Вы оказались правы, выдохнула восхищенная Гортензия. Он очень красив.
Он похож на женщину, в которую ты влюблен или хотел бы влюбиться, но не смеешь.
Почему вы так говорите? спросила девушка, пораженная столь странным сравнением.
Да так. Вам не понять
Как вы можете судить! Если бы вы объяснили и
Зачем? грубо оборвал он ее. Скажем, мне нет дела до того, поймете вы или нет. Кстати, мы приехали. И вас уже поджидают.
Действительно, на пороге, возле высокой двери с прибитым к ней изъеденным временем каменным гербом, стоял человек. Неясный свет факела, который держал в руках мальчик, одетый по-крестьянски, выделял его на фоне стены, которая казалась еще чернее. Он был высок, поджар, угловат, но черный камзол по моде прошлого века тем не менее сидел на нем с отменным изяществом. Густые белоснежные пряди волос были небрежно зачесаны назад и, поблескивая, колыхались, как легкий некрученый шелк, но в обрамлении этого благородного нимба взору являлось одно из самых надменных и холодных лиц, какие производит природа. Высокие скулы, волевой подбородок и тонкий рот с лукавой складкой по внушительности все же уступали носу, от которого бы не отрекся и Король-Солнце Людовик XIV. Что касается глаз, цвет которых трудно было различить в столь скудном свете, они буквально запылали яростью, когда их обладатель узнал всадника. Вырвав факел из рук мальчика, он бросился к пришельцам.
Кто внушил тебе дерзкую мысль явиться сюда? взревел он, стараясь перекричать поднявшийся ветер. Вон!..
Не думаете ли вы, что я здесь ради собственного удовольствия? с горькой иронией парировал Жан, Князь Ночи. Если бы ваши слуги лучше вам служили, мне не пришлось бы обеспокоить себя. Затем, обернувшись к Гортензии, которая, все еще вцепившись в него руками, с тревогой наблюдала эту сцену, сказал:Вы можете спешиться, мадемуазель! Этот милейший человекваш дядюшка, высокородный и могущественный сеньор Фульк, маркиз Лозарга и прочих мест, кои было бы утомительно сейчас перечислять.
Он не успел ей помочь, Гортензия с ловкостью опытной амазонки уже сама соскочила на землю. Держа факел в поднятой руке, маркиз устремился ей навстречу, но внезапно застыл на месте с видом крайнего изумления.
Виктория! пробормотал он с неожиданной нежностью в голосе. Ты вернулась, Виктория
Мое имя Гортензия, месье.
Она чуть замешкалась, хотя и не слишком явно. Представ перед этим человеком с профилем хищной птицы и серебряной шевелюрой, в котором издали угадывался властный повелитель, она так оробела, что едва не назвала его «монсеньором», а это было бы вовсе неуместным. Что до «дядюшки»у нее не было ни малейшего желания так его именовать. Но он даже не заметил этой легкой заминки, весь поглощенный созерцанием ее лица.
Нет такого имени: Гортензия, проворчал он. Оно ничего не значит, и здесь о нем не слыхали. Разве что служанка или крестьянка
Твердое обещание оставаться обходительной, вырванное у девушки преподобной Мадлен-Софи в час расставания, потеряло силу перед столь высокомерной презрительностью.
Почему бы не прибавить в этот перечень и корону? возмущенно оборвала она его. Впрочем, не думаю, что его могли здесь слышать, ибо это имя происходит от названия экзотического цветка, привезенного из путешествия одним из спутников господина де Бугенвиля. Что касается той, в честь кого я так наречена, Гортензии де Богарне, голландской королевы и моей крестной матери, она никогда не имела ничего общего с челядью!
