***.
Мы стояли в противоположных углах беседки.
Мне было тогда семнадцать, нервно теребила в руках пожелтевший клиновый листок, безжалостно заламывая его во все стороны. Сейчас вспоминаю себя ту, и понимаю, какой же глупой была. Даже не наивной, просто идиоткой. Конечно, это не служило мне оправданием, но хотела, чтобы Костя понял, чем я жила тогда и каких ценностей придерживалась. Никита Копылов был звездой школы, душой любой компании, ну а девчонки просто млели от него. Еще он славился самыми отвязанными вечеринками. Никто не знал, где и когда будет следующая, пока за несколько часов до ее начала ты не получал смс с приглашением. А приглашали не каждого. Все мечтали туда попасть, и я в том числе. И вот однажды это произошло, меня удостоили чести. Сейчас смешно, а тогда я действительно считала это чем-то грандиозным. Воспоминания чередой проносились перед глазами, оставляя на языке горький привкус сожаления. Ты уже знаком с моим братом, который в некотором отношении просто копия нашего отца, чтобы представить, что мне можно было даже не мечтать получить разрешение на эту вечеринку. «Нечего тебе связываться с таким охламоном, как Капылов», процитировала отца, стараясь подражать его строгому тону.
На мгновение подняла глаза на Костю: облокотившись на перила беседки, он запустил руки в карманы куртки и с хмурым взглядом внимательно слушал меня.
Как же хотелось узнать, что сейчас творится в его голове?
И насколько я тебя знаю, ты, конечно же, сбежала, догадался Костя.
Хотелось улыбнуться тому, как хорошо он успел узнать меня, но сейчас было не время придаваться романтике.
Бессовестно соврала родителям и поздним вечером улизнула из дома. Как же я потом раскаивалась и сожалела о лжи и этой своей бунтарской выходки. Моя мечта сбылась, и я была безумна счастлива. Все шло просто отлично до тех пор, пока не объявился папа. Это был позор столетия: приехал на полицейской машине, с мигалками, в униформе. Он не стал разгонять вечеринкувсе было в пределах закона, ему не к чему было придратьсяа вот увести у меня на глазах у всех, как под конвоем, он мог.
Не может быть, рассмеялся Костя.
Может, улыбнулась, вспомнив папины своеобразные методы воспитания. Только он был способен ославить на весь город, просто заботясь. Подумать только, укатить с вечеринки на полицейской машине.
Мы глупо хихикали, переглядываясь, пока пыл не поутих, а лица вновь не стали серьезными.
Жаль, что я не успел с ним познакомиться, уже без ухмылки произнес Костя.
Думаю, ты бы ему понравился. Папа, конечно, не хуже Макса поиздевался бы над парнем, но в итоге бы принял, видя, что я люблю его.
Будет ли Костя любить меня так, как прежде, когда выслушает мою историю до конца?
Мы снова погрузились в молчание: я разорвала в клочья несчастный лист и развеяла его по ветру, а Костя глухо постукивал носами тяжелых ботинок по деревянному полу беседки. Не хотелось возвращаться к мрачным воспоминаниям и снова переживать те трагические события, но другого выбора не было.
Сам понимаешь, после папиного представления я считала себя униженной и оскорблённой, продолжила рассказ, набравшись сил. Всю дорогу домой отчитывала его, будто он ребенок, а не я. Он снисходительно позволил мне выговориться и выплеснуть эмоции, а потом одним лишь словом заставил замолкнуть. Не зря он работал в МВД: имел командный голос и обладал природным, что ли, умением управлять людьми. Мы с братом любили отца, а еще больше уважали. Он никогда не наказывал нас, тем более, не бил. Сажал напротив и вел долгую беседу и, как психолог, медленно подводил, выуживая из потаенных уголков души, к причинам наших поступков. После такой откровенной беседы он уже не мог на нас злиться или наказыватьон видел, мы все осознали свои ошибки. Это для него было главное. Не заметила, как отошла от основной темы, погружаясь в детские воспоминания. Не смотря на это, Костя все так же внимательно слушал. Его слово было законом в семье, только если дело не касалось нашей матери. Ее он любил безмерно и рядом с ней становился мягким и податливым.
