Расслабляться не стоит. Когда тренер доходит до последнего и прощается с ним, из семидесяти парней остаётся сорок. И это не всё. Я знаю, что не всё, не первый день в хоккее. Убеждаюсь в правоте, когда мужчина окидывает нас быстрым взглядом и говорит:
Мне требуются двадцать человек. Начинаем по новой.
Сжимаю челюсть, не издав и звука. Если надо, я буду наворачивать круги бесконечное количество раз. Даже если это доведёт до смерти, возможно, оно того стоит. Ничто не достаётся легко. Я не там, где не нужно шевелить и пальцем. Тут необходимо работать, и сейчас, нет ни единого права на ошибку. Она перечеркнёт всё, что ставилось на кон.
Всё повторяется снова, но каждый понимает, что на этот раз борьба ожесточённей. Нас сорок, а должна остаться ровно половина. Каждый неверный бросок приведёт лишь к тому, что кивок тренера обойдёт его стороной. Я не желаю оказываться в данном списке.
Выходя на лёд, я не вижу ничего вокруг. Всё начинается с игры, ею же заканчивается. Чувство твёрдой поверхности под ногами, звук коньков и разлетающегося льда, когда они режут его при затормаживании, свежий морозный воздух мешается с ревом толпы и жаром в теле. Ты ловишь каждую секунду и каждое движение всех, кто окружает. Но всё основное внимание всегда приковано к шайбе, которая обязана влететь в ворота соперников, чтобы добыть очки. Я живу этим местом. Возможно, нельзя отдаваться чему-то так, как я отдаюсь хоккею, но и не могу иначе.
Мужчина делит нас на команды, Рэн и Картер остаются за бортом. Мы больше не в одной лодке. Стараюсь запомнить всех, кто есть в моей. Форма каждого разная, потому что привезена из дома. Приходится приложить максимальную сосредоточенность, чтобы запомнить товарищей. Мне предстоит пасовать кому-то из них, и не хочется сделать это сопернику. В стенах комплекса раздаются лишь удары клюшки и резьба коньков. Ни одного торжественного возгласа, когда шайба влетает в ворота. Этот, казалось бы, радостный момент, должны сопровождать счастливые крики. Но не сегодня и не в нашем случае. Запутанная шайба в воротах не несёт за собой ничего. Выигрывавшая команда не останется в полном составе, как и проигравшая. Тренер следит за техникой и скоростью, ему плевать на чью-то победу, это всего-то проверка на прочность и точность.
Новая шеренга сразу бросается в глаза. Она намного короче той, что была. Оглушающая тишина вокруг, когда тренер склоняется на ограждение вокруг катка. Если из-за усталости не начинают мучать галлюцинации, то я смело могу сказать, что вижу тень довольной улыбки мужчины. Его серые глаза скользят по нам, как рентген по грудной клетке. Если бы мог, я бы выдохнул, но дыхание сбилось или легкие перестали насыщать кислородом тело. Я ничего не хотел так, как получить гребаный кивок.
Нас вновь становится меньше. Из сорока, остаётся тридцать. Никто не сдвигается с мест, чтобы сузить полосу из претендентов. Прекрасно понимаю, что мы давно опоздали на первую лекцию, а возможно, и вовсе её пропустили. Я сбился со счёта во времени. В горле пересыхает, когда палец тренера указывает на пятерых человек, после чего, он прощается с ними. Есть ещё одна пятёрка, в которой я не желаю числиться. Взгляд серых глаз останавливается на Картере. Он нажил себе врага за несколько секунд. И, к его сожалению, этот врагтренер команды. Новая исключённая пятёрка, в которой нет нас троих. Клянусь, он был на грани, потому что ни на ком тренер не заострял сильное внимание.
Завтра в шесть, звучат последние слова, как приговор.
Наша двадцатка беззвучно отправляется к выходу.
Такой же гробовой тишиной наполнена раздевалка. Никто не знает, что ожидать дальше. Никто не спешит веселиться и праздновать зачисление. Никто не издаёт даже выдоха. Как будто никому из нас больше не требуется воздух, чтобы жить. Форма мокрая. На ней нет и дюйма сухого места. Можно выжать и напоить целый сад растений или же наполнить тазик. Все прекрасно понимают, что это не конец. Это всего лишь двадцатка, которая вскоре разделится на основной и запасной состав. На лёд выходит шесть человек, а не двадцать.
Это было охренеть, как дерьмово, говорит Картер.
