Галина рванула повод, конь захрапел, стал в пяти шагах от повозки
Венер Кузьмич! Дарю! засмеялась Галина, ткнула в бока коня каблуками аккуратных сапожек. Стоя-ять, Данциг, военнопленный! Стоять, немец!
И вдруг, отбросив назад правую полу шинели, легко спрыгнула с седла, блестевшего медной окантовкой высокой передней луки, подхватила коня под уздцы.
Сто-ять, Данциг!
Евсеев засмеялся.
Ох, Галина Сама, что ль, лошадку окрестила?
Горбатов подошел к коню, пошлепал ладонью по белой пролысине. Лицо у него побледнело. Ах, черт те дери, конек какой
Дарю, Венер Кузьмич, сказала Галина. В Данциг въедешь на Данциге! Фриц на дорогу выехал, автомат на меня Я его и Стоять, Данциг, дурачок, стоя-ять Хороший, а, Венер Кузьмич?
Смотри, Галина, догеройствуешь ты у меня, сказал Горбатов, улыбаясь и поглаживая коня по шее. Носит тебя, окаянную
Никакого присмотра за ранеными героями, сказал Евсеев. Приструнил бы ты нашего санинструктора, Венер Кузьмич, а? Завтра она на танке прикатит, не дан бог, а куда нам танк кухню разве таскать на прицепе?..
Малыгин захохотал.
Товарищ гвардии старший лейтенант! Берите! Ой, конь!..
Горбатов усмехнулся.
Ты арестованный иль нет?
Виноват
Галина глянула на Малыгина.
Погорел, Федька?.. Вот хорошо, а то котлы на кухне некому вымыть толком. Галина засмеялась. Я тебя к дисциплине приучу, будешь как миленький котлы драить и воду таскать, а то Семенов зашился, старый черт Венер Кузьмич, могу я его взять?
Бери, бери, он давно на кухне не был, сказал Горбатов.
Да я ни разу еще, с обидой сказал Малыгин.
Ничего, солдату взыскание за дело что коню овес, усмехнулся Горбатов, приподнял крыло седла, привычным движением (сразу все поняли) прикинул длину стременного ремня, сунув стремя под мышку вытянутой правой руки
Коротко, сказал Евсеев. У тебя вон какие ходилки-то, Кузьмич
Горбатов перестегнул пряжку, опустив ее на четыре дырки по ремню, поправил крыло. А Галина, зайдя к правому боку коня, уже отпускала другое стремя
На четыре дать? спросила она.
На четыре
Горбатов натянул повод, ухватился левой ладонью за короткую гриву (был это уставной прием, как заметил Евсеев, еще до войны служивший в конном дивизионе), неторопливо пронес над седлом прямую правую ногу, не глядя, продел сапог в стремя.
Скажи на милость, удивленно засмеялся Евсеев. Ты у Буденного не служил, командир, а?.. Силе-ен А я-то думал ты пехота
Пехотой я был в сорок первом, а сейчас сорок пятый, усмехнулся Горбатов, привстал на стременах, выправил полы шинели, разобрал повод в пальцах.
Прямо маршал, сказал Борзов. Точно.
Должок за мной, Галя, сказал Горбатов.
Ага! засмеялась Галя.
Где б мне кобыленку найти? сказал Борзов.
Да вон Федора попроси, он тебе враз сыщет, сказал Горбатов, тронул бока коня каблуками. Вперед, Данциг
Эх, товарищ гвардии старший лейтенант отвернулся Малыгин от ротного, обидевшись до того, что даже шея у него покраснела.
Но ротный уже тронул коня рысью.
43
Густав Герцберг все медленнее передвигал по сырому песку просеки ботинки с крагами.
Ни в каком страшном сне не мог увидеть себя Густав Герцберг в этих ботинках и крагах (давно заброшенных в ящик для старья), которые переступали сейчас по сырому песку все медленнее, все медленнее, потому что до русского офицера, скуластого, курносого, в серой длинной шинели и зеленой фуражке, под которым нет-нет и бил копытом высокий серый конь, оставался десяток шагов
Густав Герцберг чувствовал, как лицо, не бритое уже восьмой день, становится мокрым от пота, и ледяная эта влага ела глаза, как давно, очень давно, когда валялся рядовой Герцберг на гнилой соломе в каком-то украинском хуторе, брошенный в тифозной измори своими сослуживцами, ушли сослуживцы в метельную темь декабрьской ночи восемнадцатого года
Он стиснул пальцами полированное, цвета вишни древко белого флага было полотнище восемь дней назад простыней на кровати племянницы Греты, вдовевшей в свои двадцать два года уже семь месяцев и по утрам среды и субботы с девчоночьими взвизгами отдававшейся дяде, а на древке те же восемь дней назад висели в спальне Греты зеленые с золотыми звездочками шторы
Ботинки Густава Герцберга остановились на краю лужи, и краем глаза видел он отражение белого полотнища в воде
Он смотрел на русского офицера лицо офицера было спокойным.