Думаю, так и должно быть: жесткость и требовательность с посторонними и любовь и забота с близкими. Костя склонил голову чуть на бок, окидывая меня оценивающим взглядом с ног до головы, словно проверяя наши отношения на соответствие этому требованию.
Вспомнила как Костя ругался по телефону после происшествия с краской, и поняла, что со мной он обращался нежно. Надолго ли? Останется он таким после сегодняшнего дня?
Один в один слова твоей матери, никогда не забуду тот наш первый разговор.
Ну так, пожал плечами, все идет из семьи.
Наверное, он прав: где, как не в семье, закладываются понятия о добре и зле, любви и верности?
Так вот, вздохнула и продолжила с того места, где остановилась, по просьбе мамы, которая еще не знала, что ее непутевую дочь, как арестантку везут домой, отец остановился у заправки, чтобы что-то купить. «Во избежание попытки побега», как сейчас слышала папин голос, мне пришлось пойти с ним и не удаляться больше чем на два метра. Я подбиралась к ключевой части истории и едва сдерживала чувства. Папа был так увлечен наставлениями, что не сразу заметил, что на заправке творится неладное. Сильно зажмурилась, стараясь изгнать из своей головы нахлынувшие образы. Из магазина выскочило двое: дерганные и потрепанного вида мужчины. У одного из них в руках был пистолет. Отец тут же достал свой табельный и оттеснил меня за спину, защищая собой как щитом. Он не спешил стрелятьу них в полиции куча предписаний и требований, когда и в каком случае применять огнестрельное оружие. Он не мог полить без разбора и без адекватной оценки ситуации. Но у преступников свои законы. Выкрикнув «менты», один из них выстрелил. Против моей воли слезы побежали из глаз. Вместе с папой я упала навзничь. Прикрыла рот ладонью, не давая отчаянному всхлипу вырваться наружу.
Костя быстрыми шагами пересек беседку и обнял, прижимая к груди.
Тихо-тихо, успокаивал, все прошло.
Но рассказав так много, не могла оставить недосказанности, к тому же это был еще не конец.
Я лежала в луже крови собственного отца, говорила ему в грудь, вообще не соображала. До моего сознания долетел обрывок фразы: «валить девчонку». Не знаю, что именно, может муштра отца, заставила меня побороться за свою жизнь. Перевернулась на бок и дотянулась до упавшего неподалеку табельного пистолета. Я умела обращаться с оружиемотец научил меня. А дальше выстрел и последнее, что помнюяркие россыпи звезд, растворяющиеся в ночном небе.
***
Дышала. Просто выполняла механическую работу легких. Вдох-выдох. И ждала, когда боль отступит. Давно перестала верить сказкам, что со временем станет легче: горечь потери окутает дымка светлых воспоминаний, а жгучее чувство вины сменит смирение. Сладкая ложь. Но ради спокойствия родных я делала вид, что справилась со всем и продолжаю жить нормальной жизнью. Нормальной. Я ей уже никогда не буду, чтобы не говорили. Во мне что-то (хрупкое, нежное) сломалось, и я безвозвратно стала другой. Хуже? Сильней? Или же слабей? Не знаю. Просто другой.
Костя расстегнул молнию своей куртки, позволяя мне нырнуть ему под крылышко и согреваться его любовью. Надеялась, она не упорхнёт как испуганная птица.
Что ты теперь думаешь обо мне? не видела смысла оттягивать неизбежный разговор. Я пойму, если ты больше не захочешь не хотела произносить «быть со мной», будто это могло, как загаданное желание, в тот же момент исполниться, стоит только произнести вслух.
Чего? эхом отдалось у него в груди. Любить тебя?
Возможно, как ненормальная вцепилась в пуговицу куртки и вращала ее, будто пыталась оторвать. Вырвать с корнем всё, что отравляет наши с Костей отношения. Я же совершила, ища подходящее слово, выбрала самое нелепое, страшный грех.
Костина рука легла на мою, усмиряя буйство с несчастной пуговицей.
Знаешь, что изменилось после твоего рассказа?
Что? подняла на него взгляд, готовясь принять от него самую жестокую правду. Немного успокоилась, когда не увидела в его глазах разочарования или отторжения.