Переглядываюсь с Рэном, никто из нас не торопится поддерживать диалог. Я не знаю, по причине отсутствия сил или это просто нежелание, но мы оба молча стягиваем одежду.
Самый отстойный тренер, который мне встречался, добавляет парень.
Закидываю полотенце на плечо, чтобы смыть с себя весь пот, которым обливался часами, и отклоняюсь в сторону душевых. Но каким-то чудом вырывается:
Он нормальный.
Что? ахает Картер, и мне приходится остановиться, но я вовсе не тороплюсь оборачиваться.
Ты слышал.
Хочешь сказать, что он прав?
Да.
Присвистнув, он издаёт смешок. Это выбивает и одновременно зарождает во мне последнюю каплю сил, сотканную из гнева. Резко разворачиваюсь и за несколько шагов сокращаю расстояние.
Тыкнув в его грудь, чётко произношу каждое слово.
Он прав. Мы не в школе. Это не тот тренер, который будет подтирать твой зад и говорить, что у тебя, малыш, всё получится. Забудь про школу. Ты больше не в ней.
Ты просто метишь в капитаны, фыркает Картер.
На его губах продолжает играть тень улыбки, которую стирают мои последние слова:
Какая, нахрен, разница, куда я мечу? На данный момент, я мечу не вылететь из команды.
Убираю руку и отступаю назад.
Чего не сказать о тебе. Либо работай, либо проваливай. Тут никому не смешно, кроме тебя.
Мне не смешно, говорит он, пока капли в душевых отбивают глухой ритм, а все остальные застыли на местах, завернув головы в нашу сторону.
Мы все устали, Картер, и если ты решил, что один можешь вопить о том, как тебе тяжело, то оглянись вокруг. Мы в гребаной заднице. И это только начало.
Разворачиваюсь и шагаю к душевым. Я редко срываюсь, но сегодня выжат до конца физически и морально. Я не любитель размахивать кулаками, решать вопросы в негативной форме, и Картер получил то, чего добивался.
С каких пор ты стал таким? спрашивает он.
Я серьезно отношусь к тому, с чем хочу связать будущее. Если ты намерен дальше идиотничать на льду, то лучше вали. Не занимай место того, кому это нужно так же, как мне.
Холодный душ не помогает. Бодрости во мне ровно столько же, сколько жизни в кирпиче. И это только начало дня. Первого дня. Я должен жить так ещё несколько лет. Надеюсь, что скоро войду в калию и привыкну, а пока это кажется адом, который я готов проходить и в котором готов крутиться, как белка в колесе.
Несмотря на перепалку в раздевалке, как только мы выходим на улицуКартер становится собой. Он потирает ладони и отслеживает каждую девчонку, находящуюся в миле от нас. Ему однозначно везёт, потому что неплохое количество отзывается на внимание в свою сторону. Они оборачиваются, улыбаются и глупо хихикают. Если у этого парня не торпеда в заднице, то у меня нет другого объяснения тому, как его голубые глаза с блеском обращаются к нам.
Кажется, у кого-то намечается вечеринка с первокурсницами.
Ты всего лишь второкурсник, мы прилетели вчера, можно сказать, как на первый курс, придурок, парирует Рэн, поудобней устраиваясь в кресле. И завтра тренировка.
Я не буду отказываться от девчонок из-за сраной тренировки.
Тогда снимай отдельную квартиру.
Взгляд, наполненный энтузиазмом и недержанием, обращается ко мне.
Хотя бы ты не будешь занудой.
Мне плевать, сообщаю я. Я планирую лечь и не вставать до завтрашнего утра.
Когда увидишь мой выбор, быстро передумаешь.
Не стараюсь выдавить улыбку, закатить глаза или фыркнуть, лишь подставляю кулак под голову, налитую свинцом и пытаюсь уловить хоть что-то из лекции.
Ещё недавно я наивно полагал, что моя студенческая жизнь будет подобна той, что была у Мэйсона. Я ошибался. Всё веселье, беспечность, тусовки и девочки скорей всего пройдут мимо нас благодаря тренеру. Спать два часа, а после встать на тренировкуне кажется такой прикольной идеей, как в школе. Если моя весёлая жизнь осталась в Нью-Йорке и половина в Миннесоте, то я не совсем понимаю, радоваться или загоняться. Да, конечно, утверждать, что всегда можно наверстать, но кто вернёт возраст? Невозможно отмотать время назад и вернуться в юность. Машину времени никто не изобрёл. За всем этим бесконечным круговоротом из тренировок, я боюсь только упустить что-то важное.