Молчу, молчу
И вообще, дорогая фрау Лило, я большой эгоист, я хочу еще половить рыбку в одной очень большой реке.
Ну не сердитесь.
Теперь сдадим ключ и поедем как честные, благородные сын и дочь великой империи.
Лило дотронулась до пуговицы шинели Коробова, виновато улыбнулась Кто-то закричал в конце коридора:
Господа! Господа!.. Прошу в убежище! Воздушная тревога! Господа! Воздушная тревога!
И сейчас же в коридоре наступил полумрак осталась гореть только слабенькая лампочка у двери в лифт
Не везет, а? Коробов подхватил Лило под локоть. Теперь придется искать этого сукиного сына Эриха
Выскакивали в коридор из номеров офицеры, дамы. Коробов и Лило прошли мимо распахнутой двери, вокруг стола сидели несколько офицеров-летчиков. Высокий майор в расстегнутом кителе со злостью захлопнул дверь
Второй день пьют, сказал Коробов. Этот длинный дядя получил рыцарский крест и, конечно, засел капитально со своими
Плотный гул ударил сверху, от неба Где-то недалеко в этом гуле, все нараставшем, зазвенели яростные всплески четких звуков.
Зенитки здесь, в центре, второй раз слышу, крикнул Коробов, плотнее сжимая локоть Лило. Будет веселая ночка!..
При слабом свете двух синих лампочек в холле гостиницы тенями, с мертвенно-бледными пятнами едва различимых лиц, десятки офицеров и их дам толпились у распахнутой белой двери, что вела в подвал.
Я буду ждать у подъезда! крикнула Лило на ухо Коробову, стала торопливо проталкиваться к высокой стеклянной двери-вертушке, в которую выскакивали на улицу офицеры, успевшие надеть шинели.
Господин обер-лейтенант!..
Коробов обернулся. Лицо Эриха поднялось из-за плеча какого-то штатского господина
О-о, господин обер-лейтенант!.. Я вас
Эрих что-то говорил, но его голос растаял в скрежещущем реве, от которого толпа в холле словно стала ниже, пригнула головы, за дверью-вертушкой мигнула ослепительная точка, неслышно осыпалось зеркальное стекло двери, черные полотнища штор над двумя окнами рванулись к потолку, и Коробов вдруг почувствовал, как упали на его плечи ладони Эриха, и Эрих стал медленно приседать. Снова полыхнуло на улице багрово, слепяще рванулся к небу огненный столб Эрих повалился на грудь Коробова с такой силой, что он упал, под ним уже стонали, шевелились люди
То в притухающем за дымом, то в слепящем свете с улицы Коробов увидел на своей груди запрокинутое лицо Эриха с черным провалом рта Это была смерть, и Коробов, напрягая руки, пытался оттолкнуть от себя мертвое лицо Он повернулся на левый бок, Эрих пополз вниз Коробов поднялся. Он стоял, пошатываясь, и смотрел на девушку
Ирм Ирмгард проговорил Коробов.
Полыхнуло пламя на улице, и Ирмгард зажмурилась. Коробов протянул руки к Ирмгард, схватил ее за плечи.
Его убили сказала Ирмгард. Капитана убили
Кого убили?
Уйдем, уйдем, уйдем, сказала Ирмгард, обхватывая руками шею Коробова, он почувствовал теплое дыхание девушки на подбородке и оттолкнул Ирмгард от себя.
Коробов нагнулся. Его руки нащупали карман на брюках Эриха. Но ключа от машины там не было. Коробов почувствовал, что ладони трогают влажное и теплое, но только увидев на правой ладони длинную цепочку с ключом, Коробов понял на ладонях кровь Эриха
Он поднял голову, посмотрел на Ирмгард. На ее бархатной куртке отсветы желтого пламени, стоявшего неровной стеной на улице.
Коробов перешагивал через лежащих на полу людей. Он выпрыгнул в пустую раму огромного окна на тротуар, оглянулся.
Ирмгард стояла у окна.
Я боюсь, сказала она.
Коробов взял ее за руки, потянул к себе Ирмгард села на мраморный подоконник, и Коробов поднял ее, но не устоял
Они лежали рядом. В трех шагах от них сидел, припав спиной к стене гостиницы, человек в шинели, фуражка его лежала у правого сапога
Коробов поднялся, смотрел на человека в шинели
Он пошел, ступая нетвердо, по тротуару
Я боюсь, сказала Ирмгард. У тебя ты в крови
Пусть, сказал Коробов, но Ирмгард не услышала его за ее спиной ударило громом
Они прижались друг к другу изо всех сил. И опять, как тогда, в холле гостиницы, Коробов оттолкнул Ирмгард, потому что где-то в глубине сознания жило ощущение «чужое».
