Снайперский взвод пока в дело не подключали, и мы шли в хвосте вместе со штабом и ротой разведчиков.
После недавнего боя часто встречалась разбитая и покорёженная техника. Ребята обратили внимание на подбитый советский танк, от него ещё шёл дымок. Полчаса назад бой закончился, и танк теперь стоял с повёрнутой башней и разбитой гусеницей, возле которой лежал убитый танкист. Его обгоревшее обмундирование свидетельствовало о том, что он покидал горящую машину и затем вражеская пуля, или осколок, оборвали его жизнь. Второй танкист перед смертью успел отползти от горящего танка на несколько метров. Снайпера остановились и сняли каски.
Вечная память нашим товарищам, опустив голову, сказал Салов, и, глядя на лежащего в не удобной позе танкиста, добавил:
Хороший был парень. Мы с ним давно знакомы. Я часто с ним ходил в атаки, когда в пехоте служил и находился в танковом десанте. Танк он водил замечательно
Сержант склонился над танкистом и взял его документы, чтобы передать командованию. Я не знал, что надо говорить в таких случаях, да и не смог бы ничего сказать, потому что горло сдавило, и к глазам подступили слёзы.
Саня заметил моё состояние и громко сказал:
Давайте не будем причитать, и оплакивать убитых. Мы не бабы. Пойдёмте дальше, а то отстанем от своих.
На противоположном берегу реки немцы хорошо укрепились, и дивизия остановилась. Командир полка приказал мне распределить снайперов вдоль фронта по берегу, протяжённостью около километра. Мне тоже надо было находиться вместе со своими бойцами, и я выбрал более других знакомую мне снайперскую пару, состоящую из Сани и Гришы. Моё душевное равновесие стало не устойчивое, сказывалась контузия. С этими бывалыми солдатами я чувствовал себя увереннее.
Берега реки Роминте здесь не крутые, как ниже по течению, а пологие. Мы выбрали место для засады за кустами на небольшом склоне, в двадцати шагах от воды. Пробирались туда осторожно, в масхалатах, чтобы немцы не заметили. Их траншеи и ряды колючей проволоки виднелись на том берегу. На левом фланге слышался гул боя. Издалека, автоматная трескотня, напоминала треск сухого хвороста, подброшенного в костёр. Среди этой плотной стрельбы выделялись чёткие и строгие пулемётные очереди. На нашем участке фронта частой перестрелки не было.
Снова рыли ячейки, проклиная солдатскую долю. Саня вырыл яму по пояс и решил, что достаточно.
Всё, хватит, не зимовать же мы здесь собираемся.
Он улыбнулся краешками губ, глядя на меня, как я вяло копаю, и предложил:
Давай подсоблю, а то нашему командиру как-то не к лицу в земле копаться.
Я почувствовал себя неловко и смущённо проговорил:
У меня после контузии слабость, и голова что-то разболелась, поэтому и отстаю от вас.
Мой окопчик был вырыт только по колено. Немцы периодически стреляли, и приходилось копать то лёжа, то пригибаясь, возможно, они нас за кустами, сбросившими листья, заметили.
Поплевав на ладони, Саня начал углублять мой окоп, а я лежал рядом, так как вдвоём копать было тесно. Он ловко орудовал короткой сапёрной лопаткой, выбрасывая наверх песчаный грунт. Гриша тоже закончил обустраивать свой окоп и подобрался к нам.
Как крот роет, кивнул он в сторону друга, наблюдая за его проворной работой. Гриша нравился мне своей простотой, его круглые глаза преданно смотрели на меня. Саня тоже стал мне близким человеком, хотя первое впечатление о нём было не очень хорошее. Он был упрям и остёр на язык, однако пользовался большим авторитетом не только во взводе, но и во всём полку, был очень общительным, имел много друзей.
Я смотрел, как он копает и обратил внимание на проступающую седину, на его висках. «Видать пришлось страху натерпеться, от того и поседел», подумал я и спросил, когда он закончил работу:
Саня, а ты давно воюешь?
С сорок второго года, от самой Москвы топаю и всё пешком, с присущим ему юмором ответил он.
А в снайперском взводе, сколько времени состоишь?
За месяц до твоего прихода перевели. А до этого всё в пехоте матушке служил. Я ведь с Алтая. С детства охотничьим делом занималсявот и зачислили меня в снайпера. Гришка тоже охотник, он из Сибири. Ты ведь из Иркутской области? уточнил Санька у друга, вылезая из окопа. Григорий утвердительно кивнул головой и показал на фляжку, висящую на ремне у Сани.