Поддельная королева с картонной короной, подобно многим другим, извлеченным из факирского сундучка Буонапарте
Решительно я начинаю понимать, что мы никогда не сойдемся относительно титулов, маркиз, снова с возмущением бросила ему в лицо Гортензия. Тот, кого вы именуете «Буонапарте», для меня навсегда останется Его Величеством Императором
Корсиканский узурпатор, короновавший сам себя
В присутствии и с благословения папы римского! И его крестницей я имею честь быть. Засим, если Гортензия вам так не нравится, вы всегда мажете называть меня Наполеоной: это мое второе имя.
Я буду звать вас Викторией.
Пусть так. Но с прискорбием сообщаю вам теперь же, что не стану отзываться на это имя несмотря на все почитание, какое я обязана к вам питать. Не говоря уже о том
Факел так опасно затанцевал в руке маркиза, что, неожиданно свесившись через холку лошади, Жан перехватил его.
Почему бы вам не продолжить так чувствительноначавшееся первое знакомство в доме? с издевкой сказал он. Вы оба, сдается мне, обладаете схожими характерами, и видно, что вы из одного семейства. Что касается этой девицы, маркиз, подождите немного, прежде чем подпалить ее. Нехорошо, когда слишком много людей погибают в одном замке одинаковым образом. Швырнув факел на землю, повелитель волков поворотил лошадь и начал спускаться по тропе, бросив в ночь:Я верну эту скотину Шапиу, поскольку мне не по нраву возвращаться пешком. Это подобает лишь подлой черни.
Сам ты из черни, был и навсегда останешься таким! вне себя от ярости взревел маркиз, и его поза свидетельствовала, что он готов броситься за обидчиком. Но Жан был уже далеко. Фульк де Лозарг и Гортензия остались лицом к лицуй компании лишь с юным лакеем, пытавшимся, невзирая на ветер, снова зажечь факел.
Маркиз медленно и глубоко втянул в себя воздух, стараясь обрести утраченное спокойствие, и объявил:
Прошу в дом!
Даже не взглянув на девушку и не предложив ей руку, он направился к замку. После краткого замешательстваей хотелось побежать за Жаном и умолить его доставить ее в Сен-Флур, чтобы дождаться там первого же дилижанса и вернуться в Париж, Гортензия покорилась судьбе и пошла за дядей, стараясь не оступиться на выбоинах и буграх. Для ее самолюбия было подлинной мукой войти в этот замок, особенно после только что случившегося объяснения. Столь странный прием, оказанный дядей, заставлял ее думать, что ей понадобятся все ее бесстрашие и постоянная готовность дать отпор. Воистину это был волчий край
В прихожей, вымощенной круглыми камнями, ступать по которым в обуви, сшитой у парижских сапожников, было не слишком приятно, ее поджидала какая-то женщина. Она показалась Гортензии такой же безжизненной и неподвижной, как старинный деревянный святой, что нависал над входом в залу.
Низенькая, коренастая, вся в черном, не считая белейшего, накрахмаленного фартука, она обратила к Гортензии круглое лицо, которое густая сеть морщин делала похожим па печеное яблоко. Черные живые глазки, глубоко упрятанные под нависшими седыми бровями, и пожелтевшие бугры щек также неотвратимо вызывали в памяти кожуру плода, погубившего нашу праматерь Еву.
Это Годивелла, представил ее маркиз. Она была моей кормилицей, и иногда ей взбредает на ум, что те времена не кончились. Затем он обратился к женщине:Вот, милая старушка, это наша племянница. Она утверждает, что зовется Гортензией, но по мне лишь одно имя может подходить к такому лицу.
Нет, отрезала Годивелла, чей взгляд жадно впился в гостью. Она походит на ту только внешне. Никогда наша молодая госпожа не имела такого боевого задора, да и голову держала по-иному. А потом, она была меньше ростом. И к тому же
Этак ты кончишь перечислять завтра к вечеру. Веди ее в ее комнату. Затем, едва заметно, словно против воли, поклонившись, он добавил:Желаю вам доброй ночи!
И, не ожидая ответа, исчез в одной из низких дверей, выходящих в прихожую. Годивелла взглянула на девушку.
Вы ужинали, барышня?