Ирмгард смотрела, как обер-лейтенант неверными шагами приближался к маленькой горевшей машине, коричневому «оппелю», это хорошо было видно ей сейчас, когда глухой удар тряхнул асфальт под ногами и впереди, у конца переулка, белое пламя вылетело из окон дома
Ирмгард пошла к машине Она смотрела, как обер-лейтенант, неловко опустившись на колени, не шевелился перед женщиной в синем пальто, лежащей у заднего колеса.
Я боюсь, сказала Ирмгард.
Она знала, что обер-лейтенанту тоже страшно, заплакала.
Уйдем, сказала Ирмгард. Уйдем, уйдем, скорее уйдем.
У женщины не было лица. Было что-то темное, неровное.
Лило едва слышно проговорил обер-лейтенант. Он сказал еще одно короткое слово, но Ирмгард не поняла обер-лейтенанта
Я боюсь, сказала Ирмгард.
Обер-лейтенант поднялся.
Ты без пальто без шубы Ирмгард
Обер-лейтенант оглянулся, медленно пошел к черному «паккарду» возле ближнего угла гостиницы
Ирмгард! Он смотрел в лицо девушке. Садись Ну! Я принесу тебе шубу. Садись
52
Только под утро, когда «паккард» миновал линию железной дороги в трехстах метрах от пылающей станции Косьцежина, Коробов впервые за дорогу покосился на сидевшую рядом Ирмгард. При слабом свете от приборной панели лицо девушки показалось ему удивительно, непостижимо прекрасным.
А из поднятого воротника беличьей шубы смотрели на Коробова широко раскрытые глаза светлые немецкие глаза под высокими бровями
Ну что? тихо проговорил Коробов, отводя взгляд на слабо освещенную фарами узкую ленту шоссе.
Я хочу быть с тобой, я боюсь, сказала Ирмгард, не шевелясь.
Коробов молчал.
Он думал, что страшное, мертвое, кровавое пятно на том месте, где улыбались ему черные глаза женщины Ее звали Лило Лило Может быть, она была Ниной или Анной?.. Почему Ниной? Анна Анна Евстафьевна мама
Я хочу, чтоб тебе было хорошо, ты слышишь? Я хочу, сказала Ирмгард.
Она чувствовала, что с человеком, плечо которого она ощущала своим плечом, происходит что-то непонятное, скрытое от нее, она не могла знать, что в эти минуту Коробов понял: смерть Лило вывела его из строя, его и Циммермана, эта смерть была нелепой, дикой, непонятной, потому что Лило не должна была умереть так, от бомбы, нашедшей ее в узком данцигском переулке, бомбы, сброшенной с черного неба русским парнем Но Лило лежала у своей машины, горевшей машины, с багажнике которой, знал Коробов, плавилась рация Коробов знал, что люди в Москве, пожалуй, уже не успеют прислать новую Лило или Маргот или Анну ведь война уже кончалась
Дрогнуло плечо Ирмгард, она сказала:
Я хочу, чтоб тебе было хорошо
А человек, сидевший рядом, думал о том, что еще до сегодняшней ночи он бы ни мгновения не колебался, это было просто невозможно, вдруг обнаружить, что ему не безразлична какая-то немка, что он не может видеть ее такой беспомощной, так доверчиво ищущей своим плечом его плеча
«Война кончается» Эти слова не раз говорил Коробов наедине с Циммерманом, он слышал их от немцев, но только сейчас, в этот ранний рассветный час, слова «война кончается», казалось, вспыхнули, наполнились живым трепетом в его душе, эти слова вобрали в себя уже полузабытые, неясные воспоминания Коробова, того Коробова, которого звали Володькой, и тот Володька смотрел ясным октябрьским днем сорок первого года на голубую у дальнего берега Волгу, он видел перед собой смуглое лицо ефрейтора Миколы Нестерчука и красивое лицо мамы; он лежал на теплом песке берега Каспия, и невысокая девушка переступала по сверкавшей на солнце мелкой воде, приподняв локотки в стороны
Коробов покосился на Ирмгард. Он вдруг понял, что неосознанной до этой минуты причиной странного, тревожного, изгоняемого из души чувства привязанности к этой немке со светлыми глазами была немудреная игра случая: немка, которую звали Ирмгард Балк, была похожа на ту девушку из далекого, полузабытого сорок первого года, которую звали Марта Буртниекс.