Когда твой спирт пробовать будем?
Хоть сейчас, только воды нет, запивать нечем
Пить спиртное в боевой обстановке по всем инструкциям снайперам категорически запрещалось, но я не мог ребятам запретить, потому что один раз уже разрешил. Они это поняли и пользовались моим слабым характером. Несмотря на то, что я их командир, они ещё предложили мне на реку за водой сходить. Григорий дал мне свою пустую фляжку, и я согласился, неудобно было отказаться, подумают, что трушу. Путь к реке очень сложный, немцы близко и могут заметить. Я выбрал длинный, но менее опасный маршрут, по руслу ручья, который был притоком реки левее от нашего места.
Благополучно я дополз до воды, и в камышах увидел убитого немецкого офицера. У него на ремне висел нож в ножнах, и я взял его себе. Заодно снял с ремня кобуру с пистолетом и сумку с патронами. Лицо немца было молодое и симпатичное. Я старался на него не смотреть, но всё равно его лицо отпечаталось у меня в памяти. Он долго являлся в моё сознание, когда я пользовался его вещами, и это портило настроение.
Воду я во фляжки набрал, и, вернувшись, стал показывать ребятам свой трофей. Они мне искренне позавидовали: нож оказался старинным, норвежским, из очень качественной стали. Этим ножом я потом даже брился. Он постоянно висел у меня на ремне в ножнах, и в самом конце войны я его потерял, остались только ножны. Пистолет, «парабеллум», тоже был ценным трофеем. Я о нём не мог даже и мечтать. У нас в полку такие пистолеты имелись лишь у троих или четверых человек.
Колька, ты молодец, что добыл редкий трофей, воскликнул Санька, это событие надо отметить!
Парни налили понемножку спирту в котелки, моим трофейным ножом открыли банку американских мясных консервов и приготовились выпить.
Подождите, остановил я их, вдруг спирт отравлен. Ведь ты, Санька, спирт нашёл где-то случайно, в немецкой бутылке, верно?
Его уже пили, не бойся, можешь и ты попробовать, успокоил меня Санька. Спирт тебе поможет от контузииэто испытанное лекарство.
Я решил выпить, чего боятьсявсё равно убьют, не сегодня, так завтра. Я уже смирился со своей судьбой и готов был умереть, такая обречённость снижала страх, иначе можно сойти с ума, если постоянно бояться. Как бы в подтверждение моих мыслей, у самого уха просвистели пули. С вражеской стороны усилилась беспорядочная стрельба. Мы вынуждены были слезть в мой окоп и там выпивать, сидя на корточках, поскольку окоп не глубокий. У нас за спиной, на берегу, в траншеях, расположились гвардейцы первого батальона. Они тоже открыли ответный огонь по немцам, и те быстро успокоились. Сидя в окопе мы разговорились. Саня поковырял пальцем песчаную стенку окопа и задумчиво произнёс: «Эх, сколько я земли перерыл, пока воюю»
А где тебе пришлось рыть свой первый окоп? спросил Гриша.
Каждый солдат помнит свой первый бой и первый окоп. Было это возле подмосковной деревни. Земля тогда была замёрзшая, сапёрная лопатка звенела, даже искры летели от ударов о землю.
Я боялся, что товарищи захотят ещё выпить, и хотел оказать этому сопротивление, но они поели, покурили и сами решили начать работать.
Пора за дело, сказал Санька, и мы, выбравшись из окопа, спрятались за кусты. Так было заранее задумано. Наблюдать за противником из засады пришлось не долго. С немецких позиций к реке перебежками пробирались четверо солдат.
Фрицы водички захотели, полушёпотом произнёс Санька, вон и термос волокут
Мне надо было перехватить у Саньки инициативу, и я в полголоса скомандовал:
Двоих первых я беру на себя, третьего застрелит Саня, а четвёртого Гриша. Ясно?
Так точно, товарищ командир, почти хором тихо ответили парни.
Немцы ползком пробирались по склону берега, их хорошо было видно. Серые фигуры выделялись на фоне осенней, жёлтой травы. Меня снова начала мучить жалость, быть может, это хорошие люди, а мы их убьём. Но в ответ таким мыслям я вспомнил убитых танкистов, которых мы недавно видели. Они покидали горящую машину, а эти немцы их не пожалели и застрелили.