И да, и нет. После поломки нашей кареты я встретила человека, поделившегося со мной пирогом. Этот человек
Знаю. Я видела, как вы приехали. Я вам сейчас приготовлю горячее молоко. Изволите пойти со мной?
С этими словами она взяла с полки медный подсвеч-ник, зажгла свечу от того, что стоял около святого, и направилась к каменной лестнице одной из башен. Чувствуя, что сейчас упадет от усталости, Гортензия послушно последовала за ней.
Истертые временем ступени были неровными, низкими, а сама лестницадовольно пологой, но затопивший ее мрак придавал ей несколько угрожающий вид. Быть может, всему виной было колеблющееся пламя свечи, зыбкие тени казались живыми.
Напрасно Гортензия пыталась приободриться, твердя себе, что в этом жилище когда-то родилась ее мать, здесь прошло ее детство, и, наконец, здесь она выросла именно такой, веселой и жизнерадостной,
легкомысленной, ничего не помогало, тяжелое впечатление не рассеивалось. Вспоминался материнский смех, его светлые переливы еще звучали в ушах дочери. Однако та, что не считала себя ни веселой, ни жизнерадостной, чувствовала себя в этом чужом ей замке, словно в тюрьме.
Толщина средневековых стен, темно-серый цвет лавовых камней еще больше усиливали это сходство, и Гортензия, покорно следуя за свечой, дрожащей в руках кормилицы, с грустью вспоминала лес под снегом, большой костер, такой уютный, несмотря даже на опасных лесных обитателей. И еще она вспоминала о суровом Жане, Князе Ночи, что предложил ей ломоть пирога, показавшегося ей самым вкусным из всех яств этого мира.
Открыв одну из дверей в глубине коридора, Годивелла разом прервала течение ее невеселых мыслей:
Вот ваша комната, барышня! Тут жила ваша матушка, и ничего не тронуто с тех пор, как она нас покинула
В сравнении со всем, что Гортензия до того видела здесь, комната выглядела весьма привлекательно. Такая перемена объяснялась жарким огнем, разведенным в камине, и обстановкой, где все вещи принадлежали XVIII столетию.
Легкая мебель, ковер с вышитыми цветами и шелк цвета морской воды резко контрастировали с каменными стенами, принадлежавшими другой эпохе, с узкими оконцами и огромными балками потолка, расположенными где-то высоко над головой. Но во всем чувствовалась забота о том, чтобы смягчить средневековую суровость, сделать жизнь более удобной, и это чуть-чуть облегчало душу.
Вот единственная красивая комната в доме, продолжала Годивелла, торопясь зажечь свечи на камине. Даже маркиза, пока была жива, не имела такого приятного жилья
Маркиз был женат?
Конечно. Бедняжка умерла вот уже десять лет тому назад.
Она сильно болела?
Нет. У нее, правда, голова была не в порядке, но здоровье отменное. Она погибла от несчастного случая.
А что за несчастье с ней случилось?
Годивелла не ответила. Может, не расслышала. Она пустилась на колени перед огнем и яростно шевелила угли, а когда Гортензия повторила свой вопрос, кормилица так шумела, что и в самом деле не смогла бы уловить ни слова Девушка не стала настаивать. Впрочем, она слишком устала, чтобы проявлять в столь поздний час чрезмерное любопытство. Пока что она прошлась по комнате, поочередно осмотрела маленький инкрустированный секретер, весьма уютную кровать, уже приготовленную для нее и задрапированную шелковыми занавесками, затем подошла к камину, над которым висело старинное зеркало, чье испещренное пятнышками стекло показало ей ее отражение, и она показалась себе невероятно бледной. Привычным жестом снимая шляпу, она спросила:Поскольку вы были кормилицей маркиза, Годивелла, должно быть, вам доверили и мою мать?
Нет. Ее вскормила моя сестра Сиголена. Она моложе меня.
Она тоже здесь?
Нет.
Досадно. Я бы хотела с ней познакомиться Но, может, еще представится случай. А где она сейчас?
