рябовым набрали полные вещмешки печенья, сигарет и консервных банок со шпротами. На картонных коробках было по-немецки написано, что это подарки солдатам от женщин Берлина.
Я перевёл Рябову, и он пошутил: «Всё правильно, Мы тоже солдаты. Значит, подарки нам адресованы».
С новым командиром третьего батальона, старшим лейтенантом Борисовым, я уже был знаком. Когда я его отыскал, то совсем стемнело. Он оказался не трезвее своих солдат. К нашему удивлению, на станции горели электрические фонари на столбах. Советская армия неожиданно здесь появилась, и немецкое командование не успело отреагировать.
При тусклом освещении мы стояли на перроне под фонарём и разговаривали. Я начал убеждать командира батальона, что надо срочно эвакуировать солдат назад.
Это приказ Приладышева, говорил я. Он вернулся из госпиталя, и может отдать тебя под трибунал, если что-нибудь случиться.
А что может случиться? Наши танки прогнали немцев к чёрту на кулички. Их даже не слышно, успокаивал меня, раскрасневшийся командир батальона.
У нас нет никого на флангах, продолжал я объяснять ситуацию, батальон могут окружить и пьяных солдат передушат голыми руками.
Борисов призадумался и сказал:
Попытаюсь найти машиниста из местных жителей. Гражданские не все сбежали. Может быть, на поезде батальон доставим в полк.
Рядом со мной стоял Рябов и, слушая наш разговор, ёжился от холода. Я тоже продрог. Когда комбат ушёл, мы решили зайти в ближайший дом, чтобы перекусить и погреться. Рябов даже успел глотнуть спирту, а мне очень хотелось попробовать консервы из шпротов. До войны, в Данилове, мы их иногда покупали. Предположив, что командир батальона не скоро решит поставленную задачу, и без нас солдаты не уедут, мы с Рябовым постучали в закрытые двери кирпичного, одноэтажного дома. Нам ни кто не открывал. Я крикнул по-немецки, чтобы открыли, и что мы ни чего не сделаем плохого. Но дверь не открывали. Тогда выстрелом из парабеллума пришлось сбить замок. Я первым вошёл в дом, подумав, что там никого нет. В темноте зажёг спичку и прошёл в прихожую. Меня обдало домашним теплом, пламя спички осветило в темноте верхнюю одежду, висевшую на вешалках. Тут я заметил детские и женские пальто и курточки. Вдруг сзади меня кто-то обхватил и начал душить. На мне было много всего навьючено, один вещмешок со шпротами чего стоил, я не мог нормально сопротивляться. «Где же Рябов?» задыхаясь в объятиях, с ужасом подумал я. А чья-то рука, уже доставала из кобуры мой парабеллум. Но вот, нападавший человек отпустил меня, и свалился на пол.
Рябов громко выругался, осветил помещение зажигалкой и, в его руке блеснул финский нож, который он тут же вытер об одежду лежавшего мужчины.
Я не мог стрелять в темноте, пришлось ножом, проговорил он спокойным голосом, и затем, увидев выключатель, зажёг электричество.
Человек в клетчатой рубашке лежал неподвижно на полу, а под ним быстро растекалась лужа крови. Рябов проверил все комнаты и сказал:
Ну вот, теперь нормально поужинаем, как культурные люди, за столом.
Первое, что мне бросилось в глазаэто чистота и уют в комнате. Обитатели этого дома, наверное, хорошо жили до войны. Мебель здесь была хоть и обычная, но новая, а в просторном буфете, за стеклом, стояло много красивой посуды. Над столом, за который мы сели, висел жёлтый, симпатичный, абажур. Я не отреагировал на случившуюся трагедию; к частым убийствам и смертям стал привыкать, достал из вещмешка трофейную еду, открыл норвежским ножом шпроты и стал есть. Рябов тоже открыл консервы своим ножом, которым только что убил человека. Финку он даже вытер плохо. Я хотел ему об этом напомнить, но промолчал, только подумал, что люди ко всему привыкают.