Он смотрел на солдат, стоявших колонной. И лица солдат были спокойны, усталы, как у людей, которые уже давно шагают вот так за своим офицером в колонне по четыре в ряд, как когда-то, в восемнадцатом, шагал за обер-лейтенантом бароном Гнейзенау рядовой Герцберг
Он смотрел на солдат высоких и низеньких, с совсем молодыми лицами, видел пожилые лица с усами, похожими на усы фельдмаршала Гинденбурга
Он смотрел на зеленые, уже терявшие цвет, коротенькие куртки солдат, перехваченные в поясе кожаными и брезентовыми ремнями, на сапоги из толстого брезента, на серые шапки с красными звездочками, на зеленые погоны
Он смотрел на непривычные, с прикладами из светлого и темного дерева автоматы, свисавшие на брезентовых ремнях с правых плеч русских
«Если сейчас этот офицер если повернет голову к своим солдатам и прикажет» попробовала родиться мысль, и Густав Герцберг подавил ее, потому что эта мысль была ужасной.
Ну-к, папаша, покажь знамя, сказал гвардии старший лейтенант Горбатов, и солдаты за его спиной негромко засмеялись.
Старый немец в ботинках на толстой подошве, в черном драповом пальто, в шляпе с короткими полями улыбнулся пухлощеким лицом и Горбатов качнул головой: уж очень испуганные глаза были у старого фрица.
Иди, иди, не бойся, сказал Горбатов.
Густав Герцберг посмел оглянуться, очень медленно повернув шею, и, не различая лиц, посмотрел на людей, что стояли плотной толпой в лесной просеке, на сотни людей, которые выпустили Густава Герцберга вперед с таким видным издалека белым полотнищем на полированном древке
Только одно лицо узнал Густав Герцберг с ямкой на розовом подбородке.
Иди, дядя, сказала Грета негромко, и Густав вздрогнул, потому что эти слова он слышал от Греты по утрам в среду и субботу, когда она усталым движением полной руки гладила его лицо чисто бритое лицо и сонно закрывала глаза, улыбаясь уже отчужденно
Старый немец обошел лужу, виновато улыбаясь, приподнял свое знамя повыше, и Горбатов, усмехнувшись, взял древко.
Гляди, Николаич, обойными гвоздочками прибито Аккуратисты, а? засмеялся Горбатов.
Гвардии рядовой Борзов взял древко из рук ротного, постучал пальцем по вишневому лаку, и несколько солдат и сержантов подошли к нему
Густав Герцберг тоже улыбался, глядя, как русские почему-то смеялись, щупая белое полотнище и древко, теперь Густав Герцберг уже знал, что русский офицер на сером коне не повернет головы к своим солдатам и не скажет каких-то непонятных слов, после которых здесь, на этой узкой лесной просеке, русские пули били бы в плотную толпу немцев
Папаша, прикажи своим дорогу нам надо, вег, вег, понял? сказал Горбатов. Идти надо, понял?
Дорога! О-о, дорога! Яволь! торопливо сказал Густав Герцберг, и какой-то улыбавшийся парнишка с красными полосками на мятых зеленых погонах сунул ему в руки древко знамени.
Держи крепче, начальник! сказал Пашка Шароварин.
Густав Герцберг приподнял знамя, повернулся лицом к тихой толпе, закричал голосом человека, которому дали право командовать:
Внимание!.. Все направо марш! Быстрее!.. Русским надо освободить маршрут! Быстрее!
И только в эту минуту, когда над тихой толпой, конца которой не было видно Горбатову, прошелестел тихий говор, понял Горбатов: здесь, на просеке, немцев было тысячи, пожалуй, три
Прищурившись, смотрел он, как женщины, старухи, девчушки, пареньки, дети, старики молча ринулись к правой опушке просеки, завизжали колеса тачек, тележек
Люди спешили укрыться меж тонких сосен, давились, кое-где подальше от белого знамени кричали дети