В другом месте Пойду-ка я за молоком.
Этот жесткий ответ, граничащий с грубостью, удивил Гортензию, равно как и та поспешность, с которой Годивелла ретировалась, однако на время она решила не выяснять, с чем это связано. Быть может, например, сестры в ссоре
Не решаясь снять плащдо такой степени ее все еще пронимал холод, она села у огня, сняла мокрые ботинки и со вздохом наслаждения протянула ноги к жаркому пламени. Ее вещи, оставшиеся в поврежденном экипаже, очень бы ей сейчас не помешали. Впрочем, ее мечты не простирались далее пары теплых домашних туфель и удобного халата. Однако она всегда любила огонь, а здешний показался ей счастливым даром, восстанавливавшим силы. Он был другом в доме, который, как она предполагала, относился к ней враждебно, и даже камни его, казалось, много веков ждали своего часа, чтобы обрушиться и раздавить ее.
Такая странная мысль посетила ее в комнате, где все напоминало о матери. Здесь жила Виктория де Лозарг, здесь находили приют ее девические мечты Тем не менее Гортензия вновь испытала то же странное чувство, как и тогда, когда ей сообщили о смерти родителей: она не могла даже представить себе, какой была в ее возрасте женщина, самая близкая ей по плоти и крови.
Но усталость нарушила течение мысли. От каминного жара все ее члены отяжелели, и она чувствовала в себе не больше сил, чем у продрогшего котенка. Как хорошо было у очага после холода, снега, волков и особенно этих непопятных людей, среди которых придется жить
Когда возвратилась Годивелла, неся на блюде чашку и горшочек горячего молока, она обнаружила путешественницу крепко спящей в кресле, пока ее ботинки дымились перед камином. Служанка застыла в неподвижности, разглядывая гостью. Затем, поставив блюдо, подошла к старинному шкафу, с легким скрипом открыла дверцуоттуда слегка пахнуло вербеной, достала белую ночную сорочку, ткань которой чуть пожелтела на сгибах, и стала будить Гортензию, чтобы помочь ей раздеться. Это оказалось не столь легким деломпогрузившись в сон, та вовсе не собиралась возвращаться к действительности. Годивелле все же удалось отчасти пробудить девушку и заставить ее сделать несколько глотков горячего молока. Затем освободила от дорожной одежды и облачила в ночную рубашку, которую сначала подержала перед огнем, и наконец почти что отнесла гостью на ее ложе.
Спустя краткое время, утопая в самой удобной, глубокой и мягкой постели с монументальной периной клубничного цвета, Гортензия позабыла о холоде, испытанных страхах и прежде всего о том, что ей совершенно неизвестно, какое будущее ей уготовано.
Глава III. ОБИТАТЕЛИ ЛОЗAPГA
Солнце благородного матово-красного цвета всходило над холмистым горизонтом и становилось все ярче, поднимаясь среди облаков, скользивших с невероятной быстротой, словно скорбный накал дневного светила внушал им ужас.Первый же сверкающий луч, как стрела, угодил Гортензии прямо в глаз и разбудил ее. Она некоторое время лежала недвижно, уютно устроившись под покрывалами и разглядывая балдахин из зеленого шелка, висевший над постелью. Меж тем тревожные воспоминания о предыдущем необычном вечере медленно всплывали из глубин памяти. Затем она повернула голову, чтобы окинуть взглядом комнату, которая отныне принадлежала ей.
К своему удивлению, она не обнаружила ничего необычного, разве что стены из голого камня. Дневной свет смягчал их суровость, слегка золотя серые глыбы. Кроме того, этот солнечный луч, о котором накануне нельзя было даже мечтать, без сомнения, служил добрым предзнаменованием Гортензия села на кровати, потянулась, зевнула и убедилась, что за время сна ее вещи уже прибыли. Они были тщательно уложены в углу комнаты, и нектобез сомнения, Годивеллараскрыл все баулы и сундуки.