Ещё не успели мы закончить трапезу, как на улице кто-то крикнул по-немецки: «Ганс, ты дома? Выходи, дело есть!» Мы переглянулись и взялись за оружие. В дом, топая сапогами, вошли комбат Борисов, два солдата и немец в кожаной курточке и фетровой шляпе. Немец оторопел, увидев в прихожей, лежавшего в луже крови, хозяина этого дома.
За что вы моего соседа убили? воскликнул он, и его лицо искривилось от ужаса.
Ганс был хорошим, мирным человеком, он и комара не обидит, причитал немец. Дальше он бормотал какие-то фразы, которые я не понял.
По-немецки я объяснил ему всё, что произошло.
Не надо, старшина, оправдываться, остановил меня комбат. Они первые войну начали, а на войне всякое случается
Я перевёл слова Борисова. Фриц, так звали этого гражданского, стоял, понурив голову. Он не слышал меня, его мысли были заняты другим. Затем он снова начал говорить плаксивым голосом:
У Ганса жена и трое детей, два дня назад он отправил их в эвакуацию, а сам остался здесь по приказу коменданта. Ведь он машинист. Где вы теперь найдёте машиниста
А ты кем здесь работаешь? спросил я Фрица.
Я простой кочегар, бросаю уголь в топку паровоза. Я никогда паровозы не водил, объяснил немец.
Всё это я перевёл комбату и высказал своё мнение, что Фриц должен знать, как управлять паровозом, просто теоретически.
Тогда объясни ему, сказал комбат, если он не повезёт нас, в поезде, за машиниста, то будет расстрелян.
Услышав угрозу из моих уст, Фриц угрюмо задумался и, в конце концов, согласился.
На станции стоял эшелон из десятка вагонов, среди которых была цистерна со спиртом. Многие вагоны оказались пустыми, и мы стали туда загружать пьяных солдат. Тех, кого не удалось привести в чувство, затаскивали на руках ходячие солдаты. Иногда заносили на носилках, словно раненых. Чтобы контролировать машиниста, мы с комбатом сели в паровоз, я в качестве переводчика. В топке паровоза разожгли с помощью дров уголь, после чего появился пар. В движение стальную машину привели не сразу, потребовалось время, чтобы Фриц разобрался в рычагах, и чтобы пар набрал силу. Наконец, поехали на восток, постепенно набирая скорость.
Мы, даже можем на этом паровозе уехать домой, в Россию, пошутил я.
Не получится, возразил Борисов. В СССР железнодорожная колея шире на десять сантиметров, чем в Европе.
Мои нервы к концу событий требовали разрядки, и я решил глотнуть спирту. Комбат был тоже не против, составить мне компанию. Но вдруг, вспомнив что-то, он меня спросил:
Ты, в котором часу набирал спирт?
Наверное, около восемнадцати часов, потому что быстро темнело, ответил я.
Дело в том, что перед этим в цистерне утонул наш боец, рассказал мне о несчастном случае Борисов. Этот боец хотел ведром через люк зачерпнуть спирт и сунул туда голову. От спиртового газа он потерял сознание и свалился прямо в люк. Так что я спирт пить не буду, брезгую.
Узнав об этом, я вылил спирт из окна паровоза. Эшелон двигался медленно, со скоростью чуть быстрее пешехода. На освещённой фарами дороге, через рельсы пробежал заяц. Я подумал, что где-то здесь меня чуть не убил вражеский снайпер и рассказал комбату о моём поединке с ним.
Тебе здорово повезло, удивился Борисов. Жаль, что нечего выпить по такому случаю. Ты сегодня дважды мог погибнуть, напомнил он мне.
Минут через двадцать, тридцать поезд подъехал к станции, где располагался штаб полка. Машиниста мы поблагодарили и отпустили домой, но идти назад ночью он побоялся, остался ждать до утра. Пьяные солдаты крепко спали в вагонах, их тоже оставили там досыпать.