— Если выгнать на улицу, они вернутся! — продолжал гнуть свою линию Комаров. — Еще и других приведут!
— То есть расстрелять? — деловито уточнил генерал.
— Доктор, вы считаете, что это следствие стресса? Или правильнее назвать нервным шоком? — Дед словно не замечал истерического тона Комарова.
— У меня конкретное предложение, — забубнил кто-то невидимый. — Давайте, наконец, сформулируем тактику и стратегию поведения...
— Я давно предлагал разобраться! — взвизгнул депутат.
Его словно не слышали.
— Нервный шок? Стресс? — невесело хохотнул Белкин. — А кто у нас образец невозмутимости? Рискну предположить, что это отравление. Все мы отравлены в той или иной степени. Точный диагноз поставить невозможно; некоторые симптомы дают основание подозревать алкалоиды, и одновременно похоже на пчелиный яд...
— Да о чем вы вообще говорите?! — запищал из своего угла депутат Мартынюк. Его пронзительный голос резал слух, точно гвоздем по стеклу водили. — Какие отравления?! Давайте определимся, что с нами происходит в целом!
— А в целом — ты заткнись, мудило! — веско перебил Комаров. — От таких, как ты, все и происходит...
— Добром-то не кончится! Нельзя тут дальше оставаться, — закряхтел Валентин. — Двинем вдоль просеки, может, прорвемся, а?
— Куда прорвемся? — возразил Дед. — И кто сказал, что в Полянах вы будете в большей безопасности?
— Это точно, — прогудел генерал. — Ни один еще не вернулся, и со станции никто не приезжал. Обычно-то с утренней электрички толпа валила...
— О какой электричке речь? Вы спросите лучше: кто-нибудь за сутки слышал шум поезда? Хоть раз?! Когда проходит товарный, обычно рокочет издалека, разве не так?
Некоторое время все молчали. Я замерла, обливаясь потом. Я из-за двери не видела выражения их лиц, но вполне представляла. Депутат засопел, но против сержанта полезть не посмел. А тот гнусный типаж, к которому принадлежал Комаров, мне прекрасно известен. Такие и в нашей школе, и в каждом дворе есть. Ему надо периодически драться, и лучше быть битым. Потому что такие, как Комаров, не успокаиваются, пока их не излупят до крови. Даже если он во дворе самый сильный и всех победит, то покладистее не становится, а наоборот.
Комаров уймется только тогда, когда ему морду разобьют.
— И самолетов не слышно, — задумчиво добавил генерал.
— Точно... Как под колпаком, — пискнул Мартынюк. — Но если не ходят поезда... То есть вообще никакие поезда, вы хотите сказать? Но это значит...
— Это значит, что в Питере тоже?..
— Никто... Ни с электрички, ни с автобуса... Должны же быть спасатели, вертолеты... — рассуждал сам с собой Валентин.
— Пора понять, — отрубил Дед. — Не будет ни спасателей, ни военных, ни медиков. Никого не будет.
— Но в Петербурге руководство области... — гнул свою линию занудный Мартынюк.
— Мы очень далеко от Петербурга, — перебил Белкин. — Алексей Александрович, да объясните же им, наконец!
— Это вы о чем? — насторожился генерал.
— Хорошо, я попытаюсь, — неохотно согласился Дед. — Хотя это бессмысленно, пока большинство придерживается теории природного катаклизма. Совет простой: дождаться рассвета, выбраться на крышу самого первого дома, возле ворот. Оттуда видно гораздо дальше, тем более в бинокль. Оттуда видно, как далеко распространился цементный лес. И прекрасно видно, что уцелевший сосновый бор высох и зачах до самого горизонта.
— И что с того? Вы сами настаивали на том, что это не военные учения! Предложите иную версию...
— Верно, верно! Поучать других проще всего, а ты попробуй дельное что выдай!..
— Ладно! — рявкнул Дед, и мужики, как ни странно притихли. — Посмотрите в бинокль с крыши. Вы увидите трубу котельной в Полянах, а за ней вы увидите горы.
— Что? Горы?! Какие еще горы?
— Глюк, коллективный глюк.